Мотор урчал весело и непринужденно. Стеклоочиститель справлялся с потоком вездесущих снежинок. Я сидела на заднем сиденье и тихонько пела песенку из Ханны Монтаны.

Мама заплела мне длинную косу, а затем закрутила ее в «шишку». Мне не нравилась эта прическа, но, заколов последнюю прядь, мать вдруг улыбнулась и сказала, что я – ее «уже такая взрослая красавица». Поэтому мне хотелось петь. И еще потому, что я знала, что мы вновь будем смеяться с Ленкой и есть мое любимое овсяное печенье.

Мы выехали на центральную дорогу.

– Алиса, пристегнись, – строго сказала мама.

Как послушная и «такая взрослая», я немедленно схватила ремень безопасности.

– И ты тоже, – заметила я болтающуюся бляшку.

А потом все произошло слишком быстро. Со встречной полосы, визжа тормозами, вылетел грузовик. Водитель не смог справиться с управлением. Запаниковав, мама надавила на тормоз и изо всех сил вывернула руль вправо. Она сделала все, что смогла, но так и не успела пристегнуться.

Если честно, я ничего не почувствовала. Лишь перед самим ударом я закрыла глаза, на автопилоте вспоминая последнюю строчку из Ханны Монтаны. Я не успела даже испугаться.

Секунда растянулась в звенящую вечность. А в следующий миг я вдруг поняла, что бегу по вроде и знакомому, но совершенно чужому городу. Ноги не слушались, словно я двигала ими в каком-то клейком киселе, из таких, что готовила моя бабушка на праздники и поминки. Улочки, проулки и ответвления мелькали перед глазами, словно проходы в огромном лабиринте в комнате страха. Дома были низкими, бесцветными и старыми. Антикварными.

Я уже это видела. От чувства дежавю руки покрылись мурашками.

Яркое беспощадное солнце ослепляло: я пару раз споткнулась, но в последний момент удержала равновесие. Немногочисленные прохожие с удивлением таращились на меня, некоторые что-то кричали, но я не разбирала слов. Дорожка, выложенная неуклюжими, выщербленными камнями, петляла.

Я вдруг вспомнила, что бегу не куда-то, а от кого-то. И эта сомнительная личность пыталась всеми силами меня нагнать. Выскочив за угол очередного дома и перебежав пустую дорогу, я остановилась. Повернулась назад. Поняла, что дальше двигаться не смогу, хотя мое ватное тело и не чувствовало усталости.

Откуда я все это знала? Видела в кино? Читала в книге? В журнале? Сцена казалась до боли знакомой.

Я стояла на перекрестке с мигающим светофором, окруженная небольшими антикварными магазинчиками с непонятными надписями. Напротив, через дорогу, виднелась большая ажурная арка, а за ней, на стене – яркая афиша с танцующей девушкой в красном платье. Справа от меня, в нише старинного дома, застыла статуэтка ангела с почерневшим носом. Он выглядел грустным и укоризненно смотрел на дорогу своими белыми гипсовыми глазами. Слева я увидела старый синий автофургон выпуска каких-нибудь семидесятых-восьмидесятых годов. Он был грязным, нелепым, угрожающим и стоял в неположенном месте.

В этот момент мое сердце вдруг неистово забилось. Все подробности пейзажа показались какими-то смытыми. Тот, от кого я бежала все это время, выскочил на другую сторону улицы.

Это был в мужчина. Нет, скорее, Ангел в белых, слепящих глаза одеждах. Его огромные карие глаза блестели золотыми искрами. Непослушные темные кудри двигались в такт его шагам. Он вскинул руку и что-то прокричал. Я не разобрала слов, но вдруг ясно поняла, что пропала. Звук его голоса вызвал во всем теле странную эйфорию, дыхание сбилось, а сердце заколотилось так, словно решило отбить за следующую минуту все удары, запланированные до конца моей нелепой жизни.

Конечно же, как я могла забыть ЕГО?

Усиливающийся ветер вдруг донес до меня аромат: запах лимона, кедра и амбры. Задыхаясь, я жадно глотала воздух.

Я так по нему скучала все это время! Я так ждала этой встречи!

Он улыбнулся. Я почувствовала, как в животе взметнулась стая из тысячи бабочек и начала бестолково кружить, щекоча меня своими легкими крыльями.

В свои тринадцать лет я уже успела влюбиться в солиста одной ну очень крутой группы. Я развешивала его портреты в своей комнате и, ложась спать, придумывала, как мы с ним вместе поем на сцене и признаемся друг другу в любви.

Каким же жалким мне показался сейчас этот подростковый бред! Я смотрела на Ангела, улыбалась ему и понимала, что стала по-настоящему взрослой.

Он сделал шаг мне навстречу. Мне стало не по себе. Я пыталась откопать в глубинах забытого то воспоминание, что прольет свет на следующие мгновения. Но, кроме вопроса «Откуда я это знаю?», мозг ничего путного не выдавал. Прикованная к месту своими непослушными ногами, я физически ощутила угрозу. А в следующую секунду блестящий черный автомобиль вылетел из-за грязного автофургона. У меня заложило уши от визга тормозов.

Сердце в секунду перестало биться, волна ужаса и паники обрушилась на меня с такой силой, что я физически ощутила невероятную боль.

Нет, Господи, только не он!

Ну да, конечно, все ведь так и случилось тогда. Я почти вспомнила. Но было слишком поздно.

В этот момент мое тело вдруг обрело свободу. Я бросилась к нему, мертвому Ангелу, закричала, забилась в истерике, колотя сбившую его винтажную черную машину с круглыми фарами, и… открыла глаза.

Врач кивнул и удовлетворенно улыбнулся. С того момента, как мы с мамой врезались в дерево, прошло тридцать минут.

– Я вспомнила, как он умер, – прошептала я удивленному доктору. – Я вспомнила, как потеряла его.

Май, 2017 год.

Бывают дни, которые ненавидишь с самого раннего утра. Это воскресенье явно относится к их числу.

Сонная и злая, я сушу волосы старым розовым феном. Они отчаянно путаются, а фен безнадежно жужжит, не справляясь с поставленной задачей. И все потому, что Наташа умудрилась ранним утром сломать мой новый BabyLiss, хотя волос у нее на голове раз в десять меньше, чем моих, – загадочная природа блондинок, не уживающихся с любым видом техники, всегда меня удивляла.

Когда я вхожу на кухню, папа, вымученно улыбаясь, пьет кофе: моя мачеха умеет не только ломать фены, но и порядком доставать людей. Я бы сказала, в этом у нее непревзойденный талант. Если бы в мире существовала премия Оскар за лучшую женскую истерику, то Наташа получила бы Гран-При. И не один. Можно было бы весь камин заставить подобными наградами, и с лихвой осталось бы фигурок десять для декора прикроватных тумбочек.

– С добрым утром, – наливает мне чай отец. Я киваю, подавив мощный зевок, и виновато улыбаюсь.

– С добрым, – и, задумчиво посмотрев в зал, где отчаянно крутится перед зеркалом недовольная мачеха, добавляю: – Думаешь, мы успеем на самолет?

Вопрос, как ни странно, не является риторическим. За последний год мы умудрились опоздать целых два раза.

– Черт побери, юбка-таки села! Так и знала, что этой новой прачечной нельзя доверять, – жалуется Наташа, появляясь на кухне.

Я пытаюсь стереть с лица язвительную улыбку. Папа, видимо, тоже, так как он вдруг резко интересуется газетой, до сих пор невинно лежавшей на столе. За три года семейной жизни Наташа заметно поправилась, но признавать этого упрямо не хочет.

– Алиса, переоденься! – критически осмотрев мои старые джинсы, выносит вердикт мачеха. – Где твой «дорожный» костюм?

С тех пор, как они поженились, новая мама усиленно пытается привить мне чувство моды и несколько десятков светских манер.

– М-м-м… в рюкзаке… – нервно ерзаю я на стуле, с ужасом вспоминая обтягивающие бриджи и белую тряпочку с совершенно открытой спиной, гордо носящую название «топик из последней коллекции». Кажется, я засунула их на дно стиральной машинки? Или в один из чехлов от старого пальто в кладовке? – Я в Париже переоденусь, жалко такой наряд в самолет.

Папа начинает подозрительно кашлять. Его всегда смешат попытки Наташи нарядить меня в «модное».

– Солнышко, но мы и купили этот комплект для поездки, – терпеливо отрезает мачеха, слегка закатывая глаза. – И он тебе так идет.