— Как ваша аллергия? — спросил меня Цанс.

Он уже знал, что у меня на все планеты, кроме Фаона и Земли, стойкая аллергия.

— Нос заложило, — признался я.

— Пахнет дымом, — обрадовал он меня.

Я встал как вкопанный. Брубер плелся чуть впереди. Я зашипел ему:

— Эй, писатель, стойте.

Он остановился.

— Где Вейлинг?

— Там, — он указал на заросли шипастого бамбука.

— Вы уверены?

Он пожал плечами. В зарослях точно кто-то шевелился, даже мелькала серая верхняя часть комбинезона в пятнах грязи.

— Дайте ваш комлог, — велел я Цансу.

Он подал, потом открыл рот, чтобы спросить, зачем мне его комлог. Я размахнулся и бросил комлог в сторону серого пятна, целя чуть выше.

— Вы там спятили?! — Из ветвей показалась физиономия Вейлинга. Он потирал затылок. — Ильинский, ваша работа?

У меня отлегло от сердца.

— Почему вы не воспользовались своим? — с любопытством спросил меня Цанс.

— Ваш тяжелее. Вейлинг, подбери комлог и отдай профессору. Ты перестал откликаться, и мы за тебя испугались.

Несколько минут мы искали в болотной жиже комлог Цанса. Насилу нашли.

— Хорошо что водонепроницаемый, — с облегчением сказал Цанс, вытирая рукавом испачканный прибор.

— Объясните все-таки, зачем нужна была эта комедия? — продолжал негодовать Вейлинг.

— Это не комедия, это роман, причем трагический. В романе господина Брубера моролинги по очереди подменяют исследователей, спасшихся после авиакатастрофы. То есть моролинги убивали впередиидущего… — я многозначительно посмотрел на Вейлинга, — …надевали его одежду и вели оставшихся исследователей по кругу, назад к разбитому флаеру. Так они поступали, пока не перебили всех исследователей.

Вейлинг окрысился:

— Значит, вы мною пожертвовали, как самым малоценным.

— Ну не профессором же мне жертвовать, — ответил я с самой неподдельной искренностью.

— Спасибо, — сказал мне Цанс. — Однако дымом все равно пахнет.

— Азимут?

Брубер улыбнулся и сделал вид, что принюхивается.

— Сто пятьдесят… нет, стоп, сто пятьдесят три.

— Вот не подумал бы… — изумленно глядя на писателя, протянул Цанс.

— Вейлинг, ступайте в… назад.

Он с готовностью выполнил приказ.

— Возьми рюкзак, отвечаешь за него головой, — добавил я. — Всем надеть шлемы.

Метров тридцать мы шли низко согнувшись, еще десять — на четвереньках. Местами вода была по грудь. Дрожащими от волнения руками я раздвинул стебли шипастого бамбука.

Флаера не было. «Затянуло», — мелькнула мысль, но я ее сразу же отверг, ведь если бы его затянуло, как бы он тогда дымил?

Пятнадцать метров ползком по травянистому подъему, и перед нами открылась сухая, утоптанная поляна. Дальше, но на каком расстоянии — боюсь сказать, возвышалась трапециевидная скала-дом, ее основание закрывали деревья.

Посреди поляны горел костер, от него шел дым — обычный дым от горящего дерева, а не от горящей обшивки. Вокруг костра сидело четверо моролингов, потом к ним подошел еще один. Тот, что подошел был невысокого роста, кривоног и с небольшим животом, он сел лицом ко мне. Три моролинга сидели спиной ко мне, одного я видел в полупрофиль. В руках они держали дымящиеся трубки из шипастого бамбука, срезанные шипы напоминали о себе продолговатыми бородавками. Время от времени моролинги вдыхали из трубок дым.

Отсюда они казались просто очень темнокожими, но к тому времени я столько наслушался о зеленоватом оттенке их кожи, что готов признать — да, есть в них что-то зеленоватое, — точно так, как в иссиня-черном цвете есть что-то синеватое. Ярко разрисованные маски с перьями закрывали их лица, поэтому по поводу лиц ничего определенного сказать не могу. Скулы — широкие, ушные мочки оттянуты тяжелыми серьгами из чьих-то зубов. Гладкие черные волосы были зачесаны к макушке и связаны пучком. В общем, индейцы как индейцы. Одежда — вроде юбок из плотной яркой ткани — носила кое-какие следы цивилизации, но это ничему не противоречило.

Цанс и Брубер рассматривали моролингов в бинокли.

— Прекрасные экземпляры, — голосом знатока сказал Цанс. Он чувствовал себя чем-то средним между конкистадором и ловцом бабочек. Брубер оставил его замечание без комментариев. Вейлинг стал клянчить бинокль — свой он в спешке забыл на турбазе. Цанс смилостивился и дал ему посмотреть.

— У них только ножи, — сообщил Вейлинг.

— Почему они так спокойно терпят наше присутствие? — задался вопросом Цанс. — Они не могли не услышать нас.

— Разве не видите? Они обкурились, — с довольным видом ответил Вейлинг.

— Моролинг способен с десяти шагов на слух поразить бабочку из духового ружья, — не обращая внимание на Вейлинга, продолжал размышлять Цанс. — Они видят краба на дне мутной реки. Но они не видят и не слышат нас.

— У них есть ружья?! — перепугался Вейлинг.

— Не ружья… Просто длинные трубки, из них ртом выдувают отравленные стрелы… Писатель, ваше мнение?

— Вам сейчас его сообщат, — Брубер кивнул в сторону костра. Оттуда приближался один из моролингов — тот, который подошел последним. Не дойдя шагов двадцати до зарослей, где прятались мы, моролинг остановился и посмотрел точно в нашу сторону. Потом протянул к нам руки ладонями вверх, как бы приглашая пройти с ним и одновременно показывая, что он безоружен. Он показал в сторону костра, затем, как ни в чем ни бывало, вернулся к соплеменникам.

— Пошли, — резко сказал Брубер. — Не будем смешить туземцев.

— Не вижу ничего смешного, — насупился Вейлинг.

Я убрал бластер и поднялся вслед за Брубером. Нашему примеру последовал Цанс. Отпустив нас вперед на десяток шагов, из зарослей выбрался Вейлинг.

Моролинги продолжали делать вид, будто не замечают нашего приближения. Брубер подошел вплотную к самому старшему и что-то прокурлыкал. Старшинство, видимо, определялось длиною перьев на голове. Старший — это был сам вождь — прокурлыкал тоже самое в ответ.

— Садитесь, — сказал нам Брубер, указывая на примятую траву возле костра.

— Что вы им сказали? — шепотом спросил я его.

— Приветствие. И не надо шептать. Шепот — признак недоверия.

Я сел на рюкзак, за что получил еще одно замечание:

— На траву. Нельзя сидеть выше вождя.

— Как все непросто, — пробормотал Цанс, кряхтя подбирая под себя ноги.

Вейлинг слишком долго выбирал место, куда бы приткнуть свой зад. Я подобрал какую-то палку и ткнул ему под колено. Он плюхнулся рядом со мной.

Вождь и тот моролинг, что пригласил нас к костру, немного покурлыкали. Затем моролинг с легким акцентом сказал:

— Вам нечего боятся на нашей земле. Мы не трогаем того, кто пришел с миром.

Чтобы не разочаровать его, я задвинул бластер под рюкзак.

— Мы пришли с миром, — с серьезным видом кивнул Брубер.

За это он получил зажженную трубку. Писатель затянулся и передал трубку мне. Ну и вестерн, подумал я и затянулся. С непривычки меня пробил кашель.

По затяжке получили и Цанс и Вейлинг.

Вождь снова закурлыкал, моролинг переводил:

— Не всем людям знакомы эти слова.

— Люди разные, — коротко ответил Брубер.

Как я понял, чем короче реплики, тем они весомее. Скоро собеседники начнут обходиться одними междометиями.

— В этом ваша беда, — переводчик сообщил нам ответ вождя.

— Какое глубокомыслие! — воскликнул Вейлинг себе под нос. Брубер посмотрел на него с презрением. Уловив этот взгляд моролинг не стал переводить реплику Вейлинга вождю.

— Вы знаете, как преодолеть эту беду? — спросил Брубер.

Выслушав перевод, вождь закатил глаза и закурлыкал. Если верить переводчику, поведал он нам вот какую историю:

— Однажды Великая Праматерь увидела во сне, каким должен быть мир. После пробуждения она спустилась к реке и посмотрела в свое отражение. Она попробовала говорить со своим отражением так, как она разговаривала с теми, кого видела во сне. И тогда она поняла — отражение впитывает в себя прошлое, а сон — будущее, и никогда не будет наоборот. Она поняла — нельзя заселить мир своими подобиями, и породила демонов. К счастью, она родила только десятерых демонов, они не умели умножать свое число, хотя и были бессмертными, и когда они подняли бунт против своей матери, она без труда справилась с ними, сослав их прочь с Земли. Потом Великая Праматерь породила животных, людей и духов. Люди научились рожать других людей, после смерти души людей обращались в духов, которые обитали на небе среди птиц. И людей и духов становилось все больше и больше, Земля перестала вмещать их всех. Среди людей и среди духов стали царить злоба и раздор. Ведь, что бы там не рассказывали про духов, они завидовали людям, как умершие завидуют живым. Зависть их дошла до того, что они стали вселяться во вновь рожденных людей, вызывая собственное перерождение. Те духи, которые не сумели подобрать себе человеческие тела, вселялись в животных, в растения и даже камни, лишь бы быть поближе к людям. Так им было удобнее улучить момент и вновь занять человеческое тело.