Когда четвёрка остановилась, Григорий спрыгнул с саней первым и, опустившись на колени, взял в руку снежок и отправил его в рот.

– Мешок свой возьми, болезный!

Григорий взял с саней небольшой мешок, который успела собрать ему супруга, и, тяжело вздыхая, проговорил, указывая в сторону подвала:

– Вон там моё место. Врагов государевых изводить.

– А я, точно, вспомнил, что видел тебя! А ты ведь Алексея Зверюги помощник! Вспомнил. Ладно, кат, иди.

– Я не кат! Я не палач – я заплечных дел мастер. Отец мой, Лукьян, был мастером, и я, Бог даст, стану. Кат головы рубит, а я особое умение имею. Такое из поколения в поколение передаётся.

***

С самого утра государь был грустен. Выйдя поутру из покоев своей супруги царицы Марии Темрюковны, царь позвал к себе обоих своих сыновей – Ивана и Фёдора, и принялся их наставлять:

– Матушка ваша, покойная царица Анастасия, сейчас на небе за нас с вами святых заступников просит. Ты, Иван, старший мой сын, уже скоро зрелым мужем станешь. Десятый год тебе. Я в твоём возрасте знаешь как сильно страдал от бояр? Они Русь, моим отцом, дедом и прадедом собранную, рвали, аки псы рвут на куски зайца. Да не дал им Господь силушки погубить России. Иной у него промысел был. Ты, Иван, после меня сядешь государем: смотри, всех лизоблюдов гони от себя. Не народ они, не стадо, которое тебе Господь пасти вверил, а волки, что дерут его. Всех гони!

Царь Иван приобнял царевичей и поцеловал каждого в лоб, а после опустился на колени перед иконами. Оба его сына последовали примеру отца.

– Господи, – осеняя себя крёстным знамением, проговорил Иван, – даруй мне силу сохранить Русь Православную. Венчан я на царствие, а чувствую, что не могу уже нести бремя это тяжёлое. Не могу и не хочу. Забери меня к себе и даруй мне жизнь вечную рядом с голубой моей Анастасией Романовной! Нет больше сил.

В покои, где находился царь с сыновьями, вошёл князь Афанасий Вяземский. Увидев царя и царевичей на коленях перед иконами, он тут же перекрестился.

Царь Иван повернулся на шаги и, увидев опускающегося на колени князя Вяземского, спросил:

– Чего ты, Афоня, пожаловал?

– Там Скуратова, того, что медведя Потапа Тополыгича пристрелил, привезли. Сразу ему голову отсечь или поговоришь с ним?

Царь и забыл про то, что приказал привезти к нему Скуратова.

– Чего ты сразу – отсечь голову! Раз сказал, что поговорить хочу, значит, веди его ко мне. Видите, сыны, даже матушку вашу помянуть времени нет.

– Просто ты не хочешь, – обиженно проговорил царевич Иван, – у тебя ведь теперь другая жена!

– Нет, не поэтому, – вскрикнул царь Иван, заставив обоих сыновей вздрогнуть, – а потому что на моих плечах всё царство Русское. Перед Богом я в ответе за каждого. Вон видите, какие у меня советники? Им всё головы рубить. Веди, Афоня, Скуратова, а вы, царевичи, идите грамоту учить. После помолимся!

Царь Иван понимал, что если он сейчас не уймёт свой гнев, то потом его уже никто не остановит. И будет он слезами обливаться, но ведь сделанного не воротишь.

– Идите, царевичи, – примирительно проговорил Иван.

Когда в покои ввели Григория Скуратова, царь поморщился. Он ожидал увидеть крепкого молодца, а этот еле переступал с ноги на ногу.

Григорий, едва увидел царя, повалился на землю и пополз к его ногам.

– Встань! Не люблю я, когда у меня в ногах ползают. Ты скажи мне – почто медведя моего любимого убил?

– Так он на людей бросался, царь! Казни меня, пса своего верного, раз опечалил тебя. За радость мне умереть будет. Да только послушай – я знаю то, чего не ведаешь ты.

– Чего это ты знаешь?

– А имена тех, кто против тебя крамолу измышляет. Я заплечных дел мастера помощник. Я пытал гонца, которого к тебе изменник Курбский прислал. Он мне поведал имена твоих врагов. Раз уж казнишь меня, то хоть как-то позволь мне послужить тебе. Перед смертью говорю, а посему не страшно.

– Имена мне их назови, – сказал царь Иван, – и скажи, почему раньше молчал?

– Да я бы и рад сказать, да Алексей Зверюга, заплечных дел мастер, видно, от предателя серебро получает, либо в деле своём неумел. Не умеет он пытать врагов твоих и тайны выпытывать. Я вот от Шибанова за несколько минут всю правду узнал. Враги твои из зависти отравили царицу Анастасию и теперь тебя хотят извести. Ждут, как успех ратный тебе изменит, и сразу на сторону короля Жигимонта сбегут. Имена им – Горбатые-Шуйские Александр и Пётр.

– И отец, и сын? – насупив брови, спросил царь. – Я их давно в крамоле подозревал. Враги мои они – выдумали сказ, будто бы Шуйские от Андрея Александровича, сына Александра Невского, род свой ведут, и посему вперёд нас – тех, кто от Даниила Московского, должны быть. Напридумывали лживые грамоты. Все знают, что род их от колена Андрея Ярославича, но нет – всё хотят власти, окаянные. Хотят всё на куски порвать. Верю, что их рука причастна к смерти моей голубушки Анастасии! Ещё враги мои кто?

– Поскольку за тебя жизнь отдаю и по твоей воле, то всех назову. Молю тя, государь, – покарай их земли русской ради. Дмитрий Шевырев, Пётр Горенский, окольничий Головин, грек Ховрин, Иван Сухой-Кашин! Все они враги тебе. Это мне под пытками Шибанов Василий сказал и подтвердил, да Алексей Зверюга его порешил. Видно, не хотел он, чтобы ты об этом сведал. Да и мучил он его неумело. Кнутом сёк так, что и кожу не порвал. Только лицом он страшен врагам твоим, государь, а больше ничем.

– Как твоё имя?

– Гришка я, царь-батюшка. Пёс твой Гришка.

– Пёс, говоришь?

– Пёс, государь, потому что верен только тебе.

– Только мне?

– Тебе, государь.

Царь Иван смотрел на этого избитого человека и никак не мог понять, кто он. На льстеца он похож не был, но сам себя называет псом, будто милости просит.

– За то, что ты народ спас от медведя, я тебя не карать буду, а награжу. Дам я тебе десять рублей серебром. Скажи мне, Гришка, а коли тебе серебро кто другой даст, возьмёшь?

– Хороший пёс, государь, только с руки хозяина ест. Так мне отец мой говорил. Он заплечных дел мастер и я.

– Я не знал твоего отца, – сказал царь Иван Васильевич и усмехнулся, – крестись, Григорий, и клянись, что лишь мне будешь верен. Перед иконами клянись.

Григорий перекрестился и проговорил:

– Только тебе, государь, буду верен и только из твоих рук возьму корм. Господь мне свидетель – я пёс твой.

– Иди домой, пёс, – рассмеялся царь, – как только твои клыки заживут, будешь рвать моих врагов. Ты теперь мой заплечных дел мастер. Убег куда-то собака Алексей Зверюга. Может, и впрямь в сговоре с Курбским.

Григорий не верил, что всё это произошло с ним. Час назад он уже простился с жизнью, а теперь возвращался от царя, неся за пазухой столько, сколько он зарабатывал за три года. Целое состояние ему пожаловал царь-батюшка. На такие деньги можно и дом подладить, и всем нарядиться, да что там нарядиться – зажить по-новому. Конечно, не как князь или боярин, но достойно, не хуже, чем другие.

На дворе мела метель. Холодный ветер пронимал до самых костей, заставляя дрожать всех и каждого. Василий Собакин приехал в Москву из Коломны. Ему крайне хотелось пристроить своего племянника Калиста ко двору государя. Василий понимал, что надеяться на то, что его племянник, который был ему за сына, сможет найти хорошее место при дворе государя, бессмысленно, но всё же жить в Москве-то куда лучше, чем всю жизнь тухнуть в Коломне. В Москве Василий решил ненадолго остановиться у своей двоюродной сестры Марии Скуратовой.

В доме Скуратовых родственника приняли тепло. Дали согреться у печи, попотчевали томлёным вином.

– Смотрю, вы тут неплохо в Москве поживаете, – утирая губы, проговорил Василий Собакин, – только изба ваша тесновата.

– Не наша это изба, – возразил Григорий Скуратов.

– Ты, Григорий Лукьянович, ещё чарку томлёного винишка, того, что я привёз, опрокинь, да я вместе с тобой опрокину.