– А чего сразу я? Это он про енто самое начал.

– Твы стрелу пусквал?

– Пускал, – повесил голову Иван Царевич.

– Твебе стрелу квернули?

– Вернули, чего уж, – обреченно кивнул тот.

– Твак жвенись на мне!

– Ла-адно, – обреченно выдохнул Иван Царевич сдаваясь. – Женюсь, коли так.

– Неси меня! – приказала лягушка.

– Ну уж дудки! – показал Иван Царевич дулю лягушке-Василисе, расплываясь в широкой улыбке. – Сама пойдешь, своим ходом!

– Хворошо! И токва попробвуй у меня сбежать, – грозно предупредила лягушка.

– А смысл? – спросил Иван Царевич, вновь расстроившись.

– И то кверно, – согласилась с ним лягушка. – Эй, твы! – кликнула Андрона Ее Лягушачье Высочество.

– Чегось изволите, государыня? – ужом подлез к лягушке Андрон.

– Неси меня!

– О-хо-хо, – только и выдохнул Андрон. Покрутившись вокруг лягушки, взгромоздил он ее себе на спину и на дрожащих полусогнутых ногах поковылял следом за Иваном Царевичем, вихляя из стороны в сторону. – Эт-то не лягушка, уф-ф! Это – ох! – боров какой-то… Вот же напасть!..

– Чвего твы твам бормочвешь?

– За вас радуюсь, государыня, – льстиво откликнулся Андрон и тихонько так буркнул себе под нос: – Чтоб тебя черти побрали вместе с твоей женитьбой, корова жирная!.. Ух, Ивашка, ну погодь у меня…

Царь Антип места себе не находил, мерял шагами неширокую залу, заложив руки за спину. Посох его стоял прислоненный к трону. Иногда он останавливался, уставившись в узкое окошечко, и щурил глаза на яркий солнечный свет, грустно улыбаясь каким-то своим мыслям. А потом, будто очнувшись, вновь принимался бегать туды-сюды.

Бояре сидели в своем углу, наблюдая за царем-батюшкой. Головы их синхронно поворачивались вослед ему, словно за бороды привязанные. Ожидание было тягостно. Никто из бояр слова молвить не мог, словно боялись спугнуть счастие свое. Ведь еще вовсе не известно было, на чей терем стрела-то заветная указала. По направлению, вроде как, выходило, терем боярина Трофима али Семена. Хотя, как знать, как знать. Глаз – он ведь видит то, чего хочется, а не то, что на самом деле есть. Хитрый он, глаз-то.

Первым не выдержал боярин Семен. Повозившись на месте, нахмурил он брови, пожевал губами и посохом так легонько пристукнул.

– Да чего ты мечешься-то, отец родной, аки зверюга загнанная? Ужо голова от тебя кругом идёть.

Царь Антип остановился посредь залы, обернулся к боярину, одарил его долгим взглядом и палец воздел.

– Но-но! Я те дам зверюгу, Потапыч.

– А чего я сказал-то? – подивился боярин Семен.

– А того!

– Да будет вам, – тяжко вздохнул боярин Филимон. – Перемелется, мука будет, пирогов отведаем.

– Это ты к чему опять? – уставился на него царь Антип.

– Да все к тому. Образность такая, мол, все нормально будет.

– Странная у тебя какая-то образность, однообразная, прямо скажем, – повертел пальцами царь-батюшка. – То груздёв тебе подавай, то пирогов.

– Так энто я к тому, что свадебки намечаются.

– У Андрошки что ль научился, ась? Тот тоже все образностями своими блистал.

– Чур меня, чур! – перекрестился боярин Филимон, будто намек уловил какой.

– Во-во! Пироги ему свадебные… – покачал головой царь Антип. – Рано-то пирогов вкушать. Их наперво замесить надоть да испечь.

– Голова! – цыкнул зубом боярин Трофим.

– Цыц, Фимка! – топнул ногой царь Антип.

– Трошка я.

– Един хрен.

– Дык я про пироги-то: а не пора ль и вправду месить их да печь, – боярин Трофим важно огладил окладистую бороду с вкравшейся в нее сединой.

– Знамо, пора. Токма дождемся сынов моих с невестушками.

– Да чего ждать-то? – спросил Филимон, нетерпеливо ерзая задом по скамье. – Дело-то, чай, к ужину. Жрать ужо пора, ан пирогов-то и нет!

– Будут те пироги, утроба твоя ненасытная, – заверил его царь-батюшка. – Енто только в сказках пироги-то сами на столы ставятся, а оттендова в рот прыгають.

– Галушки, – поправил царя-батюшку боярин Семен.

– Чего – галушки? – обернулся к нему царь Антип.

– Я про галушки слыхивал, будто те сами в рот прыгали.

– Бред у тебя голодный, что ль? – покрутил царь-батюшка у виска пальцем.

– То не бред – то притча.

– Да ну тебя, Потапыч, – отмахнулся от него царь Антип. – Глупости все енто. А мыслю я так…

– Голова! – опять вставил боярин Трофим, который сидел будто на иголках да ни о чем другом думать не мог, как о мечтаниях своих.

– Да погоди ты! Зарядил одно и то же. Я и слова-то молвить не успел.

– А у тебя, надёжа-царь, что ни слово, так мысль глубокая, – заискивающе брякнул боярин Трофим.

– Ан верно глаголешь, Трошка! – приосанился царь Антип и плечи старческие расправил. – Так вот вам мое слово, коли так: невестки должны будуть показать, каковы они из себя стряпухи да рукоблудницы.

– Рукодельницы, – поправил его боярин Семен Потапыч перекрестившись.

– А я чего сказал? – рассеянно глянул на него царь Антип.

– Повторить боязно да грешно, отец родной, – кхекнул в бороду боярин Семен.

– Разве? Не помню, – царь Антип задумчиво почесал ладонь пальцами, снял с головы корону, поскреб макушку и водрузил корону на место. – Послышалось тебе, чай. Так вот, пироги есть будем, кады невестки-то спекут их.

– Так это ж… – лицо у боярина Филимона сильно вытянулось.

– Чего?

– Дык… – боярин Филимон все мялся, не зная, как свою мысль выразить-изложить так, чтоб царя-батюшку не обидеть да под нагоняй новый не попасть.

– Боярин Филимон сказать хочет, – быстро смекнул Семен Потапыч в чем тут дело, – что голодом нас всех уморить хочешь, отец родной. Да во первой черед себя.

– Истинно так! – разулыбался Филимон, так все хорошо вышло: и гроза миновала, и мысль свою до царя-батюшки мудрую донес.

– Энто с чего ж, позволь спросить?

– А с того, надёжа-царь, что дочери наши не приучены работу холопскую справлять – не дело то! – пристукнул посохом боярин Семен.

– Во как! А чего ж они приучены у тебя? – прищурился царь-батюшка. – Пузо набивать да в потолок плевать?

– Знамо, на том стоим, – гордо ляпнул боярин Филимон.

– Рожать еще, – добавил боярин Трофим.

– Ишь ты! Ужо приучил?

– Э-э… о будущем мыслю, царь-батюшка, – у боярина Трофима щека так и дернулась: намекает на что царь-батюшка али так, к слову ляпнул?

– Ну-ну, мыслитель. Так энто вы что ж, мне дармоедих своих подсунуть решили, мол, пущай теперича государственные харчи жрут да в носу ковыряють?

– Не обеднеет, чай, государство-то! – буркнул, окончательно разобидевшись на царя, боярин Трофим.

– Э не-ет! – покрутил царь Антип пальцем. – Не пойдеть, господа дерьмократы. Коли у них руки из вон откендова растут… Мне и своих дармоедов хватает.

– Это ты про кого, царь-батюшка? – насторожился боярин Семен.

– Да все про них, про дармоедов-то. В общем, пустое все это, – царь Антип прошел к трону, взобрался на него, смерил бояр думских решительным взглядом и посохом пристукнул. – Будет так, как сказывал. Нет пирогов – нет свадьбы!

– А… – поднял руку боярин Филимон.

– Ты, Филька, по делу али опять о пузе своем печешься?

О чем пекся боярин Филимон, узнать царю-батюшке так и не привелось, поскольку на дворе загрохотал колесами возок, и бояр будто ветром сдуло. Смотреть рванули, кто приехал.

– Э-хе-хе. – Царь Антип сполз с трона и заковылял вслед за боярами на двор царский гостей встречать.

Трое бояр – Семен, Василий да Филимон – сгрудились на крыльце. Щурясь от яркого солнца после темной залы, с завистью взирали они на возок, груженый сундуками. На сундуках гордо восседали Данила с невестой своей Глафирой. А платье на Глафире новое, шелковое, пальцы в перстнях тяжелых, шею лебяжью тяжелые бусы к земле гнут. На голове кокошник простреленный красуется, как символ счастия привалившего. А вокруг возка боярин Трофим вьется, посохом сундуки обстукивает, понять пытается, чего в них да не много ль из дому вывезли – не одна ведь дочка, а цельных четыре, и всем приданого подавай!