После учебы она со мной мало общалась, но всё время была на слуху. Работала в платной клинике, блестяще практиковала. Со всей страны к ней на прием приезжали. Я успел поговорить с хозяйкой той клиники, пока еще Алина считалась ценным специалистом. Сейчас-то про нее стараются не вспоминать. Хамоватая на первый взгляд, долго не могла найти клиентов, женщины отказывались записываться к ней на прием. Потом один случай, второй, и понеслось – приходят бесплодные, никакое ЭКО не приживается, Алина осмотрит, даст какое-нибудь пустое назначение, вроде больше спать или меньше есть. Раз – ребенок, второй раз, третий. Роды у всех легкие, дети как по учебнику. Ну тут и стали к ней ломиться.

Ну она как только почувствовала, что прочно на месте держится, совсем свой характер сдерживать перестала. Сестер, которые аборты делали, матом крыла – не ваша работа, не вам вынимать. Клиентку могла выгнать, если та ей не нравилась. И ведь не то, чтобы детей любила или такая высокоморальная была, нет. Какая-то у нее своя правда, которую я никогда не понимал, да и никто не понимал.

Это было в 2008-м, тогда тесты на отцовство были мало распространены, но один умник все-таки сделал. Жена с ребенком на руках пришла в клинику, стала предъявлять претензии, что в нее такое засунули, что ребенок у нее не от мужа. Алина смеется, говорит, а что ты хотела? Тебе ребенок нужен был, не ему. Я могла помочь – и помогла.

После этого случая ее быстро уволили, и она уже не практиковала. Уехала куда-то в глушь, никто ее найти не мог. Позвонила мне осенью 2010-го, сказала, что ей заинтересовались ученые из Японии как выдающимся специалистом. Я говорю, так что ты им скажешь, у тебя же научной базы никакой? Она помолчала, а потом сказала как сплюнула: «Фокусы буду показывать.» Я пытался достучаться, убеждал, что запрут и не спросят. Но Алина уперлась, и всё. Хочу, говорит, свежих морепродуктов поесть. Потом поблагодарила за всё и отключилась. Последний звонок был в 2011-ом из Токио, я по голосу чувствовал, что она на взводе, просто взорвется сейчас. Хохочет, обещает что-то устроить, что я отсюда услышу. Это был наш последний разговор. Потом, когда по телевизору про землетрясения говорили, я всё переживал, думал, как она там. Бросился обзванивать знакомых, искать выходы на токийский университет. Но всё впустую.

Знаешь, ни одного студента не помню за всю карьеру. Саши, Ани – тысячи их было, талантливых и бездарных. Наверное, я старый сухарь, но иногда встречу бывшего студента на улице, и даже не спрошу, как у него дела. Не интересно мне, я всё о ней думаю.

За окном запели первые птицы. Стало прохладнее, и я укрылся больничным одеялом с запахом дешевого стирального порошка. Хотелось домой, прижаться к теплому катиному телу. Хотелось ощутить что-то надежное и неизменное. Дремота накатывала, и в полусонном состоянии мне послышалось мяуканье кошки – кажется, счастливое. Мне вспомнилось, что недавно женщина купила через нашу компанию три гектара земли в незаселенной местности. Ее тоже звали Алина. Я больше не боролся со сном и отдался во власть своего распаханного воображения.

Лес

Тима ощущал себя уже совсем взрослым. Он сам мог приготовить себе завтрак, выгуливал собаку, возвращался домой из садика и даже знал несколько матерных слов – на «п», «х» и «б». Он мог подолгу «занимать себя чем-нибудь полезным», а самое главное – понимал взрослую фразу «такая ситуация». Наверное, именно поэтому его отправили на лето к бабуле. Мама так и сказала: «Ты уже взрослый, а бабуля совсем старенькая, ей нужно помогать».

Если честно, бабуля совсем не походила на старушек с клюкой, которые, кажется, вот-вот упадут и рассыпятся на косточки. Она была скорее как женщины из передачи по «Первому», которые много кричат, всегда чем-то недовольны и всех вокруг обвиняют. Она с утра до вечера копалась в огороде, и Тиму тоже заставляла, и непременно в панамке как малыша. Вечером она звала соседку попить крепкий чай (темное-претемное вино из бутылки с верхней полки, разлитое в некрасивые дачные чашки с отбитыми ручками) и посмотреть маленький пузатый телевизор (мама говорит, раньше у всех такие телевизоры были. Тима еще удивлялся, куда же они тогда делись, но потом понял, что они просто уехали на дачу помогать бабушкам). А когда соседка уходила, бабуля ругалась на нее и говорила, что той лишь бы телевизор посмотреть на чужом электричестве. Нет, старушки так себя точно не ведут.

Но Тима исправно помогал бабушке. И вот сейчас, опуская пластиковый баллон в ледяную воду родничка, он испытывал гордость. Принесет его домой, скрипнет доской крылечка, чтобы бабуля сразу поняла, что он возвращается. Они разогреют воду, заварят чай – обычный, не «крепкий» – бабуля достанет печенье и они сядут за стол, покрытый голубой пленкой в горох. Всё-таки хорошо, когда уютно. Вот только бы мама поскорее приехала.

Баллон наполнился, Тима закрутил его, а потом снял панамку, наклонился и попил воды – такой ледяной, что даже голова закружилась. Бабуля бы за такое наругала и всю дорогу рассказывала бы ему об ужасных случаях смерти от ангины.

Родник был в овраге, из которого вела вверх длинная железная лестница с гремучими ступенями. «Раз, вернее, один, два, три, четыре, – считал про себя Тима, – пять, шесть…» Что там бабуля говорит, что он не готов в школе? Очень даже готов. Она все рассказывает, что раньше в его возрасте уже уравнения решали. А потом начинает говорить про каких-то жуликов, которые украли всё образование. Поскольку начало реплики касалось конкретно Тимы, ему и дальше казалось, что обвиняют его. Как будто это из-за него тот министр пришел и всё испортил, чтобы он, Тима, без труда мог пойти в школу.

Голова Тимы уже была на уровне выше оврага, и он видел лучи закатного солнца между редких берез, среди которых начинался их дачный поселок. И тут он спохватился – забыл панамку на трубе около родника. Вот блин! И он побежал вниз, отсчитывая обратно тридцать четыре ступеньки. Но когда панамка была в руках, и он собирался снова подниматься (уже быстрее, в овраге становилось сумрачно и… нет, не страшно, просто неприятно), его вдруг окликнули: «Эй, мальчик!»

В нескольких шагах от него стояла пожилая женщина в дачном платье и с шалью на плечах. Взгляд у нее был какой-то недобрый, но Тима не обратил на это внимания. Такой взгляд часто встречается у женщин возраста его бабули.

– Здравствуйте, – вежливо отозвался он.

– Здрасьте-здрасьте, – она как будто застукала его, когда он таскал малину с ее куста, – ты прям помощник мамин, как я погляжу. А у меня вот нет внуков. Был один, да… – она горестно махнула рукой. Тима напряженно молчал. Невежливо уходить, когда с тобой разговаривают старшие. А женщина, посмотрев куда-то в сторону, продолжила:

– Мне вот некому помочь. Будь другом, донеси, а? – она без видимого труда вытянула вперед руки с полными баллонами воды. Тима обрадовался, что всё становится понятнее.

– Конечно, но я только один баллон могу взять. У меня свой, вот, видите? Но вам же так всё равно будет проще. Пойдемте? – и он посмотрел в сторону лестницы.

– Ой, нет, мне не в «Березку», мне в «Лесной» – и она указала головой вдоль оврага, в котором продолжал сгущаться вечерний туман.

– Нет, я не могу, – нерешительно отозвался Тима, – меня бабуля ждет.

– Нет, вы посмотрите на него, бабуля его ждет, – голос женщины сходу взвился, превратился почти в визг, Тима даже вздрогнул, и внутри у него всё сжалось. А женщина продолжала, увлеченно, с удовольствием, как будто только этого ответа она и ждала:

– Эгоисты выросли, воды донести не помогут, хоть умри тут у него на глазах, минуты не найдется, ведь его, видите ли, бабушка ждет…

Темп ее ругани ускорялся, женщина совсем не выглядела нормальной, Тиме стало по-настоящему страшно, как никогда, как будто вылез монстр из трубы в ванной, как будто зомби из Майнкрафта ночью зарычал в темном углу его комнаты. Тима на миг отвернулся к лестнице, и тут же почувствовал, как его схватили за рукав футболки. Как так, ведь она стояла далеко? Но нет, вот она, тут, глаза сумасшедшие, дышит ему прямо в лицо, и уже повторяет нудным, ноющим голосом как заведенная: «Помоги донестиии, помоги донестиии, помогиии…»