…Причем всё реже и реже… пока и вовсе не смолкли…
Обнажив головы, бузотёры молча перекрестились. И хотя очень хотелось им, развернув коней, обратно кинуться выручать Карамиса, но только делать этого им было никак нельзя. Не для того Карамис жертвовал собой, воплощая в жизнь казачий принцип «за други своя», дабы други его ввязывались в столь ненужное им сейчас сражение, рискуя на этом и окончить своё так и не начавшееся путешествие. Тем более что теперь, после всего этого, бузотеры были просто обязаны с честью выполнить возложенную на них миссию.
Так что, несмотря ни на что, надо было ехать дальше, и тогда Ермолайка прервал воцарившееся тягостное молчанье.
– Эх… молодец наш Амвросий, настоящий казак, хучь и из татарьев. И что токмо с ним таперича станется?
– Знамо что… – грустно проговорил Затёс, – зараз бока намнут и повяжут аки татя. Опосля к Ришельке в бастильку бросят и плетюганов дадут…
– А опосля?
– А опосля… это ужо, как скоро его батька Тревинь вызволит. Успеет ли до палача в пытошной, али нет…
И искренне пожелав батьке Тревиню столь жизненно необходимой для Карамиса расторопности трое бузотёров продолжили свой путь.
Тем временем лес окончился, и узкая лесная тропа, превратившаяся в достаточно широкую стёжку посреди дикого степного разнотравья, вывела казаков на берег реки. Река была относительно не широка, но в то же время достаточно полноводна. Моста, естественно, никакого не было (какой там мост в те времена), зато береговой усынок плавно переходил в добротную песчаную косу, которая, судя по тому, что стежка доходила именно до неё, а потом выходила из воды на том берегу, явно служила здесь бродом.
И при этом в воде, прямо посредине косы, стоял огромный крытый тёсом воз, напрочь перекрывая собой переправу. Причем воз был поставлен таким образом, что въехать на брод, минуя его, было никак нельзя, а объехать по сторонам, учитывая явно немалую глубину реки, просто невозможно.
Воз был огромен и тяжёл, из тех, которые перевозят не менее чем шестёркой ломовых лошадей или двумя парами быков. Выпряженные быки из него, а также десятка два лошадей, мирно паслись рядом на прилегающем к реке пойменной лужке под присмотром молодого, самозабвенно дудевшего себе на свирели пастушка. И всё это создавало умиротворенное, прямо-таки пасторальное настроение.
Но опытный глаз Дарташова мигом определил всю обманчивость ситуации, поскольку из-под опущенного полога воза подозрительно мелькали выглядывающиеся и тут же прячущиеся назад недобрые лица. Такие же лица, а также неуклюже выпирающие спины и задницы, причём некоторые из которых были явно в красных котыгах, изредка мелькали также среди камышей и кустов. В общем, ситуация была предельно ясна – опять ришельцы и опять засада…
Бузотёры молча перекинулись взглядами и было натянули поводья, готовясь бросить коней в атаку…
…Но тут путь Затёсу с Ермолайкой преградила предупреждающе поднятая рука Опанаса.
– Спокийно, паны-браты…
Остановив атакующий порыв друзей, Портосенко неспешно спешился (отчего его конь облегченно фыркнул), снял шапку и привычно засунул её себе за пояс, после чего скинул с плеч ремень с ружьями и хозяйственно приторочил их к арчаку седла. Оставляя оглобушку висеть на спине, Опанас с добродушной улыбкой на лице и с широко расставленными в стороны руками, показывающими его открытые ладони, шагом гуляющего увальня, направился к затаившейся засаде. Каждый шаг Опанаса сопровождался недоуменными взглядами и перешёптыванием «засадников», так и не уразумевших, что же именно надо этому странному запорожцу. А именно на этом непонимании и строился тонкий психологический расчёт Опанаса.
Воспользовавшись возникшим замешательством, Портосенко сумел вплотную приблизиться к злополучному возу. После чего, обернувшись по сторонам и вновь одарив всех присутствующих лучезарной улыбкой, он набрал в свою бочкообразную грудь воздуха и… неожиданно ГЫРКНУЛ…
Не по-украински «гаркнул» и не по-русски «крикнул», а именно показачьи «гыркнул», вложив в свой «гырк» весь боевой опыт народа-воина, веками отшлифовывавшего умение воздействовать боевым кличем на подсознание противника, а также всю немалую мощь своей лужёной глотки…
Его оглушительный, подобный иерихонской трубе, голос, взметнув в речную тишину замысловатую смесь волчьего воя и предсмертного хрипа, сразу же напрочь разрушил царившую атмосферу пасторальной идиллии. До сей поры мирно пасущиеся на лужке быки и лошади, с мычанием и ржанием шарахнулись в стороны, топча и сминая прячущихся по кустам людей. Сами же люди, как им и было положено по законам боевой психологии, на некоторое время опешили, при этом наиболее из них слабонервные даже выпустили из рук оружие и пустились наутёк.
И ещё не смолки отзвуки громового голоса, как Опанас быстро подошел к передку воза, нагнувшись, взялся за его оглобли, поднатужившись, их приподнял и… быстро развернул многопудовый воз вместе со скрывающимися в нём людьми на девяносто градусов, поставив его оглоблями на берег. Половина пути по броду была уже свободна…
Первыми сбросили с себя наваждение от казачьего «гырка» засадники, прячущиеся непосредственно в возу. Почувствовав, что их воз вместе с ними неведомым образом разворачивается, они, с трудом выходя от охватившего их панического оцепенения, стали вываливаться наружу. Там они, компенсируя предыдущую слабость нахлынувшей злобой, как собаки на медведя набросились на Портосенко. Постепенно к ним начали подключаться и их коллеги с берега…
Все вместе, числом не менее трёх десятков, они дружно напирали на Опанаса, бестолково, но что есть мочи лупя его тупыми концами оружия. Не отвечая на град сыплющихся на себя ударов, Опанас, как медведь через собачью свору, продрался к возу сбоку, нагнулся, взялся за него снизу, поднатужился и начал медленно-медленно его приподнимать…
…Удары становились все чаще и болезненней, а бьющих становилось всё больше и больше…И единственной защитой, что мог противопоставить им мужественный Портосенко, была только попытка втянуть непокрытую голову со слипшимся от крови запорожским чубом под высокий воротник колонтаря. Спина же и бока его при этом были открытыми, если не считать висящей сзади оглобушки, а руки заняты возом, медленно и неуклонно приподнимавшимся от воды всё выше и выше…
…Наконец, воз, достигнув критической точки наклона, сначала медленно накренился на бок, а потом, увлекаемый решительным напором Портосенко, перевернулся вверх днищем и рухнул вниз, с шумом и брызгами уйдя на глубину по самые торчащие кверху колеса. В этот момент Дарташов с Затёсом, воспользовавшись возникшей на переправе суматохой, сшибая конями оказавшихся на их пути ришельцев, стремглав проскочили через освободившийся брод и быстро оказались на другой стороне реки.
То, что они увидели, обернувшись назад, их весьма огорчило, если не сказать больше…
…Сбоку от торчащего из воды днища опрокинутого воза находилась толпа из нескольких десятков людей, причём людей чрезвычайно злобно орущих и воинственно размахивающих различным оружием… А между ними и возом, спиной к беснующейся толпе, находился их друг и бузотёр, запорожский казак Опанас Портосенко… лицо и колонтарь которого были полностью залиты кровью…
Славный простодушный Опанас только что ради своих друзей совершил настоящий подвиг. Подвиг, достойный былинных героев прошлого. Совершил… Но силы отдал ему все… причем без остатка… и потому развернуться к противнику лицом к лицу и хоть как-то ему противостоять он уже никак и не мог…
И последнее, что он сумел сделать, так это с трудом повернув своё окровавленное лицо в сторону спасшихся друзей, превозмогая боль, попытаться им улыбнуться своей добродушной улыбкой. И еле-еле размыкая слипшиеся от крови губы, с усилием и хрипом исторгнуть из глубины своего избитого тела:
– За друзи своя… – после чего, сломавшись под напором ударов, он упал лицом вниз на днище перевёрнутого им воза…
Как не ослаблен был голос Опанаса, но стоящие на противоположном берегу реки бузотёры, все же его услышали.
