– О! Это прелестно, Эвелин! Они очень почетные господа…

– Объясните, в конце концов, о ком вы толкуете? – в нетерпении и неведении воскликнула Розалин.

– О мистере и мисс Дэвидсон, конечно! – Роуз вопросительно взглянула на нее. – О, детка, эти люди очень известны. У нас они бывают крайне редко. А вот в Лондоне их знает каждая собака, пардон за пошлость. Их родители умерли, но их достаток от этого не уменьшился ни на один шиллинг, а только растет с каждым годом! Джаред Дэвидсон заправляет огромнейшим поместьем на окраине Ланкашира, недалеко от Аккрингтона. В Лондоне он ведает своим делом, отчего его состояние обогащается. Что мелочиться, ходит молва, что его годовое состояние составляет не меньше пятидесяти тысяч! Ни один из присутствующих не сможет вам этим похвастаться, ручаюсь! Его смело можно назвать богатейшим человеком не только в этой зале, но и в той части Англии, где он обитает. – она обмахнулась веером. – К тому же, какой красавец! Ему, кажется, чуть больше тридцати, но увы, он не очень-то жалует женское общество, впрочем, как и его друг Торндайк. Но они оба по праву имеют титул самых завидных женихов Англии! А его сестра занимается чем-то вроде тенниса, упражняется сутками, а также она любительница игры на пианино и поет сопрано. Чудо, какая семья!

– Как занятно! – восхитилась Розалин. – Это тот джентльмен, который в гордом одиночестве о чем-то печалится?

– Именно он. – ответила Эв.

– По мне, он слегка меланхоличен. – оглядев его, бросила Роуз.

– Это весьма спорно, дорогая. – улыбнулась Эвелин.

Через мгновение рядом оказалась Роксана, звонко кому-то смеясь и махая рукой. Поприветствовав ее, миссис Футчер феерично удалилась. Миссис Стенсфорд проводила ее едким и нетерпимым взглядом.

– Ох уж эта миссис Футчер… Какая вульгарность исходит от этой дамочки! – с высокомерным тоном заявила она. – Что вы обсуждали?

– Мы говорили об этом чопорном молодом человеке. – Розалин указала глазами на стоявшего неподалеку мистера Дэвидсона.

– А! Какой привлекательный мужчина! Право, право… – миссис Стенсфорд принялась разглядывать бедолагу с ног до головы. – Я где-то его видела… Ах, ну что же это… Я знаю его…

– Его имя Джаред Дэвидсон, тетушка. – подсказала Эви.

– Как?! Ты с ним уже познакомилась? Ох, Эви, ты такая умница! Да-да-да, я припоминаю это имя. Ланкаширское поместье, если я не ошибаюсь.

– Верно.

– Дэвидсоны… Неужели собственной персоной! Я, помнится, виделась с ними на одном из светских раутов в Лондоне. Богатейший род! Нужно дерзать, Эви!

– Что вы имеете в виду? – озадачилась и оскорбилась Эвелин.

– Ты прекрасно понимаешь. – ответила та и принялась обмахиваться веером, подняв брови.

– Это совершенно не тот случай, тетушка, где следовало бы дерзать.

– Ты не права, душа моя, с чего тебя посещают столь пессимистичные мысли?

Эви не ответила, а лишь покачала головой.

– Иди, поговори с ним! Это знакомство может проложить тебе дорогу в высший свет! – настаивала тетушка.

– Я не собираюсь этого делать. – спокойно ответила Эвелин. – Назойливость – одно из худших качеств, которым может обладать человек. Но гордыня – еще хуже. – с этими словами она отошла от сестры и тетушки.

Глава

X

Веселье окончательно поглотило поместье Торндайка. Бал был в полном его разгаре. Большая часть гостей танцевали и даже те, у кого не было партнеров, поддались всеобщему забвению и ритмично покачивались в такт музыки. Многие завели знакомства и коротали часы за оживленной беседой. Кто-то прибыл к середине торжества и ничуть не пожалел. Словом, не нашлось на этом вечере человека, который не был бы в полной мере ошеломлен размахом этого события.

Уолтер Джеймс имел некую склонность к развлечениям абсолютно различного сорта. Он мог всю ночь прокутить с приятелями в борделе, а весь день проспав, забывал о намеченных планах и, как следствие, опаздывал на тот или иной слет. Балу у Торндайка не было суждено избежать этой участи. Весь день и всю ночь Уолтер провел в казино на Фейер-стрит. В свой коттедж он прибыл к шести утра, приказал прислуге принести ему скотча со льдом и намоченную в холодной воде тряпку, но не успела та выполнить эти указания, как он забылся младенческим сном. Проснулся мистер Джеймс около пяти вечера и отдал поручение касательно его завтрака, плавно перетекающего в ужин. Поедая бифштекс, его вдруг осенило – приятель Торндайк сегодня дает бал. «Черт его дери! Понедельник! Какие балы в понедельник?!» Пропустить такое, несмотря ни на что, он не имел права, иначе потерял бы статус заслуженного и многоуважаемого члена яхт-клуба, бывающий везде и знающийся со всеми. Ни к чему даже думать о том, чтобы пройти мимо этого события, ведь понаедет столько респектабельных людей! К тому же, ему было известно о масштабах того торжества, на которое после своей трапезы, он принялся собираться. Накрахмаленный, расчесанный, надушенный и полный жизненной энергии он в наипрекраснейшем расположении духа сел в свой экипаж и направился прямиком к месту всеобщего веселья. Позднее пробуждение ввиду полуночничества в компании заядлых игроков привело к опозданию, характерному для этого мистера. Он прибыл к девяти часам, не так уж поздно, тем не менее, застиг публику в полнейшем увеселении. Джеймс с порога принялся обмениваться приветствиями и любезностями с гостями, являющимися его знакомыми. К незнакомым он также обращался со свойственной ему театральностью и ярко выраженной патетикой в его приятном голосе:

– Доброго вечера, мадам! Ах, такой прелестный вечер! Такого прелестного вечера заслуживает исключительно прелестная дама…

И прочее в его стиле. Он довольно долго слонялся по дому, угощался, курил, беседовал с кем бы то ни было, после чего решил разыскать хозяина и переброситься с ним парой фраз, в которых гость собирался выразить свой неописуемый восторг. Мистер Торндайк после танца с Эви не предпочел более дам, за исключением его доброго друга мисс Дэвидсон, которая казалась ему скучающей, несмотря на танец с Ленни Стенсфордом и Кимом Уэлсвифтом. Он восседал на диване в углу передней, явно с целью спрятаться от всех и изрядно напиться. Зоркий глаз Уолтера, как Рэдмонд ни старался быть незамеченным, настиг его в тревожном состоянии со стаканом виски в руке.

– Старина! Каков патрон, а! Каков размах! – они пожали друг другу руки, и Уолтер рухнул на диван. – Искренне прошу прощения за позднее прибытие! Я, приятель, закутил слегка… – засмеявшись, продолжил он. – Однако закрадывается сомнение, что этот бал вообще когда-либо придет к своему завершению! – он смеялся и бил Рэдмонда по плечу, ожидая его реакции или ответа. – Послушай, старик, ты хозяин этого торжества, а просиживаешь штаны вдали от гостей! Что стряслось?

Торндайк все время высказываний Уолтера сидел, глядя непонятно на что, не моргнув ни разу. Услышав вопрос друга, он, сделав глоток, похлопал по плечу собеседника, принял более или менее радостный вид, после чего последовал его не лишенный драматизма ответ.

– Эти люди, Джеймс, приятель, мне не особо импонируют. Знаешь, я презираю каждого. – он обнял его за плечи и указывал пальцами на мимо проходивших людей. – Они считают, что могут приезжать на все эти балы, встречи, словом, жить в удовольствие, и в этом, знаешь ли, заключается счастье в их понимании. Как глупо! Глупо этим ограничивать свой мир, глупо лишать его цены. Они пусты. Пусты, как вот этот мой бокал. Им бы тратить, прожигать, кутить без конца и без начала все вновь и вновь… Им важно только одно – это. – он достал из жилета бумажник из коричневой кожи.

– Да что ты, Рэдмонд! – заливаясь смехом, он принялся доказывать ему обратное. – Мы ведь сами такие. Мы кутим, веселимся и пьем! – он взял с подноса, который нес официант бокал и чокнулся им с Торндайком. – И все нам нипочем! А все оттого, что у нас есть это… – показал он на кошелек друга, когда тот убирал его обратно. – Богатство, как и бедность, – не порок, приятель, это уж наверняка, верно. Мы таковы, и от этого мы не стали кретинами или этими скрягами, которых так развелось в нынешнее время! Послушай, их не так много, как нас. Мы, приличные молодые люди с достатком, не обязаны отчитываться перед обществом за свои прегрешения, оно нам не суд. Присутствующие люди грешны не больше нашего, и от твоего парирования, и от их грешков, они ничуть не обеднеют и не станут несчастны. И этот мир, который ты называешь ценным, им вовсе не обязательно видеть, когда они создают его сами! Это новое время, старина! – он осушил бокал, довольный своей пламенной речью.