Tonnere – cтарая французская форма, в ΧVIII в. еще нормативная, современная tonnerre. Perkūnas – по-литовски Гром, один из главных богов балтского пантеона, откуда и славянский Перун; возможно, то же слово, что и лат. Quercus – дуб. Рамман – собств. «Грохочущий», аккадский вариант ассиро-вавилонского бога грозы Адада или Адду (угаритское:
) по-аккадски или Иш
кур по-шумерски (идеограмма: ), называвшийся также просто Ваал, т. е. Господь. На санскрите brû – говорит, неопределенная форма этого глагола – bravati.
Я говорил, что некоторые звуки особенно дороги нашему чувству, нашему бессознательному, мудро понимающему, чувству, ибо они основные, первородные, так что даже внешнее их начертание странно волнует нас, мы им залюбовываемся. В старинном счислении, А – 1; А, обведенное тонким кругом, означает Тьму или 10 000; А, обведенное более плотным кругом, означает Легион или 100 000. А, обведенное причудливым кругом, состоящим из крючьев, означает Леодор или Тысячу Тысяч, 1 000 000. Поистине много оттенков в красивой букве А, и тысяча тысяч это вовсе не такое уж несчислимое богатство, ибо человеческая речь есть непрерывно текущий Океан, а сосчитано, что в одном Арабском языке – 80 слов для обозначения Меда, 200 – для Змеи, 1000 – для Меча, и 4000 для Несчастия.
В Древней Руси было две системы счисления: малый счет, с ходом в один разряд, и великий счет, с ходом умножения разрядности на себя. Тьма тогда могла значить 10 тысяч и 1 миллион, легион – 100 тыс. и 1 триллион, леодр (вероятно, искаженное «миллион») – 1 млн. и 1 септиллион. Названные числа арабских синонимов восходят к средневековым арабским грамматикам, которые включали в синонимию не только слова, но и поэтические перифразы: Бальмонт приводит средневековый подход к арабскому языку.
А – первый звук нашего открытого рта, у закрытого же рта первый звук – М, второй – Н. И вот мы видим, что во всех древнейших нам известных религиях звуки А и Н выступают как яркое знамя. Священный город Солнца в Египте, любимый богами Солнцеград, есть Ану. Халдейский бог Неба есть Анна. Халдейская богиня Любви зовется Нана. По-Санскритски Анна значит Пища. Индусский дух радости – Ананданатха. Индусский мировой змей – Ананта. Сестра Мирового Кузнеца Ильмаринэна зовется в «Калевале» Анники. Жена Скандинавского Солнечного бога Бальдэра зовется Нанна. Это все не заимствования и не случайные совпадения. Это проявление закона, действующего неукоснительно, – только действия закона мало нами изучены,
Древнеегипетское название Гелиополя, жреческого города, ỉwnw, буквально «Врата», ӄ, сейчас транскрибируется как Иуну, греческое Ὂν, еврейское библейское или, причем последнее может быть прочитано как Авну. Санскритское анна (– пища, вода, зерно) родственно русскому «еда». Инанна (
) по-шумерски, Иштар по-аккадски, Астарта по-финикийски – богиня любви и плодородия.Участвуя в самом высоком – в первичном взрыве человеческого, восхотевшего речи, – А участвует и в самом смиренном, чтó есть – звериный крик. А есть в лае собаки, А есть в ржании лошади. Так и таинственное В. Я не тело, а дух. А дух есть Ветер. А Ветер есть В. Вайю и Вáата по-Санскритски, Вейяс у Литовцев, Ventus у Римлян, Viento у Испанцев, Wind у Германцев, Wind (Уинд) и стихотворное Wind (Уайнд) у Англичан, Wiatr у Поляков, – Ветер, живущий и в человеческом духе, и в духе Божием, что носился над бесформенными водами, водоворот, мчащийся в циклоне и забвенно веющий в листве ивы над ручьем, Ветер шаловливо уронил малый звуковой гиэроглиф свой – В – в хрустальное горлышко певчих птиц; Виитпоет малиновка, Циви зовет трясогузка, Тии-вить – десятый высший звук соловья. Эта рулада Тиивить, как говорит Тургенев, у хорошего нотного соловья имеет наивысшее значение, делающее его верховным маэстро.
Скрыто цитируется очерк И.С. Тургенева «О соловьях» (1855), описание последнего, десятого колена соловьиного пения:
Десятое: Почин – этак: тии-вить, нежно, малиновкой. Это, по-настоящему, не колено, а соловьи обыкновенно так начинают. У хорошего нотного соловья оно еще вот как бывает: начнет; тии-вить – а там: тук! – Это оттолчкой называется. Потом опять – тии-вить… тук! тук! Два раза оттолчка – и в пол-удара, этак лучше; в третий раз тии-вить – да как рассыплет вдруг, сукин сын, дробью или раскатом – едва на ногах устоишь – обожжет! Этакой соловей называется с ударом или оттолчкой. У хорошего соловья каждое колено длинно выходит, отчетливо, сильно; чем отчетливей, тем длинней. Дурной спешит: сделал колено, отрубил, скорее другое и – смешался. Дурак дураком и остался. А хороший – нет! Рассудительно поет, правильно. Примется какое-нибудь колено чесать – не сойдет с него до истомы, проберет хоть кого. Иной даже с оборотом – так длинен; пустит, например, колено, дробь, что ли – сперва будто книзу, а потом опять в гору, словно кругом себя окружит, как каретное колесо перекатит – надо так сказать. Одного я такого слыхал у мценского купца
Ш…ва – вот был соловей! В Петербурге за 1200 рублей ассигнацией продан.
Зная, что звуки нашей речи участвуют, не равно и с неопределимой долей посвященности, в сокровенных голосах Природы, мы бессильны в точности определить, почему тот или иной звук действует на нас всем очарованием воспоминания или всею чарою новизны. Прикасаясь к музыке слова сознанием, мы ухватываем часть разорванного ее богатства, но только мудрым чувством ощущаем мы музыку слова сполна и, радостно искупавшись в ее звенящих волнах и глухих глубинах, властны создавать, освеженные, новую гармонию. Красно-цветные дикие Северной
Америки, силой магического пения и особых плясок, как и представители дикой Мексики, заклинающие нисхождение дождя и огненную музыку грома, говорят о наших Европейских песнях, что мы слишком много болтаем, сами же они в священном порядке расставляют определенные слова определенных строк, необъяснимо повторяя в них известные припевы и перепевы, ибо слово для них священно по существу. Заклинательное слово есть Музыка, а Музыка сама по себе есть заклинание, заставляющее неподвижность нашего бессознательного всколыхнуться и засветиться фосфорическим светом.
Итак, кроме дискурсивного порядка есть священный порядок слов, и именно он может превратиться в заклинание, не только описывающее действительность, но и преобразовывающее ее «перепевами», т. е. Ассоциациями, уже не только различающими вещи, но и структурирующими мир.
Древние говорили: «Числа суть вещи Мира. Музыка есть число. Мир есть Музыка». Семь дней нашей недели, быть может, суть отображения семи звезд того Небесного Семизвездия, которое, законченной красотой своей, и певучею правильностью своего обращения в небе, велело земным певцам настраивать семь струн. С предельным вероятием мы можем вычислить также, что обращение созвездий Большой Медведицы, Малой Медведицы, и созвездия Кассиопеи внушило человеческому сознанию символ Свастики – вращающийся равносторонний крест, – узорный символ перевоплощения в ритмах вечного возврата. Но мы не исчислим, почему тот или иной музыкальный всклик Девятой Симфонии, или Лоэнгрина, поражает нашу душу больше всего, – мы чувствуем только, что вот, мы прикоснулись к тайне, но это такая тайна, что, коснувшись душою Мировой Души, направив в сердечном нашем гадании зеркало в зеркало, мы что-то мгновенно увидели, но тотчас свет гаснет, лишь долгое зарево отсвета остается у нас в душе.
За «древними» закреплены самые общие места пифагорейского учения, как его представляли уже поздние пифагорейцы, для которых Пифагор, единственный из философов, дал настоящий ключ к природе. Семиструние, принятое в Античности, пифагорейцы возводили к ассиро-вавилонской астрономии, выделившей семь планет – вероятно, это древнейшая седмерица культурных объектов. Бальмонт смешивает это с семизвездием Плеяд, ассоциируя плеяду с артистическим мастерством. Как узор swastika произошел из названных созвездий, пояснит рисунок: сплошная прямая линия через отдельные звезды всех названных созвездий позволяет рассмотреть созвездия как повороты от прямой линии.
