– Лицемерие. Кругом одно вранье и прихлебательство! Их всех интересует мое состояние и то, какой на мне фрак, этим их интерес ограничивается. Но это настолько въелось в меня, что я и сам стал таким – стал циником и снобом.

– Постой, ты не прав, Торндайк, отчего ты заговорил столь пессимистично? А на кой черт, по-твоему, устраивают балы? Уж точно не ради рандеву с хозяином!

– Отец вторил мне, что счастье только в том, сколько у тебя на счету в банке, тогда из этого выльются дома, экипажи, путешествия, женщины… У меня на счету двадцать пять тысяч и, черт подери, я не капельки не счастлив! Смекаешь, Джеймс? Ни на дюйм.

– Э-э, брат, ты прибедняешься… Ты богат и можешь подарить себе это счастье! Ты можешь сделать себя счастливейшим на планете!

– И стать одним из этих… – он мотнул головой в сторону гостей. – Решительно отказываюсь от такого счастья. Хотя уже все равно, из этой трясины выхода нет.

– Ну, довольно! Тебе бы пора повеселеть! Банкет намечен на двенадцать? До того времени нужно натанцеваться и наболтаться! – опять засмеялся он.

У Уолтера Джеймса была потрясающая особенность в любой ситуации, во что бы то ни стало не терять своего бодрого и оптимистичного духа. Он как-то поднял Торндайка, и они направились в общую залу.

Пока веселье набирало обороты, а наплыв гостей только увеличивался, Эви уже несколько часов подряд находилась в совершенно подавленном состоянии. Самое неприятное в этом всем было то, что она не понимала причины. В начале вечера она была беззаботна и весела, а сейчас она озабочена и чрезмерно напряжена. Что-то изменилось в ней, но как это могло произойти за несчастные три часа? Что так тревожило ее? Ответа не следовало. Она бродила по имению, садилась то на стул, то на диван, она старалась не сталкиваться ни с тетушкой, ни с кем-то из знакомых. Что беспокоило ее, она не могла осознать, ища подсказки в каждой детали этого душащего вечера. Как ни странно, ответ пришел оттуда, откуда она не ждала. Эвелин, погруженная в раздумья и легкое волнение, решила вкусить немного свежего воздуха, наполненного вечерней прохладой и понаблюдать за угасающим днем. Путь ее лежал на балкон. Это место было просторным, как и все в этом доме. Широкие связки белых кал и ландышей, которые были повсюду, обнимали балкон и его колоны. Сумерки постепенно обволакивали долины и поля, скалы были объяты густой, нависающей грузной пеной – туманной дымкой. В воздухе парил аромат северного ветра, несущегося со скалистой местности, он смешивался с запахом засыпающих деревьев, травы и дыма.

Эви было душно в помещении, и ее пребывание на балконе, как только это возможно, способствовало улучшению ее состояния. Она глядела на сад, изобиловавший кустарниками магнолии, вздымающимися к небесам яблонями и сиреневыми деревьями. Терраса со всех сторон была окружена распустившимися пионами и расцветавшими орхидеями. Видимо, у крыльца, без ведома хозяев, распушила свои листья мята. Мятный запах сливался с теплым воздухом, и оттого в нем запечатлелся свежий аромат. Где-то вдали допевали свои песни птицы. Природа погружалась в безмятежный ночной сон. Эвелин на мгновение удалось заставить тревогу отступить. Однако ее спокойствие кто-то нарушил. Она почувствовала спиной чье-то присутствие, но не смела оборачиваться. Тот, кто вторгся в ее обитель, встал по правую руку от нее и пытался слиться с ее взглядом, смотрящим вдаль.

– Каким прекрасными и изумительными кажутся иногда простые вещи: зеленый сад, засыпающее небо, скалы…

Эвелин показался знакомым этот голос, и резко повернувшись, она узнала в своем собеседнике мистера Дэвидсона.

Она ничего не ответила и продолжала, молча наблюдать за утихающей снаружи жизнью. А нежданный гость продолжал, уже обратившись к ней.

– Вы, верно, сердитесь на меня, мисс Кренингтон? Я это видел по вашему взгляду. Ответьте, чем я задел ваши чувства? – теперь он смотрел прямо на нее.

– Вы нарочно решили застать меня врасплох? Я искала уединения. – ответила она, словно не слыша его вопросов.

– Я тоже. Я на протяжении всего вечера в поисках. И все же вы встревожены, могу я предполагать, что я тому виной?

– Что вы, мистер Дэвидсон! Я вовсе не сержусь, какие глупости… На что мне сердиться? Мы ведь даже толком не разговаривали. – равнодушно и холодно ответила Эвелин, хотя вся она вновь покрылась странным ознобом, а сердце забилось так, что отдавало в ушах.

– Порой можно задеть за живое одним словом или взглядом.

Они стояли молча.

– Не дело красивой и юной даме прозябать такой вечер на балконе, да еще и в компании занудного джентльмена! – побудительно, желая ее приободрить, воскликнул он.

В Эви вновь проснулось возмущение. Он опять упомянул о ее возрасте! Что же это такое? Однако он назвал ее и красивой, но, что кроется в женской душе – величайшая загадка во всем свете. Ведь женщина в минуту обиды способна замечать лишь нелицеприятные высказывания в ее адрес. О, эта изменчивая и тонкая натура женщины! Она может крутить в своей голове одну проблему сутками, месяцами, а на деле все это окажется какой-то пустяковиной и несуразицей. Вся наша беда в том, что мы слишком много думаем, в то время как мужчины не обременяют себя подобным занятием. Мужчины не прокручивают сказанное и сделанное сотню и тысячу раз! Оказывается, они забывают практически все, когда мы помним каждую мелочь, и нам кажется, что где-то мы допустили оплошность. И покуда мы самолично не сделаем наших мужчин жертвами напоминаний, они в жизни не вспомнят того, как что однажды вы надели оранжевый, который абсолютно вас уродует. В идеале, даме положено молчать, но, согласитесь, что вероятнее всего, этот бред выдумал мужчина! Подобно своим соплеменницам, Эви, зацикленная на своих гнетущих мыслях, упустила тот момент, когда она была названа красивой, подметив лишь то, что желала подметить.

– Опять вы напоминаете мне о моей юности! – вскипев, завопила она. – Мне 19 лет! Вы это желали услышать? Теперь вы, верно, видите, что я не так юна! В этом возрасте люди способны не только иметь сформировавшееся мировоззрение и умение держать себя на любом светском слете, но и здравый, пытливый ум, твердящий о том, что различного рода увеселения не являются главнейшей целью человеческого существования! – выдохнув, она пожалела о подобной несдержанности, и, поджав губы и сдвинув брови, потупила взгляд. Дэвидсон не ожидал такой искрометной реакции, но он как будто воспрял духом, так как впервые столкнулся с таким темпераментом.

Улыбнувшись, он произнес:

– Полностью согласен, миледи! – она удивлено посмотрела на него. – Я ни коем образом не хотел обидеть вас этим, клянусь вам. Не стоит так горячиться! Я не подразумевал ничего дурного.

– Простите, мистер Дэвидсон. Мне не стоило вас упрекать. – когда она сумела высказать свое недовольство его упоминаниями о ее незрелости, как ей казалось, она могла говорить с ним без малейшего высокомерия и обиды.

– О, нет! Не извиняйтесь, прошу вас. – его глаза радостно засверкали. Но все же ему было стыдно за то, что он принял ее скромность за тщеславие и смел обидеть ее необдуманными высказываниями, а теперь еще и за то, что вынуждает ее извиняться. – Я был не очень тактичен, все дело в моих личных и вам неинтересных проблемах. Я понимаю, что это никак не оправдывает меня. – он немного напрягся. – Вы так пламенно защищаете свои убеждения, это похвально.

– Я просто рассчитывала на ваше понимание. Не все юные леди – она особо выделила это слово. – одинаковы. Не всех заботят одни и те же глупости. От нас, девушек требуются трафаретные навыки и слова… Но ведь это же неправильно. Это абсурдно! А как же личность?

Дэвидсон внимательно и даже жадно ее слушал, и казалось, он был впечатлен ее мыслями.

– Что ж, – добавила она, легким движением поправляя волосы. – я не собираюсь вам что-либо доказывать. Однако надеюсь, что отныне и впредь вы перестанете приписывать всем молодым особам абсолютно нелепые характеристики.

– Видите ли, – он посмотрел в сторону горизонта. – эти характеристики не были рождены из воздуха, мисс Кренингтон. Они имеют твердую почву, уверяю вас.