В проекции ожидаемых событий неумолимое грядущее уже приступило к захвату своего места в Сашкиной жизни, в его сознании, душе и даже в их частном доме, где до этого дня он в течение своих полных двадцати лет проживал с родителями. А со следующего дня должен будет проживать ещё и с молодой женой…
«Захват» дома начинался с кухни, где возвышались стопки намытых тарелок разного калибра, а также рюмок и стаканов, как своих, так и заимствованных у соседей. И заканчивался Сашкиной комнатой, с купленным накануне раскладным диваном вместо его никелированной односпалки и новым, висящим на плечиках жениховским костюмом, с приготовленным паспортом во внутреннем кармане пиджака и с обручальными кольцами в кармане боковом.
«Ничего бы не пожалел, – мысленно сокрушался Сашка, разглядывая новшества в домашнем интерьере и личном гардеробе, – только бы сейчас подальше отсюда оказаться!»
Дом был пустой – отец ещё не пришёл с работы, а мать, взявшая отгул, носилась по магазинам, докупая продукты. И только в сенях, становящихся кухней на летнее время, изготавливая для свадьбы огромную кастрюлю голубцов, у газовой плиты хлопотала тётя Валя, распаренная от жара конфорок и от уличной жары, волнами катившей в распахнутую дверь. Увидев Сашку, она заулыбалась и протянула ему одиноко лежащий на тарелке отбракованный голубец с разорвавшимся капустным листом.
– На-ка, съешь, – заботливо предложила тётя Валя и пояснила: – К столу – вида не имеет, а тебе сойдёт!
– Не хочу я, – буркнул Сашка. – Ты же знаешь, не люблю голубцы…
– Давай наворачивай, – засмеялась тётя Валя. – Ты теперь мужик женатый, мясо должен употреблять, чтобы молодой супружнице ночью не скучать с тобой! Или ты свою мадаму зарядил уже?
– Чем зарядил-то? – не понял намёка Сашка.
– Чем-чем, ребёночком!
– Ну, ты скажешь, – чувствуя пробежавший по спине холодок, попытался отшутиться Сашка. – Хоть стой, хоть падай!
– Да ты не красней, – тётя Валя ободряюще пихнула Сашку в бок. – Дело-то сладкое, молодое! Эх, Саня, Саня, мне бы сейчас твои годы… Бери вот тёткин голубец, твоя мадама таким не накормит!
Сашка, зная, что тётя Валя не отстанет, покорно взял тарелку и вышел во двор…
Вот такой же хлопотуньей Сашка помнил тётю Валю и на свадьбах его двоюродных старших братьев – Андрея и Жорки. Там она тоже старалась больше всех, что-то вкусненькое готовила, радовалась и плакала, словно от собственного счастья. А на самом верхнем пике застолья катастрофически напивалась, устраивала скандалы с битьём посуды (которую перед этим полночи намывала), переворачиванием столов и неизменной историей о том, что невеста, мол, «слаба на передок» и только ленивый в их районе не пользовался «этой шалавой, а теперь вот и племянничек мой сподобился». Её, конечно, выгоняли взашей, а она ещё долго не могла успокоиться, бегала по улице и била камнями стёкла, крича оттуда о каком-то немыслимом количестве абортов, сделанных невестой в добрачной жизни.
Её и на Сашкину свадьбу звать не хотели, логично опасаясь возможных «рецидивов», но она клялась, что «уж кого-кого, а Сашеньку», дескать, любит как родного и обидеть его не только сама не захочет, но и «глотку за него всякому перегрызёт». Впрочем, перед Жоркиной женитьбой она тоже клялась в любви и преданности (за год до того устроив дебош с мордобоем на свадьбе у Андрея), но потом, по ходу развесёлой гулянки, водочка, употребляемая за счастье молодых, опять вселила беса в тётю Валю. Ну и понеслось…
И, кстати, эта фраза про глотку совсем не умиляла, а скорее настораживала. Потому что характер у неё, как чемодан с двойным дном: неизвестно, какую задуманную или на ходу сочинённую каверзу скрывал внутри.
Вот и в разговоре с Сашкой тётя Валя хоть и метила пальцем в небо, про Сашкину тайну, упоминание о которой пробежалось ему холодком в позвоночнике, угадала в самый раз. Он однажды зарядил Свете ребёночка. Было дело.
Где-то с год назад Света, сначала исчезнув из Сашкиного поля зрения на пару недель, появилась у него растерянная, нервная, как говорили тогда, в «растрёпанных чувствах», села в уголке, уставившись в пол, словно чужая, а потом подняла голову и, глядя ему в глаза, негромко проговорила:
– Саша, я беременна.
– Как беременна? – растерялся Сашка. – Подожди…
– Я бы подождала, – улыбнувшись и будто бы от его растерянности обретя спокойствие, продолжала Света: – Но он уже там!
И показала на живот, где, видимо, находилось нечто живое, совершенно в ином свете рисующее их совместное пиршество тел и крепко соединяющее их женскую и мужскую сущности в вечной круговерти природы.
Нетрудно догадаться, что Сашке в тот момент было не до подобных красивых слов. У него, можно сказать, земля ушла из-под ног от такой сенсационной новости. Конечно, он знал про необходимость предохраняться и такой предмет, как презерватив, был ему знаком, но эта толстая, пахнущая велосипедной шиной резиновая прокладка между его и её плотью всегда находилась в разряде категорически неприятных вещей. И всё-таки, беспокоясь о ненужных случайностях и готовый принести в жертву телесные ощущения, он однажды решил со Светой посоветоваться.
«Слушай, – предложил Сашка единственный вариант, который пришёл ему в голову, – надо ведь как-то себя обезопасить… от детей. Я могу взять у товарища презики, он достал какие-то индийские… Только я их не очень…» На что Света ответила: «Ты – не очень, я – не очень! Обойдёмся без них. Не беспокойся – это моя забота!»
Вот он с тех пор и не беспокоился.
И в тот момент, узнав о Светиной беременности, он не то чтобы испугался, а скорее почувствовал разочарование в их доверительных, ни к чему не обязывающих отношениях, да и в самой Свете тоже. По опыту братьев – Андрея и Жорки он знал, что частенько у девушки, стремящейся выйти замуж, один из самых последних и надёжных аргументов для упирающегося или не спешащего с предложением парня – это её своевременно возникающее пикантное положение, из которого выход один – в ЗАГС.
А Света, словно угадав ход Сашкиных мыслей, сразу же поспешила его успокоить.
– Ты не переживай! Я так просто… захотела тебе сказать… просто, чтоб ты знал. Там срок небольшой – пять недель… Раз он нам не нужен, мы же не планировали… Ничего страшного. Там всё быстро, два дня – и домой… Ты вот придумай, что мне родителям сказать…
– Я слышал, что больно…
– Вроде бы да, больно… ладно, потерплю… мы ведь не планировали… И срок небольшой…
Он тогда так и не смог придумать достоверной причины для Светиного двухдневного отсутствия, и она, соврав отцу с мамой что-то о поездке с подружками на дачу, легла в больницу на аборт. А за эти два дня он сумел убедить себя в том, что хотя они поступают, по всей вероятности, плохо, но именно такое решение является правильным для них обоих. И вспоминать об этом нынче было тягостно…
Сашка бросил голубец собаке и только пристроился перекурить, как во двор влетел его однокурсник Семён Полищук и ещё издалека, косясь на Сашкиного цепного кобеля, замахал руками и зашумел:
– Чего сидишь? Давай двинули в лавку! Нам с тобой потом ещё через весь город пилить…
Сашка заранее договорился с Семёном, чтобы тот приехал и помог притащить ему из магазина два ящика водки для свадебного застолья, а потом они должны были отправиться к Семёну домой – угонять машину у его отца. Ну, угонять – сильно сказано. Просто взять родительский «Москвич-412» из гаража без разрешения владельца.
Сашка, подгоняемый Семёном, нехотя свернул свой перекур, вытащил деньги, специально отложенные на «сорокаградусную», и они, быстренько смотавшись до гастронома, принесли в большой спортивной сумке сорок бутылок водки. Когда они чуть ли не волоком затаскивали в дом тяжеленную сумку, ручки у неё всё-таки оторвались, и вся хрупкая ноша, сопровождаемая неповторимым бутылочным звоном, грохнулась на пол.
– Твою мать! – отреагировал Сашка.
– На счастье! – смягчил Семён.
«На счастье» разбились всего две бутылки, что было не так уж страшно. Сашка осторожно, чтобы не порезаться и воротя нос от особенно тяжёлого в духоте спиртового запаха, убрал осколки в мусор. Затем, изъяв две бутылки, они запихнули остальную водку в холодильник и отправились к Семёну, по дороге ещё заскочив к Сашкиному однокласснику Серёге Куманёву, чтобы оставить там изъятую водку, присоединив её к трём бутылкам крепчайшего самогона. Всё – для предстоящего вечером небольшого мальчишника.
