В доме тихо, покойно, никого нет. Я – мальчик пяти лет, лежу в кровати. Я болен, только проснулся. Спал долго, всласть, – и вот – тот самый переломный момент в болезни, когда чувствуешь, что пошло на поправку.

Всё вчерашнее улетучилось бесследно. Я не мог бы ничего вспомнить, даже если бы захотел. Но я и не хочу. Мне такхорошо лежать и просто смотреть в окно на искрящееся счастливое чудо зимнего дня.

В теле слабость, но всё воспринимается как-то особенно остро и ярко. И этот родной двор, засыпанный свежим снежком. И полная,до звона, тишина в комнате с солнечными полосками на полу.

Я пригрелся и лежу не шевелясь, боюсь вспугнуть ощущение блаженства. В душе моей ясный, прозрачный покой. Мыслей почти нет, они медленны и неважны. Зато чувства свободны и легки, как облака в небесной выси.

Смотрю, и всё мне мило вокруг: привычный старый шкаф с детскими книжками, тёплый щелястый пол и весь этот огромный зимний мир за окном, залитый сплошь солнечным светом.

Ощущение доброты мира, его ласка наполняют меня и я начинаю тихонько петь. Это даже не песня, а такая форма дыхания, совершенно сливающаяся с радостью морозного зимнего дня. В этой еле слышной мелодии – тихий восторг, красно-синейсиничкойпоющий в моей груди.

Так я запомнил навсегда – тихо, ясно, светло. Яркий, милый солнечный свет. Жизнь прекрасна, она любит меня и никогда не заставит страдать…

\\\* * *

В детстве я замирал восхищённо, ненасытно разглядывая мир. Я возвращался из школы, рассматривал травинки, иней, ивовые кусты с остатками жёлтых листьев. Всё казалось таким волшебным и красивым. Даже совсем не красивые вещи – чёрные, трухлявые доски старого сарая казались удивительными. Я разглядывал их подолгу.

А ещё помню, как весной на крыше нашего низенького дома таял снег. Солнце припекало и нагревало чёрный рубероид. Снег подтаивал и стекал ручейками с крыши. И там откуда-то (в марте! на севере!) брались огромные чёрно-синие мухи. Они с воем носились около крыши. Садились на припёке, грелись. А я вставал на завалинку и с удивлением всё это созерцал.

Ещё помню солнечный зимний день. Я шёл в амбулаторию. А на дороге стояли три огромных берёзы в куржаке. Берёзы сияли такой ослепительной радостью. Я чувствовал невероятное счастье.

Сердце было открыто.

В детстве моё сердце было переполнено любовью. Я просто задыхался от любви. Не только к девочке, которая мне нравилась. Но и ко всему: к осенним деревьям, к школьным коридорам (да!), к книжкам, которые я читал. К своим школьным товарищам. Всё переживалось так ослепительно ярко и остро.

В детстве я жил на Севере, учился в маленькой поселковой школе. Олег Иваныч у нас преподавал почти всё: труд, физкультуру, рисование и пение. И часто являлся поддатый. У него была лысина, он зачёсывал редкие волосины с одной стороны головы на другую. Когда он был пьян, волосины вставали дыбом. Это очень смешило нас, пятиклассников. Мы втихомолку ржали.

Но вот, как это не дико, его уроки музыки я помню, как самое прекрасное сокровище своей жизни. Потому что он пел сердцем. Когда он разучивал с нами песню «Журавли»(«Мне кажется порою, что солдаты…») – он плакал. Пел и плакал. Это не были просто пьяные слёзы. Это была судьба – страны и его собственная. Это была боль. Я это чувствовал. И когда после уроков шёл через ветер и снег – тоже плакал. Сердце разрывалось. Потому что сердце знало, что всё в этой песне – правда. Потому что посёлок этот был в Магаданской области, на территории бывшегоГУЛАГа. Вот там я был счастлив в детстве.

В песнях болела и грустила душа. И не просто болела – поднималась над миром. Что-то там виделось вдали, за горами горя и морями боли. Что-то вечное и прекрасное.

И всему этому научил меня наш учитель музыки,который пел лучше всех в мире.

Когда я впервые попал в лагерь вожатым, я вдруг обнаружил, что дети меня слушаются. То есть, я им говорю, а они это делают! Причём охотно и с полным доверием: «Ты – большой. Ты лучше знаешь». Такое трогательное доверие наполняло меня острым чувством ответственности. Это ответственность совсем другого рода, чем перед начальством. Просто стыдно обмануть их чистые глаза.

Эта детская вера, что я добрый, умный, справедливый – мощнейшим образом звала меня стать лучше. Я чувствовал, что расшибусь, но буду таким, каким они меня видят. В этом чувстве соединялась нежность к этим маленьким существам, и благодарность за их доверие, и удивление перед их мудрой наивностью, с которой они считали меня таким хорошим.

Благодаря этой детской вере мир становится лучше – мы получаем шанс оправдать надежды детей.

Я очень люблю детские концерты. Поэтому на этот концерт я бежал с радостью.

И не ошибся!

Зал был набит битком. Вышел тоненький, стройный мальчик с кларнетом, стесняясь, обвёл зал тревожными, оленьими глазами и заиграл.

И сразу стало весело и хорошо.

Мальчик кончил играть. С достоинством поклонился и ушёл. Спустившись со сцены, он прижался к мамочке, уткнувшись в её боклицом и крепко обхватив руками.

Следом за ним вышел мальчик во фраке, с галстуком бабочкой. У него было удлинённое лицо лорда с выражением спокойной уверенности. Его длинные, до плеч волосы были тщательно расчёсаны. Играл он Шопена, энергично вскидывая голову. Волосы при этом красивой волной ниспадали ему на плечи. Играл замечательно.

Я оглядел зал. Недалеко от меня сидели двое мальчишек (видимо, братьев) лет двенадцати и десяти. Они были одеты в элегантные костюмы с галстуками. И смертельно скучали. Чтобы не помереть от скуки, они показывали друг другу средний палец. Стерпеть такое оскорбление мальчишеский кодекс чести не позволял, и поэтому они поочерёдно пытались выкрутить друг другу позорный палец. Их интеллигентная мама негодующе шикала на них. Мальчишки сдавленно хихикали. И всё это – под Шопена. Пришли, так сказать, приобщитьсявысокому искусству.

Я обожаю разглядывать детей на концертах. Это доставляет мне не меньшее удовольствие, чем происходящее на сцене.

Рядом со мной сидели две восьмилетние девочки. Одна держала другую на коленях и делала ей массаж, в такт музыке пощипывая и поглаживая подружке спину. И вдруг стала наигрывать у неё на спине, вообразив её фортепьянной клавиатурой.

И тут будто небо распахнулось над нами. Зазвучала «Аве Мария» Каччини. Над всей нашей суетой вдруг распахнулся океан спокойного света. Затихли чинно одетые братья. Замерла девочка-пианистка. Ощущение иного, прекрасного мира коснулось нас.

После концерта я долго стоял в фойе. Разглядывал одевающуюся публику. Все люди казались особенно хорошими. И понятными. На душе было здорово, как давно не бывало.

А на улице светило солнце, таял снег. И чинные мальчишки, конечно, сразу затеяли игру в снежки.

У входа на выставку стол, тут продаются книги, альбомы, открытки. У стола малыш, лет пяти. У него хорошая круглая рожица, с умными весёлыми глазами. На нём смешной синий комбинезончик с Микки Маусом. Мальчишка держит своими маленькими лапами открытку и вглядывается – там горы. Снежные вершины. Малыш переворачивает открытку, на обороте крупная надпись:

«ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА, ЖУТКО РАЗЪЕДИНЕНИЕ».

Мальчик долго смотрит на надпись. Причём непонятно – умеет он читать или нет? И даже если умеет, что он там понимает? Малыш протягивает открытку маме и просит: «Мама, купи, это нам очень нужно». Мама покупает, она согласна.

Мите пять лет. Он хороший, только одевается медленно и залепил весь пол пластилином. Он не специально, так само получается. А мама недовольна. И Мите приходится, пыхтя, соскребать разноцветные пятна ножиком.

Зато как здорово у него в пластилиновом городе! Там у него жизнь кипит. Вот по улицам мчатся на пожар машины. Горит дом, орут жильцы, стены валятся. Но приезжает машина с пожарниками и с самым большим пожарным командиром. И командир сразу порядок наводит. Стены прекращают валиться и возвращаются в нормальное положение. Коты захлопывают пасти. Все помогают восстанавливать дом.