Ялика робко постучала. В следующую секунду распахнувшаяся дверь обдала её мягким обволакивающим потоком тепла, пахнущим пряными травами, выпечкой и еще чем-то неуловимо знакомым. Именно таким запомнился ей запах, царивший в избушке Яги Егоровны, затерянной среди вековечной чащобы.

За порогом в тусклом, пляшущем по стенам свете застыла маленькая сухонькая старушка с милым улыбчивым лицом, на котором, словно два игривых огонька, сверкали поблекшие, но все еще полные силы и непреклонной воли внимательные серые глаза.

– Входи, пресветлая, – пригласила травница, бросив настороженный взгляд куда-то за спину почему-то смутившейся ворожеи.

– Что там? – нервно спросила Ялика, оборачиваясь.

– Ничего, дочка, ничего, – ответила бабка Ведана, успокаивающе улыбнувшись. – Ничего не вижу, да вот токмо чую, что зло какое-то за тобой по пятам ходит, неровен час, схарчит да не подавится.

– Какое зло? – непонимающе переспросила Ялика, входя в сени, скупо освещенные горящей в светце лучиной.

Травница, подслеповато щурясь, опасливо посмотрела в ночную тьму и захлопнула дверь.

– Не ведаю, дочка, – вновь ласково улыбнувшись, отозвалась она. – Токмо чую. Я, может, и не так сильна в волшбе да ведовстве, как ты, да вот куда как опытнее. Годы научили смотреть так, как другие не умеют. Не в свое ты дело влезла, пресветлая, будет время, ответ нести придется.

Протянув сморщенную ладонь, старушка зачем-то робко коснулась плеча растерянной Ялики и тут же, нахмурившись, опасливо, как от огня, отдернула руку.

– Ты не слушай меня, старую, мало ли что мне на склоне лет привидится, – ласково обронила она. – Пойдем, я пироги напекла, молочком свежим угощу. Опосля и потолкуем.

Несмотря на робкие отнекивания, старушка провела ворожею из сумрачных сеней в ярко освещенную горницу, где за столом уже сидела пара светловолосых детишек лет одиннадцати-двенадцати от роду. Мальчик и девочка до того походили друг на друга, что Ялика тут же догадалась – близнецы. Беззаботно болтая ногами под столом и тихо переговариваясь о чем-то своем, ребятишки уплетали свежеиспеченные пироги, запивая их молоком из больших глиняных кружек, и, казалось, даже не замечая гостью.

– Это Огнеяры дети, – пояснила травница. – Те самые, которых Могута спас. Святозар и Лада. Ты садись, пресветлая, не менжуйся.

Услышав свои имена, дети разом пристально, не по возрасту настороженно посмотрели на аккуратно присаживающуюся за стол Ялику, пред которой тут же появилась заботливо поставленная старушкой кружка, до краев заполненная молоком.

– Бабушка Ведана говорила, что ты придешь, – серьезно заключил Святозар уже начавшим ломаться, но все еще остающимся по-детски высоким голосом, внимательно разглядывая ворожею.

– Ты знаешь, что с мамой? – печально спросила Лада. Сорвавшиеся с ее губ слова походили на нежный перезвон весенней капели. – Черный зверь маму забрал?

– Допили молочко-то? – строго прервала близнецов Ведана, ласково погладив по голове девочку. – Будет вам гостью расспросами пытать, да силу нечистую к ночи поминать. Лучше идите-ка, ребятишки, спать. Будет день светлый, будут и вопросы с ответами.

– Ну, бабушка, рано же еще… – в два голоса заканючили дети.

– Что вам велено было? – строго отозвалась Ведана. – Ступайте, я вам в горнице уже давно постелила.

Когда разочарованно бормочущие себе под нос ребятишки ушли, нахмурившаяся старушка тяжело опустилась на лавку напротив задумавшейся Ялики.

– Ох, соколики несчастные, – сокрушенно вздохнула Ведана. – Сиротками сделались. И что с ними теперь будет?

Мрачная ворожея оторвала взгляд от стоящей перед ней кружки и посмотрела на старую травницу.

– У меня дом хоть и большой, все поместятся, – горестно пояснила между тем Ведана, заметив сочувственный взгляда Ялики. – Да вот только совсем старая я сделалась, с двумя дитятками-то, поди, и не управлюсь… Ну, да ничего, сладим как-нибудь…

– Ведана, я же знать-то не знаю, что произошло, – оборвала старушку ворожея.

– И то правда, совсем я, старая, запамятовала, – согласилась та, досадливо всплеснув руками. – За тем тебя и позвала. Могута с тобой потолковать хотел, да умаялся с хворобой своей биться, спит, небось. Я-то думала, ты раньше проведать придешь…

Ялика требовательно молчала. Ведана настороженно покосилась на дверь горницы, в которой спали дети, и горестно вздохнув, принялась рассказывать, понизив голос почти до шепота.

– Пожар, пресветлая, случился у Огнеяры в имении. Да такой, что сельчане, туда ходившие, говорили, все дотла выгорело. Могута вот только и сумел, что детей вынести из огня, да сам еле ноги унес, а остальные все вместе с хозяйкой-то и погорели. Ох, не зря люди, видать, говорили, что Огнеяра колдовством черным промышляет. А я, старая, не верила. Я ж ее, Огнеяру-то, еще совсем малюткой помню, матери ее разродиться помогала. Ни тогда, ни сейчас не видела я на душе ее мрака да тьмы. А вот оно как оказалось. Быть такого не может, чтобы целое имение от искры одной так полыхало, что все в пепел выгорело.

– И не такое бывает, – осторожно заметила Ялика и спросила: – Дети о черном звере что-то говорили?

– Вот он-то и есть колдовство черное, – кивнула старушка. – Могута тоже, когда ко мне его принесли, о черном звере бредил. Я, как он в себя пришел, тихонько его и расспросила. Говорит, что в хоромы хозяйские, мужиков да девок дворовых раскидав, зверь огромный, что твой медведь, прошмыгнул, да такой черный, будто смоль. Опосля и полыхнуло, да до самых небес. Он внутрь кинулся – а там уже все в дыму да пламени, с трудом детей нашел, бока свои обжигая. Подхватил ребятишек, значит, да на улицу, а следом за ним крыша-то хором и сложилась. Глянул, а вокруг все постройки, все сараи да избы, уже до самого неба полыхают. Могута коня, что из конюшни горящей в страхе выскочил, за уздцы поймал, детей следом за собой посадил, да и в село наше поскакал, кровью от ожогов истекая.

– Так и было, – услышала за своей спиной Ялика тихий, но уверенный, бархатистый мужской голос.

Чуть ли не сметя со стола посуду, ворожея резко обернулась на звук и увидела Могуту, который, отрывисто дыша, прислонился к стене рядом с дверью, видимо, ведущей в дальнюю горницу. Он морщился от боли, прижимая здоровой левой рукой раненый бок, замотанный в белоснежную льняную ткань, на которой проступило большое ярко-красное пятно крови.

– Ох, соколик, встал-то зачем? – запричитала Ведана, вскакивая из-за стола, и поторопилась на помощь к раненому. И усадив его за стол, заботливо спросила: – Иван-чая хочешь, заварю?

Могута только покачал головой, даже не посмотрев в сторону суетящейся Веданы и, в очередной раз поморщившись, отрывисто произнес, вперив тяжелый взгляд в смутившуюся от такого пристального внимания ворожею:

– Права Ведана. Колдовство это было. Да только не Огнеярой наведенное. Нечего люд слушать, языки у них длинные, а голова им для того дана, чтобы было, куда ложку поднести. Толки о колдовстве хозяйки после того пошли, как муж ее, Тихомир, на охоте сгинул позапрошлой зимой. Вот и стали кумушки деревенские языками чесать, мол, Огнеяра мужа со свету колдовством черным сжила. Куда им знать-то, что я тело его изодранное в лесах нашел. Волки задрали. Зима суровая выдалась, вот зверье и осмелело.

Ялика отрешенно кивнула, прислушиваясь к тому, как ярится неожиданно поднявшийся на улице ветер. Разбушевавшаяся стихия словно пыталась проникнуть в ярко освещенную светлицу и, затушив гневным дыханием все лучины, отвоевать у света право безраздельно властвовать в возведенном самонадеянными людьми убежище, затопив его своим яростным воем и отдав обитателей на потеху ночной тьме. Ворожея зябко повела плечами, прогоняя морок.

– Если ты уверен, что колдовство не Огнеяра призывала, – немного рассеяно произнесла она, обеспокоено поглядывая в окно, – то кто, по-твоему, мог бы это сделать?

– А вот это мне не ведомо, пресветлая, – сокрушенно заметил Могута, пытаясь проследить за ее взглядом.