Вы слышали о прильдах? Старики зовут их колдовским народом, а детишки кличут феями. Слышали, слышали, к чему разговоры? У них ещё копытца раздвоенные, крылья за спинами, иль рога кручёные, и вместо крови ртуть. Так вот, твердят в деревеньках ячменных, у обочин приморских путей и в трактирах с дубовыми стойками, будто в рядах царских гвардейцев все сплошь и рядом дети прильд, будто одним взмахом руки они способны воззвать к молнии и обрушить гром на стан врага, будто в дланях одного мечника сила десятерых мужей, будто глаза их отливают золотом, а кости крепки, как гранит. Над последним сравнением гвардейцы б громко посмеялись, какой гранит, если вам так хочется крепости, то пусть уж будет хотя бы вольфрам. И, да, простолюдины вовсю кричат, что умны «цветные» латники, точно черти.

Конечно, это лишь сказки, старые сказки, причём не просто старые, а давно устаревшие. Сегодня гвардейцы —призраки и пепел. Но оставим сегодня на потом, оно и так уже всем надоело. Скучное, прескучное сегодня с серой мышкой и дешёвой брагой, с печальной девушкой, что держит длинные портняжные ножницы в руке. Отмотаем время вспять. Почему бы и нет? Разве может кто—то запретить? Нет. Три раза нет!

До великой брани, до первой революции, до падения короны гвардейцев растила царская академия при дворе в Брумвальде. Каждый цветущий сезон академия раскрывала свои двери пред юношами и девушками, пятнадцати годов от роду, принимая под своё крыло лучших из лучших. Мудрые профессора выискивали умнейших, самых одарённых и упорных, и, конечно, только среди знати, так требовал закон. Девушка с ножницами горько усмехнулась. Академия служила кузницей кадров для Высших городов. Если вы запамятовали, до войны было тринадцать Высших. Градостроители, политики, лекари, инженеры, генералы, и другие – вот кто, выходил из ворот Чести спустя долгих десять лет. Гвардейцев набирали только по доброй воле, и только спустя год обязательного обучения. Одних таланта и ума недоставало, чтобы принять доспех, ты должен быть предан, безоговорочно, абсолютно предан родине и короне. Так было до войны. Последними гвардейцами стали дети, необученные, не доросшие лекари, писцы, архитекторы, дипломаты – всех заставили отложить перо и науки. Только об этом мало кто знал. Великая сила оказалась лишь декорацией, но декорацией смелой с пламенными сердцами, с мужеством и доблестью, с правдой за душой.

В тесной комнате висело большое зеркало, старое, как мир, в деревянной резной раме с удобной полочкой. Полгода назад оно было мутным, пыльным и ужасно несчастным, но заселившиеся в комнатку девушки вернули старинному зеркалу достойный вид. Они привыкли, чтобы всё кругом было верно, чисто, качественно и до конца. Девушки называли себя сёстрами и были очень близки, они знали друг друга с детства и прошли вместе нелегкий путь, и от того каждая считала своим долгом позаботиться о подруге. И главным, а значит непреложным, пунктиком в такой заботе считалось утаивание страшных тайн друг от друга, у каждой за сердцем весел груз не рассказанной истории, которую рассказать было бы на деле куда лучше и правильней. Но я о своей умолчу.

Длинное коричневое платье цвета грязной лужи было мне велико: на талии оно висело где-то рядом, криво приминаясь серым передником; с плечами у него отношения вообще не ладились, да и такую длину с трудом можно было назвать удобной. К тому же я ужасно привыкла к брюкам, к любым. Неполные четыре года в академии наложили свой отпечаток. Там я была не леди, но воином. Теперь превратилась в служанку. Дверь скрипнула и появилась Астрис. В ненавистном жёлтом полумраке её черты заострились, придавая девушке немного враждебной таинственности. Великие боги, она выглядит такой измождённой! Как совестно… Ведь в этом моя вина. Зачем было тащиться в эту грязную глушь?! Не столь именитый, но всё же знатный род Плэм никогда не мыл полы в захудалом трактире. Я-то ладно. Мне не привыкать.

– Ты снова была у него? – мой голос прозвучал устало и пусто. Каждый день, отработав у Черива, она отправлялась в местную пародию на лазарет. Прошло уже несколько декадных циклов, а во многих сёлах ещё белели парусины крыш этих страшных шатров, где бедняги—солдаты домучивали последние дни. Я только раз ходила туда вместе с ней, но не выдержала и часа. Знаете, дело не в запахах подгнивающей плоти, булькающей хвори, дешевых лекарств, больше похожих на стиральный порошок и недопитый самогон, и травяных сборов, от которых всюду летает моль. И буро-алые пятна тут не причём. Даже женщин, усталых осунувшихся женщин с огромными жестяными тазами, в которых поласкаются грязное бельё и старые бинты, я не боялась и мутной бурой воды, стекающей вниз по земляной немощеной улице, тоже. Меня убивали чувства. Уныние, злость, безнадега. Эти печальные потерявшие смысл глаза, стоны… Не так сильно. Кто—то уже не хотел жить, кто-то просто хотел домой. Домой! Понимаете, домой… Туда, туда, где этого всего нет, где отрубленные ноги – просто сон, глупый-глупый дурной сон! Сон! Сон… Где твоих товарищей не резали, не поджигали, не… А ведь дома нет. Нет его, чёрт побери! Он сгорел, сгорел в адском пламени чужой алчности. Больше нет улиц. Нет театра. Нет синего козырька с красной губастой рыбёхой. И усадьба Плэм сгорела. Мы видели угли… Угли и огонь.

Мне стало вдруг так душно, и сладко—гнилостно тошно. А люди сновали между коек. Я даже стоять там не могла. Меня трясло, как сломанную берёзку в ливень. Голова плыла в мутно—склизком тумане.

– Как всегда. Ему уже лучше, – звонко и чуть устало ответила Астрис. И её голос вернул меня к жизни. Всё та же комната. Я стою здесь, перед зеркалом, а никак не там. В отличие от меня Астрис справлялась – моя подруга училась на медика. И ей, можно сказать, повезло больше других – ровные четыре года из десяти, остальным из нашего набора досталось только два с половиной курса специальности. Медики нужны всегда, а в военное время тем более. Это архитекторы никому даром не сдались. – Я прикупила на рынке немного сушеной вишни. И отрез зелёного льна, можно сшить по юбке, всё лучше этого тряпья! – Астрис презрительно потеребила подол моего платья. Она здесь, и я снова могу дышать. Юбки, вишня – слава богам, ты появилась. Может мне стоит тоже загреметь к вам в «лечебницу», будем видеться чаще? – Посмотри: как думаешь, на две хватит?

– Вполне, – отозвалась я, оценив толщину свёртка в отражении, – Мы и Чёрева в неё приоденем, – в памяти снова всплыло заплывшее лицо хозяина трактира. Толстый брюзгливый мужик в нашей зелёной юбке, нет! Астрис подвила смешок.

– А как твой день… – девушка не договорила и удивлённо уставилась на ножницы в моих руках. В жёлтом свете керосиновой лампы ржавчина на них отдавала чем—то кровавым. – Что ты…

– Меняю стиль, – я перебила её. Невежливо знаю, но отвечать нет сил. И если я не сделаю это сейчас, потом просто не решусь.

– Не смей отрезать косу!

«Не жалей меня», – пронеслось в голове, но в слух я сказала другое:

–Твойревил скоро придёт в себя. И я не собираюсь задерживаться здесь больше, чем нужно. Это ужасное место.Хватит вам, миледи Плэм, намывать полы! Ты ни в коем случае не прислуга!

– Ты тоже.

Если бы… Но я промолчала:

–Пора выбираться. А значит, нам нужны деньги. А того, что у нас имеется, вряд ли хватит. На еду, проводника и проезд до Верных да, но после мы останемся ни с чем. А волосы сойдут на парики.

–Это ужасно. Давай продадим доспех, – девушка пнула изумрудные латы под кроватью, тем самым обидно потревожив мышь, – К чему он мне теперь?

– Нет, мы не продадим твои латы! —это решено. Мой доспех пришлось оставить, нодля Астрис я того же не допущу. Портняжные ножницы щелкнули, и толстая длинная коса упала мне в руку.

***

—У кого-нибудь остались спички, огниво?

Все собравшиеся дружно покачали головой.

–Эм-м, ну мы как бы взяли огненного барона, не припоминаете, милорд Ремир? – негромко поинтересовался Аурр, его лицо просто сияло глумливой улыбочкой.