– Эй, Рато! Где ты, Рато? – разносилось во все концы.

Но вот толпа добралась до таинственной двери. Впереди стоящие бросились на нее, а за ними навалились остальные. Но ворота в старом Париже делались на века. Их створки, успешно сопротивлявшиеся течению времени, могли сдержать натиск и своры голодных негодяев.

Разъяренные тем, что их одурачили, все разразились проклятиями. Робеспьер, ставший еще более бледным и мрачным, обернулся к своим спутникам, желая узнать, что они думают по поводу всей этой суматохи.

Массивные дубовые створки уже начинали сдаваться настойчивости толпы. Ворота трещали под натиском слившихся в единый клубок тел, но вдруг проклятья передней части живого тарана заглушили торжествующие вопли людей, находящихся сзади.

Все, кто ломился в дверь, остановились и уставились вверх.

В нескольких метрах дальше по улице, на балконе второго этажа соседнего дома появился Рато. Окно за его спиной было широко распахнуто и, поскольку комната была залита светом, его огромная фигура была видна очень отчетливо; жидкие волосы развевались на ветру, впалая грудь обнажилась, а рубашка свисала лохмотьями.

На левом плече у него лежала безжизненная фигура женщины, правой же рукой он вытаскивал через окно еще одну. Прямо под балконом стояла огромная жаровня, раскалившаяся до малинового сияния.

Всего лишь на несколько секунд он неподвижно застыл на виду у толпы и ее всемогущего тирана, за оскорбление которого только что клялся отомстить. После чего раздался его могучий крик:

– Такое же наказание ждет всех заговорщиков, покушающихся на свободу народа, всех предателей его интересов от руки самого же народа и во славу его Избранника!

Затем, резко наклонившись всем своим неуклюжим телом, он подхватил вторую фигуру, безжизненно лежащую у ног. Какое-то мгновение он держал тела в руках прямо над перилами балкона. Две бесформенные фигуры висели в воздухе над затаившими дыхание фанатиками. Когда же они упали прямо на раскаленную жаровню, дикий вопль радости вырвался у толпы.

– Сейчас полетит еще парочка! – весело заорал Рато.

Поднялась суматоха, сопровождаемая беспорядочными криками. Женщины визжали, мужчины грязно ругались, дети плакали. Возгласы «Да здравствует Рато!» мешались с воплями «Да здравствует Робеспьер!». Все схватились за руки, образовав круг, и дикая сарабанда заплясала вокруг пылающей жаровни. Сумасшедшая оргия длилась уже несколько минут, когда кто-то из тех, кому не посчастливилось попасть в хоровод, разразился простым отчаянным словом:

– Проклятье!

Сразу же наступила тишина. Все уставились на бесформенные тюки, лежащие на жаровне и еще не успевшие превратиться в пепел.

Они и в самом деле были совершенно бесформенны. Это были всего лишь наскоро связанные лохмотья. Всего лишь лохмотья! Народ был чудовищно одурачен, одурачен изменником еще более гнусным, чем те, что убежали от мгновенной расправы.

– Проклятье! Смерть предателю!

Все вновь уставились на балкон, лишь пару минут назад принесший им столько радости. Однако окно было уже захлопнуто, и никакого света не было даже в помине.

– Рато! – опять завопил народ.

Но Рато больше не появлялся…

Люди обыскали весь дом, с балкона которого астматик сыграл с ними такую шутку, но найти ничего так и не удалось, и гнев толпы обрушился на старый поломанный буфет – единственную вещь, оказавшуюся в той самой комнате.

На жаровне же медленно дотлевали тюки лохмотьев – молчаливые свидетели существования того, кто со всей столь свойственной толпе стремительностью воображения сразу же превратился в таинственную и легендарную личность.

Впрочем, еще немного погодя в одном из чуланов были обнаружены лампа, моток веревки, лохмотья, деревянные башмаки, рваная шапка и прочий хлам, свидетельствующий о поспешном исчезновении гиганта с жутким загробным кашлем, так ловко одурачившего толпу и поставившего в глупое положение самого Робеспьера.

Двумя часами позднее на рю Сент-Оноре воцарилась наконец привычная для нее кладбищенская тишина.

Братский ужин, как, впрочем, и во всех остальных кварталах Парижа, закончился. Потные хозяйки, волоча за собой вцепившихся в юбки детей, разошлись по домам. Мужья же отправились обсуждать последнее вечернее приключение в многочисленные клубы, где удивительные события, происшедшие на их улице, можно было посмаковать в беседах, особенно с теми, кто не видел их собственными глазами.

Улица совершенно опустела, лишь изредка проходили по ней какие-то подозрительные субъекты в алых, надвинутых едва ли не на глаза колпаках, весьма озабоченные тем, чтобы не столкнуться с вечно неожиданно появляющимися патрулями. Когда же перестали порхать и эти птички, на грязной мостовой зашевелилось нечто темное. Еще тише и осторожнее, чем охотящийся хищник, странное существо выбралось из-под стола, стоявшего прямо напротив дома, где жил Робеспьер, и совсем рядом с тем местом, на котором буквально пару часов назад гигант астматик сыграл с народом загадочную шутку.

Это оказался Бертран Монкриф. Он был все еще не в себе; тело его болело, поскольку все это время он лежал совершенно неподвижно, не имея никакого представления ни о том, что произошло дальше, ни о судьбе своих товарищей.

И вот теперь он отважился выбраться из своего убежища. С предельной осторожностью, едва дыша, он выполз на середину улицы, опасливо поглядывая по сторонам. Вокруг никого не было.

Бертран с неимоверным усилием поднялся. Боль была столь велика, что он даже не смог удержать неожиданно вырвавшегося крика. Голова гудела и болела чудовищно, колени тряслись. Кое-как добравшись до ближайшего дома, бедняга сел, прижавшись к его прохладной стене.

Немного посидев, он вновь испуганно огляделся. Его глазам представился вид стоящих и валяющихся в беспорядке столов да пары еще дымящихся жаровен. Постепенно, за одним из столов, находящимся от него совсем рядом, Бертран различил какого-то спящего человека.

Тот совершенно не шевелился, и недавний пылкий оратор в конце концов понял, что надо на что-то решиться. Спрятав голову в складках кружевного жабо, он засунул руки поглубже в карманы и осторожно отправился вниз по улице. Поначалу он все оглядывался на неподвижно лежащую на столе фигуру, но та не проявляла никаких признаков жизни. И Бертран, окончательно решив, что в любом случае самое лучшее для него сейчас «делать ноги», прижал покрепче к бокам локти и едва ли не бегом устремился по направлению к Тюильри.

Минутой позднее неподвижная фигура вдруг ожила, быстро поднялась и совершенно бесшумно бросилась бежать в том же направлении…

В это время по всем городским кабакам обсуждалось таинственное пришествие на улице Сент-Оноре. Очевидцы уже рассказывали всевозможные невероятные истории о главном герое этого приключения.

– Он был восьми, да нет, девяти футов ростом, а руками доставал от одного дома до другого. Когда он кашлял, из его рта вырывалось пламя! На голове были рога! Вместо ног – копыта! Поросячий хвостик!..

Впрочем, как бы то ни было, все однозначно сходились в том, что это был сам небезызвестный англичанин – призрачный гнусный обманщик, давно уже надоевший всем комитетам, – Сапожок Принцессы собственной персоной!

– Позвольте, позвольте, какой же он англичанин? – неожиданно удивился гражданин Гото, колоритный хозяин кабаре де ля Либерте, весьма популярного кабачка на площади Карусель. – Какой же он англичанин, если вы все утверждаете, что это был гражданин Рато? Черт побери, – добавил он, принявшись едва ли не с остервенением чесать свою голову.

– Это был англичанин, говорю вам! – жарко настаивал один из его завсегдатаев. – Спросите любого, кто был там сегодня вечером!

– Да, да, я тоже могу сказать! – зашумел мясник, гражданин Сикаль. – Это был гражданин Рато. Что я, Рато не знаю, что ли? – добавил он, стукнув тяжелым кулаком по столу так, что затряслись бутылки и оловянные кружки, и обвел свирепым взглядом собрание.