– Ну же, Егор! – нетерпеливо заерзала на диване девушка. – Чего молчишь? Ты что-то знаешь? Говори же!

– Не спеши в камыши, – вяло усмехнулся Егор, хрустнув костяшками пальцев.

– В лопухах обсеришься, – подхватил звонкий женский голос от порога. – Профессор, обед готов. Мальчика накормила, барин его почивать понес. Срыгнул, как и положено. Мальчик срыгнул. Вам подавать в золотом исполнении или на фарфоре?

Три пары глаз в немом изумлении уставились в сторону двери.

Худенькая девушка в синем форменном платьице, подпоясанным белым фартучком, хлопала длинными ресницами. Кружевной чепчик едва выглядывал из копны рыжих кудрей, взбитых в высокую прическу. Перехватив заинтересованный взгляд фиалковых глаз на своей маленькой груди, она довольно улыбнулась. Но, вовремя спохватившись, потупила глазки, как положено прислуге.

– Милочка, ступайте на кухню, – первым пришел в себя доктор, кашлянув в кулак. – Мы скоро подойдем.

– А где прикажите накрывать, профессор? – чуть слышно прошептала девушка, не смея поднять глаз.

– Где всегда! – повысила голос Алимпия, вскакивая с дивана. – Идите же, Катя, куда вам сказали! – развернув за плечи наглую горничную, вытолкнула ее за порог. – Дядя, почему ты позволяешь прислуге заходить в кабинет без стука? А ты что скалишься, медведь неотесанный? – набросилась на Кравцова. – Хватит глазюки пялить, выкладывай что знаешь! Сам пришел к нам за помощью, говори всё, как есть!

– Не рычи, женщина, – грубо цыкнул Егор, снимая со спинки стула картуз. Вспоров изнаночный шов засаленной подкладки, вытащил сложенную в несколько раз ткань.

– Вот, глядите! – дернул рукой, разворачивая полотно. Показал сначала доктору, затем повернулся к девушке, стоящей подле.

Гобеленовая картина, размером с прикроватный половик. Грозовое небо, сполохи зарницы освещают старый погост с торчащими из земли каменными надгробиями и белую часовню, чей покатый купол венчает православный крест. Ложные оконницы по обеим сторонам арочной двери. В нишах – преклоненные фигуры монахов в длинных одеяниях, в руках – лампады с мерцающими свечами. Одна створка двери приоткрыта. Кто-то выглядывает из нее, но кто – не разобрать, лишь неясная тень, прошитая сиреневой нитью, падает на белокаменную ступень. На темном надгробии, что ближе к часовне, будто заплатка, круглая монетка желтыми стежками отмечена, а те могилы, что далее – в тумане белёсом тонут….

– Мрак какой-то… – прошептала Алимпия, отходя от картины. Глянула на Егора. Нахмурив брови, тот неотрывно смотрел на доктора, незаметно пристроившегося рядом с племянницей.

Аккуратно водя по ткани указательным пальцем, Карл Натанович задумчиво разглядывал гобелен. Осмотр погоста сопровождался печальным вздохом и кряхтеньем.

– Дядя, вам знакомо это место? – не выдержала Липа, перехватывая палец доктора у дверей в часовню.

– Да, Липушка, то есть нет… не то, чтобы знакомо… вот эти маленькие буковки.. ты видишь? – он ткнул пальцем в правый угол, – это инициалы автора…

– И что?! – непонимающе подняла вверх брови девушка, – какие-то "НБ"?

– Наталия Брукович… мама твоя сработала сию вещицу. Знаю, станок у нее был, мастерила она на досуге полотна разные. Потом узоры на них вышивала. Как сейчас помню, на сносях она уже была, вот-вот родить должна, торопилась, между схватками, пальцы исколола до крови. Спросил, что ж такое важное мастеришь? Не ответила. Спрятала работу за спину, да глазами на дверь указывает – уйди, мол.

– Можно, конечно, прослезиться в этом месте, дядечка, – мотнула головой Алимпия, отгоняя ненужные мысли, – но поздно лить горькие слезы по покойникам, надо о живых думать. Что за место, как думаешь?

– Гм, – принялся размышлять доктор, возвращаясь за рабочий стол. Достал дело, начал медленно листать. – Читал… читал я стих… про кладбище заброшенное и про часовню… где ж он, твою мать?! О, простите великодушно!

Взгляд Марка Натановича затуманился – он снова углубился в прошлое…

***

– Есть охота, – заурчал голодным желудком Егор, – принеси хоть хлеба кусок, что ли – полдня уже сидим, подкрепиться пора бы. Рыжая заждалась, поди, с обедом.

В этот раз Липа благоразумно промолчала. Ей-то трапезничать хотелось меньше всего. Даже наоборот – слегка подташнивало. Но это скорей всего последствия бессонной ночи и тревожных утренних событий.

– Потерпи немного, дядечка уже заканчивает, да и Катерину звать не хочу – путь лучше за Андрюшей приглядывает.

Уже добрых полчаса они сидели на упругом диване в ожидании дядюшкиного озарения. Липа примостилась на краешек, а Егор, откинувшись на широкую спинку, лениво разглядывал причудливую лепнину на высоком потолке кабинета. Не заботясь о приличиях, протяжно зевнул, заглушая утробное бурчание. Передернув широкими плечами, тихо спросил:

– А где же твой муженек? Они что ж… на пару приглядывают?

– Ерунду не мели! – сердито повернулась к Егору. От резкого движения кольнуло под лопаткой. – На работу он давно ушел.

– А чего попрощаться не заглянул?

– Чтоб разговору не мешать.

– А-а-а! И когда ж вернется?

– А тебе зачем?

– Да и не зачем вовсе… так, для поддержания разговору спросил… вроде, молчать неловко… – пожал плечами Егор.

– Ну, ежели "неловко", так может, поведаешь, куда вещицу чужую дел?

– Какую вещицу? – он непонимающе вытаращил глаза.

– Такую вещицу! – передразнила Липа. – С желтым камушком!

– А-а-а… тут вот какое дело… – озадаченно почесал затылок Кравцов, – …не взял я ее с собой … схоронил по-быстрому… мало ли что… шмон начнется…или еще чего…

– Где схоронил?

– В доме, – отлепившись от диванной спинки, выдохнул ей в самое ухо, – на дверном косяке…

От жаркого мужского дыхания вмиг вспотела спина, тонкая сорочка под шерстяным платьем неприятно прилипла к телу. Тугой корсаж, еще плотнее стиснул ребра, затрудняя дыхание. Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, Алимпия в отчаянии рванула ткань. А не заболела ли она взаправду?! Как ее отец…

– Надо будет воротиться, забрать яйцо, как стемнеет. Пойдешь со мной? – не отпускал хриплый голос, словно не замечая охватившей ее паники.

Не выдержав натиска девичьих пальчиков, верхняя пуговица отлетела от платья, ударив по носу белобрысого недотёпу. За ней посыпались и другие, освобождая дорогу глубокому вдоху, потом выдох, опять вдох – и так три раза: глубокий вдох, глубокий выдох… на счет "четыре".

– М-м-м, – промычал рядом Кравцов, беспардонно уставившись в порванный ворот на ритмично вздымающуюся женскую грудь под влажной сорочкой.

Не желая замечать мужской интерес, Липа прикрыла глаза: "маленькая кучерявая кроха на руках отца… желтая бусина на длинной спице зажата в кулачке, как петушок на палочке … тянет ее в рот… легкий шлепок по попке… горькие слезы обиды… бусина возвращается на папин пиджак… "Глупыш, это не конфета! Это твой золотой ключик в светлое будущее…" – дыхание понемногу восстановилось, сердце успокоилось.

Исподтишка глянула на Егора. Сидит, сопит, в пол уставился, руки меж коленей свесил, как есть – мишка косолапый! Улыбнулась, тихонько провела рукой по светлым вихрам. От неожиданной ласки Кравцов дернулся, вскочил с дивана. Смущенно потоптался на месте, не решаясь поднять взгляд. Присесть обратно тоже не решился. Подошел к доктору. Нахмурив брови, ткнул корявым пальцем в сложенный надвое листок. лежащий на самом краешке стола:

– Может, вот?

Отведя в сторону "указующий перст" Егора, Карл Натанович быстро схватил бумагу.

– Точно! Оно! – радостно воскликнул, брызгая слюной на Егора. – Я нашел, нашел это место!

– Ну, нашел и молодец, пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип!

– Липушка, иди, взгляни! – суетился доктор, не обращая внимания на недовольного парня.

Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.