А тут, откуда ни возьмись, неприятность такая нарисовалась. Стыдно и больно. Еще бы, обидная подлость какая!

И принялась Милослава от стыда и обиды крушить все, что под руку ее крупную подвернется. Медведем ревет, по двору носится, стрела у ей в заду что твой хвост виляет, да вытянуть ее никто не решается. Боязно к Милославе приблизиться: а ну как затопчет и не заметит. Но исхитрился отец ее – купец Борис, на осьмом круге изловчился, да и дерг за стрелу. И в дом. Потому как совсем разошлась Милослава от болей: скамеечку в щепки разнесла, будку разломала, бочки по воздуху летают, вилы да лопаты пополам переламываются. Так разошлась, даже бобика любимого едва вусмерть не истоптала. Успел тот забиться под дровни, у сарая стоявшие. Ан глянь, и Козьма вовремя объявился. Ворота ножкой приоткрыл, привалился к ним плечом, пальцы за пояс заткнул да ножки важно скрестил: «не здесь ли, чай, стрела-то моя?» Ну, Милослава ему все, как водится, на пальцах-то и разъяснила…

У Козьмы – старшего царевича, конечно, припадок тут же любовный случился. Всем семейством опосля откачивали да отпаивали, а особливо к тому свою нежную ручку Милослава приложила, как только в себя от радости-то пришла. Жив Козьма остался, разве помялся немного, но это ничего – до свадьбы заживет. В общем, совет им да любовь, как говорится: чего промеж любящих сердец не случается?

А что же Иван Царевич – младший сын?

Долго блуждал он по лесу, уж и отчаялся стрелу-то найти. Пригорюнился, присел на дерево, ветром поваленное. Сидит, ножкой покачивает, волосы от безысходности пальцами ворошит. Можно, конечно, воротиться и так, показать царю-батюшку другую стрелу и сказаться, мол, стрела вот, а девицы молодой так и не сыскал, не было никого при той стреле. Да не таков Иван Царевич, лгать сызмальства не приучен – на сей счет царь Антип уж расстарался. Остается одно: искать стрелу, покамест не найдется она али ноги в этой чащобе с голодухи не протянешь.

Про ноги – оно, конечно, неприятно думать было, потому Иван Царевич раскрыл заветную котомку, что на плече у него висела, вынул из нее ломоть хлеба, шмат сала, соорудил наскоро бефф-брод, достал флягу и, вынув пробку, отпил пару глотков воды. И вдруг почудилось ему, будто зовет его кто, тоненько так да слова при том коверкает, словно издевается: «Икван Цваревич…»

Мотнул Иван – царский сын головой: послышалось, что ль, али во фляжке вода булькнула. Сызнова прислушался – тишина, ни живой души. Плечами пожал, взял с колена бефф-брод, рот раскрыл, есть, значит, изготовился, а тут опять: «Икван Цваревич… где твы? Обождвалась я уж вся…»

– Тьфу ты! – обозлился Иван Царевич и с тоской уставился на бефф-брод в руке. Потом опустил его обратно в котомку. Ну не дадут человеку спокойно поесть! Спрыгнул с дерева, оправил рубаху да огляделся. – Эй, кто здесь шутки шуткует, отзовись-покажись!

– Твут я-а-а! – протяжно так проквакал кто-то.

– Где?

– Твут! Твы чтво, слепвой? – возмутился голос.

– Не вижу! – завертелся Иван Царевич на месте. Вроде и нет никого. Может, на болоте кто сидит? – Ну, погодь у меня! – процедил он сквозь зубы и двинулся к болоту, треща ветками и хлюпая мягким мхом. И тут…

– Здравствуй, Икван Цваревич!

Замер тот, словно в стену лбом уткнулся. Глядь – сидит у самого болота лягушка по колено ростом, глазки ему строит да стрелу его в лапе вертит.

– Бр-р-р! – помотал Иван Царевич головой, глаза протер. Ан нет, не привиделось ему: сидит, проклятая, где сидела.

– Квак твы неквежлив, Икван Цваревич! – пожурила его лягушка.

– Я?! – опешил от подобного Иван – царский сын.

– Твы!

– А… ты кто?

– Любовь твоя, Квасилиса Ква… Кощ… тьфу, ирод бестволковый, совсем запутвал! Цваревна я, Квасилиса.

– Да ну?! – не поверил лягушке Иван Царевич. Больно уж на Василису не походила эта мерзкая жаба. Конечно, Иван Царевич, не знал, как выглядят Царевны Василисы, но эта образина уж совсем на нее непохожа была. Вот ни столечка! – А не врешь?

– Да чтвоб мне проквалиться в болотво! Твоя стрела?

– М-м-м, – в сомнении замялся Иван Царевич, дергая нижнюю губу. Вроде как его – не отвертишься. Вон и меточка на ней закорючкой, наподобие «И» вычурной.

– Твоя, твоя! – сунула ему в руки лягушка-Василиса стрелу. – Бвери!

– Ох, спасибо! – обрадовался Иван Царевич и поклонился лягушке в ноги. Может, и обойдется еще все. – А я уж ее обыскался, беда прямо!

И пошел прочь от болота.

– Эй, твы квуда? – окликнула его лягушка.

– Э-э, туда, – отозвался Иван Царевич, оборачиваясь через плечо и указывая пальцем вдаль от болота.

– А квак же я?

– А что ты?

– Квак чтво? – глаза у лягушки стали еще больше и круглее. – А жениться?

– На ком? – Иван почуял, как ноги его становятся ватными.

– Да на мне же, на мне! – царевна-лягушка потыкала себя в зоб лапками.

– С какого это перепугу? – пробормотал Иван Царевич. Дело принимало очень дурной оборот.

– Тво есть квак энвто с квакого? – раскрыла пасть лягушка. – Я те стрелу квозвернула?

– Ну?

– Твак женись, коли твы чвестный чвеловек!

– Э-э, нет! – опомнился Иван Царевич. – А вдруг ты ее нашла где да в дело решила пустить.

– А у меня сквидетель есть!

– Какой еще… – не договорил Иван Царевич, уставившись на вывалившегося из кустов Андрона. – Ты!..

– Я, царевич, хе-хе! – довольно потер ручки Андрон. – Вот и свиделись. Дело-то, вишь, квак… то есть как обернулось.

– Подлый ты человек, Андрон, – покачал головой Иван.

– Почему ж энто я подлый? Усю правду скажу: я тута был, когда евойное царское, – указал он на лягушку, – стрелу твою изловила.

– А может, то не она вовсе, – уперся Иван Царевич.

– Как так, не она? – почему-то перетрусил Андрон.

– Ну, в смысле, он это, а не она.

– Ты чего, царевич! – потряс руками Андрон, указуя на лягушку. – Как же он, когда форменная она. Кваси… тьфу, пропасть! Василиса ведь.

– А вдруг Василий? – упер руки в бока Иван Царевич, не желая сдаваться.

Лягушка, наблюдая за их пререканиями, начинала потихоньку приобретать бурый оттенок.

– Да ты глаза-то разуй, вашество! – продолжал гнуть свое Андрон. – Какой же это он, когда она в чистом виде!

– А я-то почем знаю. Докажи! – Иван Царевич вздернул подбородок и сложил руки на груди.

– Чего доказывать-то, токма глянуть повнимательнее: вон, гляди – нету!

– Чего нету?

– А того, чего надо. Чего должно быть! Вишь?

– Ты энто об чем? – насторожился Иван Царевич, всем своим видом выражая недоумение.

– Да все об том же. Нету его! Коня видал? А быка? Даже у кота имеется, ан здеся нету ни шиша! – Андрон в запале потянулся к задней лягушачьей лапе.

Лягушка с перепугу отпрыгнула от него и часто задышала, утеряв дар речи, только что пасть разевала. Разинет да опять смежит. И булькало что-то в ней да сипело, словно кипяток в самоваре.

– Во, видал!

– Да ты чего, Андрошка, умом, что ль, тронулся? – Иван Царевич покрутил пальцем у виска, краснея, будто рак вареный.

– Ты того, без оскорблений тут, – погрозил ему пальцем Андрон.

– Да где ж это видано, чтоб у лягушек энто самое имелось!

– Тоже мне, энтот, как его… Кювье выискался! – фыркнул Андрон, презрительно сплюнув. – Много ты о лягушках знаешь.

– А вот ты скажи, как они, к примеру, скакать-то с энтим самым станут, как у коня. Ну а вдруг коряга какая?

– Э-э, – почесал макушку Андрон. – Ну, ежики как-то обходятся. И коты.

– Да при чем здесь ежики-то?

– А при том!

И вдруг пришла в себя царевна-лягушка, опомнилась, да как гаркнет:

– Ква-а-атит!!!

Глаза ее светились гневом, зоб раздувался, того и гляди, лопнет, а лапы неистово молотили по траве.

Андрон с Иваном Царевичем враз примолкли.

– Твы… твы!.. – обернулась она к Андрону.

– Что? – часто заморгал тот, пятясь к березе.

– С твобой я потвом разберусь, раскваквитаюсь. А твы! – повернулась она к Ивану Царевичу.