Позади Егор, звучно стукнувшись лбом о низкую притолоку, в сердцах помянул чью-то мать.

"Ух, как срамно ругается, – поморщилась Липа, поднося лампу к лицу потерпевшего: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился".

– Рано кепи снял, все б не так больно было… – пожалела, как могла, – сейчас железяку какую найдем, приложишь…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня.

Нахлобучив картуз, со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

 Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна! – скомандовал на всю мастерскую Егор, отбирая керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь… вон в тот закуток, где горн стоит.

"Чего это он "Алимпия Аркадьевна"? – удивилась про себя Липа, но вида не показала. – Может, обиделся?"

Недоуменно пожав плечами, медленно двинулась за Егором, оглядывая на ходу помещение. Она никогда не была в кузнице – не складывалось, как-то… Маленькой была – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес там совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила Липа, дергая за рукав Егора.

– Шперак.

– Что такое "шперак"?

– Наковальня… малая… да зачем вам надобно знать? Гляньте лучше туда, – Егор кивнул головой на здоровенную печь в углу кузницы. Толстенная труба ввысь уходит, в крышу врезается, колпак железный над кирпичным сводом. В центре свода небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, дверцами прикрыты.

– Это и есть горн?

– Ну да…

– А зачем печурки?

– Та, что малая – портянки сушить, что поболе – уголь хранить, – весело рассмеялся Егор, отводя лампу в сторону, – а, может, и не только уголь… как мыслите, доктор Монпансье?

Странное мычание донеслось откуда-то справа. Девушка вздрогнула. Осторожно повернулась к Егору.

– Вот, Алимпия Аркадьевна, а эта уж будет большая, двурогая наковальня, – продолжал между тем Кравцов, подведя девушку к стоящему на низкой колоде массивному приспособлению. Водрузил лампу на перевернутую кверху дном бочку. – Ну, а этот мил человек – достопочтимый доктор Кроненберг, вчерась только дружка дружке руки жали!

Голова пошла кругом. "Так вот кто мычал!" – догадалась Алимпия, рассматривая возлежавшего на шлифованной поверхности наковальни несчастного Генриха. Из его рта торчал носовой платок. Руки и ноги были туго связаны бельевой веревкой. Малейшие телодвижения в попытке высвободиться грозили ему скорым падением на загаженный грызунами пол. Поэтому психиатр старался не двигаться, лишь вращал выпученными глазами и осторожно постанывал. Но даже в такой нелепой позе он выглядел изысканно и франтовато, ни единый волосок не выбился из лощеного образа.

– Ну, хватит, Егор! – рассердилась Липа, топнув ножкой. – Развяжите Генриха! С вашей чрезмерной подозрительностью, как бы ни пришлось воспользоваться его услугами…

– Меня зовут Курт! Курт Краниц, – тихо, но грозно обронил Егор, сделал шаг к доктору, – Ну что, Монпансье, правду будешь глаголить?

– Угу! – закивал головой Генрих. Освободившись от душного кляпа, он натужно закашлялся. – Да как вы смеете?! – хрип, глубокий вдох, потом кашель. – Развяжите меня немедленно! – опять вдох, хрип и кашель.

– Не торопись в камыши, уважаемый! – Егор ловко усадил плененное тело доктора на широкую поверхность наковальни. Перестав кашлять, Генрих принялся разглядывать свои брюки, перепачканные серой пылью.

– Господин Краниц! Потрудись объяснить, что здесь происходит! – решилась загладить досадную оплошность Алимпия, придав лицу педагогическую строгость.

– О, позвольте, я объясню? – шустро отозвался психиатр, проворно соскакивая с наковальни, прислонился к махине спиной. – Я все сейчас объясню. Ваш покойный кузен, действительно скончавшийся от анафилактического шока, поведал мне некую тайну, которую я вначале, впрочем, как и всякий практикующий психиатр на моем месте, воспринял как… гм… бред сумасшедшего. Однако, систематизируя свои личные записи, я пришел к выводу, что степень безумия баронета напрямую связана с целенаправленным угнетением в течение длительного времени нервной системы вследствие страха разоблачения некоего неблаговидного проступка, предположительно, уголовно наказуемого. Кстати, мои конфетки – натуральный чистейший продукт, а не то, что вы там себе напридумывали!

– Так что же Гектор учудил? – вернулась к насущному вопросу Липа, зябко потирая кулачки.

– Он убил убийцу, – быстро ответил Егор, скидывая телогрейку. Набросил на плечи Алимпии, приобнял, чуть дольше положенного, для согрева.

– Спасибо, – кивнула с благодарностью. – Но…

– Убийцу нотариуса! Настоящего убийцу Кноппа!

Вдруг стало нестерпимо жарко. Загорелись щеки, и закололо в правом боку. Липа почувствовала необычайное волнение, возможно, сейчас она узнает разгадку этой запутанной истории из ее далекого детства.

– Если достопочтимый господин Краниц не будет меня перебивать, то я продолжу, – напомнил о себе Генрих. – И развяжите меня, в конце то концов! Я абсолютно безопасен, уверяю вас!

Переглянувшись с Липой, Егор нехотя перерезал веревку на руках доктора.

– Дальше сам справишься… – он оглядел помещение, почесал затылок. – Точно, чурбан!

– Сам такой! – вдруг совершенно по-мальчишески рассмеялся доктор, с наслаждением засовывая в рот вожделенный леденец. И куда только делся его напыщенный лоск?! Он даже не стал заботиться об испачканной одежде – вновь уселся на наковальню, взъерошил прилизанные волосы.

– А я что говорил?! – пробурчал Егор, освобождая деревянную колоду от шперака. – Барышня, вы сюда присаживайтесь… – бухнул ее возле Липы, – …а сюда ноги ставьте… – сбросил с плеч тужурку, обмотал ею Липины ноги в зеленых сапожках.

"Ох, хорошо хоть рубаха под низом была, а то чего доброго…. да он закаленный, верно, а заботливый какой!" – улыбнулась Липа, проведя рукой по склоненной голове. Егор дернулся, сверкнув "аметистами", глянул снизу вверх на девушку.

– Спасибо, Курт! Ты очень добр ко мне.

– Вам, Алимпия Аркадьевна, о семье заботиться надо, а не на тайные свиданки бегать, да по кузням мёрзлым скакать, – проговорил едва слышно, – и без вас все разузнал… не доверяете мне, стало быть…

– Эй, вы чего там шепчетесь? – раздухарился на наковальне Кроненберг. – Пора заплесневелое бельишко Грондбергов потрясти.

– Что это с ним? Будто подменили… – спросила шепотом Липа.

– Дурь в голову бьет, я же говорил… – так же тихо ответил Егор, обернулся к Генриху, – Ты, мусьё Монпансьё, заканчивай свой сказ, покамест не накрыло, а я уголек поворошу в печурке…

– Э-ге-гей, молодец! – замахал на него руками Генрих. – А если там улики?

– Вот и проверим…

– Нет, так не пойдет! – Алимпия решительно вскочила с импровизированного стула, сбросив на ходу ватник. Запутавшись ногами в тужурке, она чуть было не упала, но Генрих успел ее поддержать.

– Он и вас спеленал?!.. этот мистер, вроде как, Краниц. Хотя кто он там на самом деле – история замалчивает, – проговорил психиатр, помогая освободить Липины ножки. – А ваш братец был трусоватым парнем, да вдобавок ко всему маменькиным сынком, и если бы не баронесса, события, возможно, развивались бы совсем в другом направлении. Все началось в день оглашения завещания… и, да! хочу сразу предупредить, что свое видение событий тех лет я выстроил исключительно на показаниях баронета, что не является основанием для возобновления судебного разбирательства, поскольку Гектор находился под воздействием лекарств в качестве пациента моей психиатрической клиники.

– Постойте, доктор, а как же врачебная тайна?