«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».

Фридрих Ницше, «По ту сторону добра и зла»

Пришли они по лунной тропе, протянувшейся от самого горизонта к подножию огромной скалы, вздыбившейся подобно горбу исполинского чудовища из безмятежной морской глади.

Было их двое. Шли неспешно. Каждый думал о чем-то своем, недоступном другому. И хотя путники казались удивительно похожими, как бывают похожи друг на друга родные братья, было в них и немало различий.

Первый, прячущий строгое, напряженное выражение лица в немного неряшливой густой огненно-рыжей растительности на щеках и подбородке, покрытой частыми желто-бурыми подпалинами, был необычайно высок и мускулист, и легко нес массивный кузнечный молот, небрежно закинув его на богатырское плечо. Другой же, напротив, сухой и жилистый, зябко кутался в медвежью шкуру и в меланхоличной, отрешенной задумчивости беспокойно теребил длинную, до самой груди, высеребренную сединой бороду.

Молча поднялись они на вершину одинокой скалы по высеченной в ее каменном теле лестнице, и склонили головы в немом почтении перед росшим там исполинским дубом, на могучей кроне которого, казалось, покоилось небо, а ствол не смогли бы обнять, взявшись за руки, и с десяток богатырей.

И когда листва непомерного дерева величественно зашуршала им в ответ, словно приветствуя, рыжебородый, тяжело опустив молот на землю, сказал:

– Наше время кончается, брат.

Его спутник неторопливо подошел к дубу и трепетно провел ладонью по шершавой, отозвавшейся теплом коре. Будто бы по-отечески приласкал.

– Такова участь всех живущих, – философски заметил он и, помолчав, с горечью добавил: – Всех. И даже нас.

– Неужели ты не испытываешь страха перед неизбежным концом? – с удивлением вскинув брови, спросил рыжебородый и непринужденно оперся о рукоять молота.

– Уходить, брат мой, не так уж и страшно. Горько видеть, как погибают плоды рук твоих. Печально, если все сотворенное нами сгинет без следа. Пока живы дела наши, будем жить и мы.

Рыжебородый промолчал.

Седовласый же горько усмехнулся и сорвал с ветки желудь. Задумчиво повертев его в руках, он с грустью посмотрел на спутника и, склонив голову, пробормотал:

– Здесь все когда-то началось, пожалуй, здесь всему и суждено закончиться.

– Упырь это, как есть упырь, – старательно увещевал деревенский староста. – Сам видал, Ялика.

– Что видел-то? – коротко спросила молодая ведунья, внимательно разглядывая старика.

Тот был явно напуган. В выцветших глазах застыл панический ужас, испещренное морщинами лицо то и дело искажала непроизвольная гримаса страха. Старик, сам того не замечая, то принимался беспокойно перебирать сухими, сморщенными руками концы пояса, то вдруг начинал лихорадочно охлопывать себя по бокам, словно ища что-то, а потом и вовсе стал по одному выдергивать волоски из и без того жиденькой бороденки.

– Ну, ежели так-то подумать, то ничего особенного я и не углядел, – нехотя сознался он. – Давеча ночью домой возвращался из леса – по ягоды ходил – вот и задержался до темноты. Стало быть, иду и вижу тень какую-то. Вроде человек какой у дома Велимира топчется. Окликнул. Думал, кто из наших.

Староста запнулся, припоминая неприятные подробности, и поежился от омерзения.

– Ну, стало быть, – промямлил он, смутившись. – Тень эта на меня как зыркнула своими буркалами кровавыми – думал, дух мой прямо тут на месте и улетучится. Ну я и тикать оттудова. Помню, окромя зенок, еще лапы разглядел – длинные такие с огромными кривыми когтями, что твои серпы. Нет, точно говорю, упырь это!

– Да с чего ты взял, что это упырь? – раздраженно поинтересовалась Ялика.

– Ну, сама посуди, пресветлая, – зачастил староста, не переставая перебирать руками свисающие концы пояса. – Скотина дохнет, а внутри ни кровиночки! По весне вот пастух пропал, думали, волки подрали, ан нет, теперича-то ясно – упырь его схарчил. Ни косточки не оставил. Да и сельчане видывали чудище это. Вот хоть у самого Велимира спроси.

– Ну хорошо, – тяжело вздохнула Ялика, поправляя выбившуюся прядь волос. – Сперва надобно погост проверить. А потом уже с Велимиром твоим потолкуем.

– Добро, – радостно согласился старик. – Тут недалече в лесу, прямо на восход от деревни, потом через речку по мосту. Не заплутаешь.

Выходя на улицу из избы, Ялика услышала за спиной взволнованный шепот старосты.

– Молодая какая, – тихонько запричитал старик, горестно вздыхая. – Как бы не сгинула.

Ей было чуть больше четырех лет, когда страшный пожар унес жизни родителей, а ее, осиротевшую, подобрала и приютила старая травница Яга, взяв к себе в ученицы. Во всяком случае, так ей рассказывала сама старушка, потому что ничего из этого Ялика не помнила. Годы спустя из неказистого и неуклюжего ребенка, плохо ладящего с собственными руками и ногами, она превратилась в семнадцатилетнюю пригожую девицу с точеной фигурой и ладным личиком, на котором лучились искренней добротой и весельем яркие зеленые глаза.

«Хоть сейчас на выданье», – любила приговаривать скупая на похвалу Яга, расчесывая деревянным гребешком пшеничные пряди своей воспитанницы.

Старушка, как могла, старалась передать Ялике премудрости ведовства, обучая преемницу тайным знаниям о природе и окружающем мире, хитростям приготовления колдовских зелий, составлению различных заклинаний и умению понимать речи птиц и животных. Конечно, далеко не все получалось с первой попытки, и тогда молодой ведунье раз за разом приходилось переделывать упражнения под старческое ворчание требовательной Яги.

Приятные воспоминания о проведенных бок о бок с наставницей годах озарили лицо Ялики лучезарной улыбкой.

Следуя указаниям старосты, она быстро нашла деревенский погост. Ярко светило летнее солнце, вокруг торопливо порхали лесные пташки, оглашая окрестности радостным щебетанием. К ногам Ялики подбежала рыжая белка, вскарабкалась по подолу цветастого сарафана и, усевшись на плече, нетерпеливо зацокала, требуя угощения.

«Кладбище, как кладбище», – подумала ведунья, бросив беглый взгляд на ряды могил, и погладила белочку.

Целый день провозившись в поисках хоть сколько-нибудь заметных признаков упыря, но так и не найдя таковых, Ялика решила вернуться в деревню уже на закате, когда дневное светило скрылось за лесным частоколом, на прощание окрасив багрянцем редкие облака.

Она едва сделала пару шагов по тропе, как навстречу ей выскочил огромный, куда больше своих обычных собратьев, серо-бурый волк. Зверь оскалился, обнажив ряд снежно-белых клыков, покрытых тягучей слюной.

Ведунья замерла.

Волк, прижимая острые уши к массивной голове, разглядывал Ялику, не переставая скалиться.

– Ступай, серый, своей дорогой, – тихо произнесла она, осторожно делая шаг вперед.

Зверь угрожающе зарычал и попятился вбок, пригибая голову к земле и не сводя с ведуньи недобрый взгляд янтарных глаз.

Что-то в этом настороженном взгляде показалось ей неправильным. Словно в омуте немигающих глаз билась недобрая, потусторонняя мысль.

Неожиданно волк сорвался в прыжок, широко раскрыв алую пасть.

Ялика взвизгнула и зажмурилась, вскидывая руки в попытке заслониться от угрозы.

Но нападения не последовало.

Ведунья медленно открыла глаза. Волка и след простыл, будто и не было его вовсе.

Староста встретил ее на мосту, для храбрости вооружившись вилами.

– Нашла чего? – нетерпеливо спросил он, настороженно оглядываясь по сторонам.

С противоположного берега безымянной речушки донесся протяжный волчий вой.

– Пойдем, дочка, – торопливо заговорил старик, на глазах бледнея. – Скоро совсем стемнеет. И так уже почти ночь на дворе, а ты еще с Велимиром потолковать хотела.