Мы отошли подальше от подозрительного места и стали шепотом совещаться. Говорить в полный голос у нас не было ни малейшего желания.
— Полезем сразу или запустим «жука»? — спросил Номура.
— Ну нет, сначала «жука», — решил я твердо.
С точки зрения «жука» наверху царило полное спокойствие. Разумеется, передаваемая им картинка была предельно абстрактной, ведь из-за кромешной темноты снять что-либо в видимых лучах было нереально. Немного выручил поднятый на десятиметровую высоту прожектор. Сразу за отверстием в стене шла довольно ровная площадка, затем — туннель, постепенно расширяющийся, через сорок метров — разветвление — туннелей стало два. Мы обследовали оба. Еще через пятьдесят метров — снова разветвление. И снова — ничего подозрительного. Радиус действия «жука» — пятьсот метров, но исследование пришлось прекратить на отметке «триста», поскольку световодная нить за что-то зацепилась и оборвалась. В этом не было ничего удивительного — все «жуки», как правило, одноразовые. Поэтому мы и берегли их на крайний случай.
Посовещались, стоит ли запускать еще одного.
— Не вижу смысла, — уверенно заявил Номура, — давай, я подниму наверх аппаратуру, и если она ничего не обнаружит, полезем сами.
Я согласился.
Минут пятнадцать Номура готовил снаряжение. До сих пор не пойму, почему никто из нас не догадался хотя бы на это время запустить наверх второго «жука». Ничего бы с ним не случилось. А в дальнейшем — и с нами. Намура взгромоздил на спину все, что только смог поднять, и лебедка медленно поволокла его наверх. Последние метры ему давались очень тяжело. Когда он перевалился за выступ, я потерял его из виду.
О том, что случилось наверху, я могу только догадываться. Похоже, Номура успел выстрелить первым — треск разрывающейся породы раздался где-то в глубине туннеля. И еще, мне кажется, что если бы он не стал стрелять первым, то с нами бы не обошлись так круто. Такое впечатление, что защищавшимся терять было нечего — они ударили из импульсного лазера, рискуя оказаться под завалом. Я бросился к тросу, но из-за отсутствия надлежащей сноровки провозился с креплением лебедки слишком долго — это меня и спасло. В противном случае, я бы спустился вниз еще быстрее, чем поднялся — вместе с тоннами обрушившейся горной породы. Но я поднимался очень медленно и преодолел всего метра два с половиной, когда тяжелый камень сбросил меня обратно вниз. Воздух заполнился влажной пылью, от низкого гула заложило уши. Я дернулся еще раз к тросу — бесполезно. Поток песка и мелких камней не дал мне продвинуться и на метр. Я еще надеялся, что Номура сможет спрыгнуть вниз; в защитном комбинезоне — это не так смертельно и, даже если он будет ранен, я смогу оттащить его в безопасное место. Я что-то орал ему, но мой крик тонул в нараставшем реве — начинался настоящий обвал. И я стал отступать. Об этом стыдно говорить, но в тот момент иного выхода у меня не было. Я пятился, делая очередной шаг назад, лишь когда камни начинали сыпаться прямо предо мной — таким образом я будто бы смягчал свою вину. Пятился пока не упал, запнувшись о какой-то сталагмит. Дальше, я уже ничего не помню. Должно быть, каменная волна отнесла меня к противоположной стене пещеры, потому что очнулся я именно у нее. Стояла гробовая тишина и тьма — такая же. Я щелкнул выключателем фонарика, что встроен непосредственно в комбинезон — фонарик работал. Комлог, к счастью, тоже уцелел. Запас прочности у всей этой техники рассчитывается по одному единственному принципу: из строя ее могло вывести только то, что неминуемо убило бы и хозяина — тогда она станет попросту не нужна.
Я ощупал себя с головы до ног — кости вроде целы. Комлог, который кроме всего прочего еще и следит за здоровьем своего хозяина, доверительно сообщил, что у меня сотрясение мозга, но об этом я мог догадаться и без него. Пыль еще не осела, свет фонаря пробивал ее не дальше вытянутой руки и, поэтому, продвигаться, что на ощупь, что со светом, было все равно. Шаг за шагом, или, лучше сказать «ползок» за «ползком», я обследовал пещеру, ставшую теперь вполовину меньше.
Вдруг мне стало нехорошо — рука наткнулась на что-то мягкое. Это был Номура. Камни завалили его по грудь. Я не мог без ужаса смотреть на его лицо: левая щека обожжена и разодрана от уха до подбородка, из уголка рта стекала струйка алой крови, левый глаз превратился в сплошную кровоточащую рану… Но он был жив. Я принялся вводить ему все подряд из своего медицинского пакета — антибиотики, стимуляторы, заживляющие и обезболивающие препараты. Затем, стал разгребать придавившие его обломки, стараясь не думать о том, во что могла превратиться та часть тела, что находилась под завалом. Камни с грохотом разлетались прочь и из-за этого я не сразу услышал его голос. Номура пришел в себя, но лишь на несколько секунд. Возможно, он и не приходил в себя, а то, что я услышал было его предсмертным бредом. Он произнес едва слышно: «Вас все равно найдут». Еще через минуту он умер.
«Вас все равно найдут», — слова звучали как угроза. Нет, это была именно угроза. Но кому? Мне? Действительно — бред. Кто это «мы», которых должны найти. По работе, под «мы», я мог подразумевать только себя и Шефа. Но что нас искать? Мы и так не прячемся. Я — уж точно. И до меня стало доходить, что, вероятно, он принял меня тех, кого мы ищем — за гомоидов. Но его угроза звучала слишком лично. Ведь, в сущности, Номуре поручили лишь сопровождать меня, а кого именно мы ищем, знал только я. Неужели у него было какое-то персональное задание! Необходимо было срочно добраться до его комлога. Я снова принялся разгребать завал, но чем больше песка и камней я отбрасывал, тем больше их прибывало. Уже в порыве отчаяния, я попытался силой выдернуть его тело из-под обломков. Взял под руки, рванул…бесполезно. Постепенно меня охватывало бешенство, и я уже не соображал, что делаю. Вцепившись в его комбинезон, я стал дергать из стороны в сторону — так, как мы вытаскиваем гвоздь из дерева. Кончилось тем, что застежки на комбинезоне не выдержали натиска и с треском расстегнулись. От напряжения кровь молотком стучала в висках; я присел, чтобы немного отдышаться.
Я сидел и с тупою злобой смотрел не мертвое тело. Комбинезон Номуры разъехался, луч фонаря скользнул по груди, превратившейся теперь в один большой синяк. У походного фонаря два режима работы: обычный и расширенный, когда он испускает не только видимые лучи, но и ультрафиолетовые. Когда Номура был еще жив, я переключил фонарик на расширенный режим, чтобы оценить состояние Номуры хотя бы зрительно. Не знаю, почему я решил, что в ультрафиолетовых лучах я увижу больше чем в обычных, но теперь я действительно увидел нечто — нечто странное — это было что-то наподобие небольшой татуировки, нанесенной краской, видимой только в ультрафиолетовых лучах. Татуировку вывели с правой стороны груди, чуть ниже ключицы. Я присмотрелся. Вытатуированный знак был чрезвычайно прост, но раньше я никогда его не видел. Он представлял собою равносторонний треугольник с тремя одинаковыми крыльями — по одному у каждой стороны. Чертовщина какая-то, подумал я. Мне еще больше захотелось добраться до его комлога. И тут, прямо надо мною раздался треск. Я машинально вскинул голову, но, разумеется, ничего не увидел. Треск повторился. Если кто-нибудь когда-нибудь слышал как трескается стеклянная бутылка с замерзающей водой, то вот это — оно. Я бросился к ближайшему туннелю. И очень вовремя, потому что за спиной у меня с грохотом обрушились несколько сталактитов. Все снова стихло. То место, где лежал Номура сплошь засыпало обломками.
Положение выглядело незавидным. Вся наша аппаратура была погребена под завалом; в моем распоряжении оставались только фонарь и комлог. Последний хранил запись нашего маршрута, что давало надежду вернуться тем же путем, каким мы шли сюда. Но было одно «но» — пещеру, где произошло столкновение, наполовину завалило, а вместе с нею — и тот вход в нее, откуда мы вышли.
Стоило мне похвалить нашу технику за надежность, как вышел из строя детектор нейтрино. Теперь он показывал не три, а только две координаты. Пятикилометровая дуга чертилась по двум координатам снова и снова, тщетно пытаясь найти себе еще одну точку опоры. Глядя на беспомощно метавшийся лучик, я ощутил себя маятником, вынужденным теперь вечно качаться где-то в недрах Южного Мыса. Движение было плавным и легким, я рассекал толщу породы как воздух, но едва земная поверхность оказывалась на расстоянии вытянутой руки, как движение начинало идти в обратную сторону и так, раз за разом, без конца. Сила, обрекшая меня на «вечное возвращение», оставляла ни с чем и моих преследователей — уже готовые схватить меня, когда я приближался, они ловили руками лишь воздух; затем, разочарованно отступали в темноту, чтобы снова броситься на меня, когда я, влекомый невидимой нитью, качнусь назад.
