Да и вечный кипиш, насколько бы утомительным он ни был, возродил наш дом. Наташа, на правах хозяйки, затеяла замысловатый ремонт. А по выходным таскала нас с папой по своим любимым бутикам: больше всего на свете, даже больше, чем скупать себе все новые коллекции каких-то известных дизайнеров, Наташа любила наряжать других. Папу она переодела быстро: с новой стрижкой и в крутых черных брюках он вдруг помолодел лет на пять. Со мной, однако, деятельной мачехе не повезло: война за старые джинсы и футболки была долгой и жертвенной.
Выбрав себе стратегически правильную тактику, папа, сидящий через проход от нас, притворяется спящим. Обиженная Наташа умеет заставить других чувствовать себя излишне виноватыми. Самолет слегка потряхивает в особо турбулентных зонах, и каждый раз мое сердце на пару секунд перестает биться. Как, наверное, и у всех. В конце концов, сидеть в тесной коробочке в десяти километрах от земли и ни капельки не бояться человеку запрещает инстинкт самосохранения.
Мачеха достает из сумки косметичку и в десятый раз начинает поправлять макияж.
– Алиса, давай-ка я тебя накрашу, – вдруг обращается она ко мне.
Макияж, как и шмотки, меня раздражает: в конце концов, преимущество восемнадцати лет – это возможность быть натуральной.
– Нет, спасибо, – я усиленно ищу в голове вежливую причину отказа. – У меня… эм-м-м… кожа очень сушится в самолете. И косметика не даст порам дышать… в общем, весь макияж потрескается.
Наташа очень естественным жестом надувает губки.
– Тебе лишь бы поспорить, – с чувством обижается она и начинает обильно посыпать щеки румянами.
Отворачиваюсь к иллюминатору. Земли не видно: весь путь устилают белые, пушистые облака. Словно и не на самолете мы летим, а едем по заснеженному полю на огромном тракторе. Напротив моих глаз, прямо у линии горизонта, колоссальное вертикальное облако закручено, словно крем из взбитых сливок на любимых маминых пирожных. А слева, если внимательно всмотреться в группу сероватых туч, можно увидеть дракона с длинным змеиным хвостом.
Я достаю из рюкзака свой альбом и карандаш. Картина из облаков, где огромная неведомая рептилия принюхивается к десерту с воздушным безе кажется мне уж слишком привлекательной, чтобы обойти ее стороной.
– Алиска, – тут же заговорщически шепчет Наташа с соседнего места. – А нарисуй меня!
– Опять?
Наташа с громким щелчком закрывает пудреницу, отчего папина соседка, бабуля лет семидесяти, непроизвольно вздрагивает и косится в нашу сторону.
– Да! Это будет так круто! Я опубликую твою картину в Инстаграме и подпишу: «Снова в школу или как я опять попала в первый класс.» Ну, ты понимаешь? Первый класс? В школе и в самолете.
Она говорит так громко и возбужденно, что мне становится неловко. Папа все еще притворяется, что спит, но на его губах играет легкая энигматичная улыбка. Его всегда забавляет энергия, изобилующая в молодой и прыткой жене.
– Давай лучше я тебя сфотографирую, – шепчу я, чтобы убавить звук у нашего диалога. – Рисовать долго, и освещение в самолете эм-м-м… не очень выгодное… А фотография точно получится.
– Алиса, ты когда-нибудь, хоть на одно предложение сможешь ответить «да»? – разочарованно шепчет Наташа. – Я сама себя могу сфотографировать. У тебя все равно не получится так, как мне надо.
Она со вздохом достает из сумочки мобильник.
Автоматически продолжаю водить карандашом по листу бумаги, но очарование уже ушло, и рисунок получается замыленным.
Как бы Наташа меня ни раздражала, стоит признать, что тут она права. С тех пор, как не стало мамы, я действительно закрылась от этого мира. Я говорила «нет» всем его предложениям. Танцы, друзья, одежда, путешествия, открытия. Я даже пропустила в школе тот год, мне было совершенно безразлично мое настоящее и уж тем более будущее.
Школьный психолог в прошлом году посоветовала мне говорить «да» хотя бы десять раз в день. Но даже если бы я послушалась, то что бы это изменило? Природное упрямство, усиленное тоской по самому близкому мне человеку и бесконечными кошмарными снами, побеждает всухую любую битву с психологическими приемчиками.
Вздыхаю. Закрываю блокнот.
И даже если я на все говорю «нет», мачеха умеет находить способы, чтобы заставить меня делать то, что ей хочется.
Больше приключений в самолете не происходит.
Мы идем на пересадку в Москве. Тут Наташа, забыв все свои утренние невзгоды, бежит, наконец, по бутикам. Я, зевая, пью с папой очередную кружку ароматного чая, закусывая это дело воздушным пирожным.
– Не спала в самолете? – задумчиво спрашивает отец.
Мне кажется, что иногда он начинает догадываться. Особенно в последнее время: слишком часто я кричу по ночам. С другой стороны, отец настолько не знает меня, ту, что жила последние пять лет, что его интуитивные догадки по поводу ночных кошмаров кажутся чем – то из ряда фантастики.
– Нет. Наташа громко возилась со своей косметикой.
Даже его стена отчуждения не спасает меня от внезапной отеческой заботы.
– Ты вчера ночью опять кричала? – решается он после небольшой паузы.
– Приснился мальчик из «Экстрасенса», – слишком быстро отвечаю я. И, приклеив к губам беззаботную улыбку, пожимаю плечами.
Лучше один раз соврать, чем потом сто раз раскаиваться в правде. Это правило я усвоила в свои тринадцать лет, когда проболталась об Ангеле из сна «заботливому» детскому психологу.
– Меньше смотри фильмов ужасов, – тут же настаивает отец, убеждая себя в том, что проблема решена. – Хочешь еще чего-нибудь поесть?
Отрицательно качаю головой, папа тут же ныряет в свой мобильный.
Так всегда. Только я думаю, что он приоткрыл дверь в своей невидимой стене, как она с громких стуком захлопывается перед носом, прищемив мне пару пальцев.
– Ты только посмотри, что я тебе купила! – швыряет Наташа на стол кошмарный розовый ридикюль, обшитый вульгарными стразами. – Он прекрасно подойдет к платью, которое ты наденешь на свадьбу к Марго.
Мысли о легкой тряпочке, которую почему-то обозвали платьем и продали в комплекте с невероятно высокими каблуками (Леди Гага бы обзавидовалась), вызывают у меня непроизвольный стон. А теперь еще и эта сумочка бонусом к комплекту. Такими темпами к следующей субботе я превращусь в куклу Барби из розовой страны.
Наташа хмурит брови: она вроде и перестала дуться (бутики в ее случае имеют по-настоящему лечебный эффект), но мой настрой ей совершенно не нравится.
– А еще я увидела такие красивые шорты. Алиса, пойдем, померишь, – безжалостно продолжает мачеха.
– М-м-м… – я украдкой смотрю на часы, но тут мне ловить нечего: самолет только через полтора часа. – У меня же есть уже шорты. Может, ты купишь их себе?
Папа уж очень подозрительно захлебывается кофе и начинает фальшиво кашлять. Это, конечно, удар ниже пояса: Наташа уже год как не носит коротких вещей (я не виновата, что ее ножки слегка распухли от постоянного поедания шоколадных конфет). Но мачеха не собирается унывать по этому поводу.
– Себе я уже купила две юбки. Теперь будем одевать тебя, – без улыбки отрезает она. – В конце концов, Алиса, ты летишь в столицу моды. Тебе не стыдно будет ходить там в своих старых джинсах, купленных на рынке с единственной целью, чтобы меня позлить?
«Позорище!» – выразительно кричит ее взгляд.
Уныло допиваю чай. Зря я, конечно, подколола ее по поводу шорт. С другой стороны, хочешь кого-то наряжать – купи себе пластиковый манекен и оставь наконец в покое свою нерадивую падчерицу. Конечно, все могло быть и хуже.
Злая мачеха оказалась на самом деле щедрой крестной, только я бы предпочла, чтобы она сама носила свои хрустальные (жутко неудобные) туфельки.
В Париж мы летим относительно мирно. Наташа снова красится. (Интересно, по сколько сантиметров штукатурки накапливается на ее лице за один день?) Папа, непроизвольно похрапывая, дремлет уже по-настоящему. Я безразлично смотрю в окно, невольно содрогаясь при мысли о новых шортах и настолько прозрачной маечке, что не каждая девушка из квартала Красных фонарей позволила бы себе ее надеть.