Рая до Ада, их два в нашей саге Бытия, А – начала, А – конца. А – властно: – Аз есмь, самоутверждающийся шаг говорящего Адама. В Музыке А, или Ля, предпоследний из семи звуков гаммы, это как бы звуковой предзавершающий огляд, пред тем как просвирелить заключительный клич, пронзительное Си. В тайной алгебре страстных внушающих слов А, как веянье Мая, поет и вещает: «Ласки мне дай, целовать тебя дай, ясный мой сокол, малая ласточка, красное Солнце, моя, ты моя, желанный, желанная». Как камень, А не алый рубин, а в лунной чаре опал, иногда, чаще же – днем играющий алмаз, вся гамма красок. Как гласит угаданье народное, Алмаз – ангельская слеза. Слава полногласному А, это наша Славянская буква.

Анасуйя (вернее, Анусуйя,) – букв. «Независтливая», с а- отрицания. Сакунтала (вернее, Шакунтала,) – букв. «Птичья», с суффиксом прилагательного как результата действия – ал- (как в русском прошедшем времени) – героиня драмы Калидасы, вскормленная птицами.

Паралич тогдашняя медицина рассматривала как аналог забывчивости, забывание организмом своих функций. Тем самым незабываемое А оказывается и основой памяти, памятливого переживания.

Образ «демонов глухонемых» Тютчева был важен для Бальмонта, в статье «Элементарные слова о символической поэзии» (1904) он называет глухонемыми большинство людей, как не способных понять жизнь природы, тем самым соединяя этот образ с образностью другого тютчевского стихотворения, «Они не видят и не слышат». При том, что у Тютчева не понимающие природу обыватели – слепы и глухи, но не немы, тогда как немы все сравнения в природе, немеющие перед ней самой, откуда «демоны глухонемые».

Вопль терзания истязаемого представлен у Бальмонта как забвение о прежних притязаниях, позволяющее обрести прежде неведомую нежность, которая вполне может быть выражена плавным А, что развернуто в стихотворении «Отдать себя» из сб. «Только любовь» (1903):

Латинское amo рассмотрено без окончания, как корень am. Визуальная параллель звукового анализа: в 23-й песне «Ада» Данте Алигьери итальянское omo, человек, понято и как иконическое изображение лица с двумя глазами и носом – рот тогда будет не иконически записанный, а произносящий это, уста складываются при этом в D – первую букву Dei – Божий. У Бальмонта, наоборот, «м» немеет в слове «амо».

Мягкое м благодаря мягкости губ, мутное – благодаря пару из губ, в отличие от прозрачного а, произношение которого совместимо с ровным прозрачным дыханием (йогический мотив).

Медовое М и А как пчела – Медовый цвет у Бальмонта ассоциировался с красками осени, предвосхищаемыми Медовым спасом, тогда как пчела, подразумевается, может пережить зиму ради нового меда, и звук А в зимнем забвении продолжает звучать как первопамять.

Славянской буквой Бальмонт называет а в основном благодаря звучанию самого а в слове «славянская». К этому прибавляются музыкальные моменты: представление об особой надрывности славянских мелодий (Дворжак), о протяжных народных песнях.

Другая основная наша гласная есть О. О это горло. О это рот. О – звук восторга. Торжествующее пространство есть О: – Поле, Море, Простор. Почему говорим мы Оргия? Потому что в Оргии много воплей восторга. Но все огромное определяется через О, хотя бы и темное: – Стон, горе, гроб, похороны, сон, полночь. Большое как долы и горы, остров, озеро, облако. Долгое, как скорбная доля. Огромное как Солнце, как Море. Грозное, как осыпь, оползень, гром. Строгое, как угроза, как приговор, брошенный Роком. Вместе с грубым У порочит в слове Урод. Ловко и злобно куснет острым дротиком. Запоет, заноет как колокол. Вздохом шепнет как осока. Глубоким раскроется рвом. Воз за возом громоздким, точно слон за слоном, полным объемом сонно стонет обоз. В многоствольном хоре лесном многолиственном или в хвойном боре, вольно, как волны в своем переплеске, повторным намеком и ощупью бродит. Знойное лоно земное и холод морозных гор, водоворотное дно, омут и жернов упорный, огнь плоти и хоти. Зоркое око ворога волка – и око слепое бездомной полночи. Извои суровые воли. Высокий свод взнесенного собора. Бездонное О.

О отождествляется с горлом и ртом, опять же, и по форме, и по наличию звука о в самих этих словах. Слово «урод» – этимологически, лишенный рода, незаконнорожденный. Полногласное «ворог» должно имитировать вой волка.

У – музыка шумов и У – всклик ужаса. Звук грузный, как туча и гуд медных труб. Часто У – грубое, по веществу своему: Стук, бунт, тупо, круто, рупор. В глухом лесу плутает – Ау. Слух ловит уханье филина. Упругое У, многострунное. Гул на морском берегу. Угрюмая дума смутных медноокруглых лун. В текучем мире гласных, где нужна скрепа, У вдруг встает, как упор, как угол, упреждающий разлитие бури.

Многострунное – имеется в виду напряжение густой струи на голосовые связки, вызывающее обертоны при пении на у, как бы новые углы смысла. Угол – опять же, и визуальная форма у, и некоторая угловатость слов с у, в смысле неуклюжести.

Как противоположность грузному У, И – тонкая линия. Пронзительная вытянутая длинная былинка. Крик, свист, визг. Птица, чей всклик весной, после ливня, особливо слышен среди птичьих вскриков, зовется Иволга. И – звуковой лик изумления, испуга: Тигр, Кит.

Наивно искреннее: Ишь ты какой. Острое, быстрое: Иглы, чирк. Листья, вихримые ветром, иногда своим шелестом внушают имя дерева:

Липа, Ива. И – вилы, пронзающий винт. Когда быстро крутится вода, про эту взвихренную пучину говорят: Вир. Крик, Французское Cri, Испанское Grito, в самом слове кричит, беспокоит, томит, – как целые игрища воинств живут в выразительном сильном и слитном клике победительных полчищ: Латинское Vivat.

Вир – водоворот, а метонимически, любое глубокое место на реке или озере. Испанское grito часто означает боевой клич, что и позволяет присоединить латинское vivat как победный призыв.

Е – самая неверная трудно определимая гласная. Недаром мы различаем – Е, Ѣ, Э. Этого еще мало – у нас есть Е. Безумцы борются с Ѣ и Э. Но желание обеднить наш алфавит есть напрасное желание просыпать из полной пригоршни медлящие на ней, золотые блестки песчинок. Тщетно. Песчинки пристают. Скажите – Мелкий, скажите – Лес. Вы увидите тотчас, что первое слово вы произносите быстро, второе медленно. Е и Ѣ вполне уместны как обозначение легкого и увесистого, краткого и долгого.

Тройная, четверная эта буква есть какая-то недоуменная, прерывистая, полная плеска и переплеска, звуковая весть. То это – светлое благовестие, как в веющих словах Вешняя верба, то задержанное зловестие, как в словах Серый, Мера, Тень, то это отзвук пения в вогнутости свода, как в слове Эхо. И если Е есть смягченное О, в половину перегнувшееся, то каким же странным ежиком, быстрым ершиком, вдруг мелькнет, в четвертую долю существующее, смягченное Е, которое есть Е.