Захар не двигается, но другого я от него и не ждал, если бы его можно было легко напугать, то я бы не уважал его. Не Тихомир, явно.
Делаю шаг. Захар в защитной стойке. Он хорош в рукопашном бою, шустрый и удар тяжелый, лучший среди лучших. Но шустрее ли меня?
Заношу кулак, он уворачивается, не напрягавшись, предугадывая мои действия. Реакция хорошая. Но к его разочарованию, я ждал, когда он уйдет влево, чтобы ударить с ноги. У него только ноздри раздуваются, больно ему, но не двигается, держится. Ударяет меня в ответ, не сильно, больше, чтобы оттолкнуть, не смеет бить сильнее. Меня это раздражает.
— Давай, по-взрослому, Захар.
Мой следующий удар сильнее, он выдыхает, немного теряется и я перехватываю его руку, заламываю, уводя его за собой и выводя из равновесия. Захар обездвижен.
— Завидная преданность моих друзей моей жене — начинает меня пугать!
Заламываю сильнее, чтобы уткнуть его в пол. Но он резко поднимается на ноги и каким-то чудом сбивает меня, упираюсь спиной о стену. Наносит затылком удар в нос, на секунды теряюсь.
Не получается по-хорошему, будет по-плохому.
Следующий удар ноги приходится ему в живот, он сгибается. Наношу локтем по спине и падает на колени. От ударов по этим точкам жжет легкие, становится трудно дышать.
Хлопаю его по спине, через минуты три должно отпустить.
Открываю дверь и прохожу внутрь. Слышится возня Алана в реанимации.
Знаю их всю свою жизнь. Для меня всегда они были братьями, единственные ребята принимающие меня таким, какой я есть, то ли цыгана, то ли еврея, не пойми кого. И теперь один из них виновен в гибели моего ребенка, в страданиях моей любимой женщины, которая не может до сих пор спать ночами, потому что ей снится весь этот ужас.
Женщины порой сильнее и выносливее многих мужчин, цыплёночек очень сильная, но я не хочу, чтобы она теряла свою нежность и очарование. Для меня она всегда останется маленькой белокурой девочкой.
Не прощу, не смогу, не умею.
— Не стой истуканом, заходи. — Алан, не оборачиваясь, догадывается, что это я стою в дверях. Но мне не хочется заходить, хочу отсрочить то, что близится.
Майлз лежит на кушетке бледный, но уже пришедший в себя, он хранит молчание, просто смотрит в потолок. Его лицо бледное и, на удивление, спокойное, будто и не было ничего, а он в санатории отдыхает. С нами такое впервые. Наша дружба дала трещину.
Понимая, что все неизбежно, делаю шаг вперёд, рассматриваю их, пытаюсь понять — изменились ли они.
Позади меня раздаются шаркающие шаги и показывается Захар, он до сих пор тяжело дышит, в его руках мобильный. Он протягивает его мне и выдаёт хриплым, надрывным голосом:
— Это тебя!
Даже знаю кто. Первым выступает желание — проигнорировать Монишу. Дома вправлю ей мозги, но затем вспоминаю ее слова: «Это и мои друзья…»
Блядь. Чтобы не было за эти два месяца, но они все сблизились и она имеет право поистереть. Я потерплю. Не обломлюсь.
Беру телефон в руки, поднося его к уху. Слышится ее дыхание. Так и вижу, как кусает губы и сдирает заусенцы до крови, нервничает, запертая там. Знаю ее, как облупленную. Так и вижу, даже позу, в которой она стоит, а она точно стоит или ходит кругами, потому что ей не сидится с шилом в жопе.
Люди скажут, что Лука Гроссерия уже не тот, он тапочки жене в зубах носит.
Чертыхаюсь. Тем более все смотрят на меня.
— Слышишь меня? — она говорит очень тихо. — Ради меня, не трогай, хочешь, запри, но не трогай, слышишь меня?
«Ради меня». Слишком часто я стал слышать эту комбинацию из двух слов. Этим заветным паролем управляет и вертит мной, как хочет.
— Лука… Когда меня хотели забрать, чтобы изнасиловать, превратить в шлюху. Майлз стоял до последнего, защищал меня. Хотя бы ради этого… Пожалуйста …
Делаю вздох, ощущая как горит пистолет позади, обжигая кожу. Он напоминает о себе, подталкивает взять его в руки и вынести наказанье. Каждая пуля — чья-то жизнь.
Мне нечего сказать цыплёнку. Не могу пообещать, что не трону его, потому что ему стоит выпустить пулю в лоб. Он заслужил это. Я могу лишь постараться контролировать свой гнев.
— Позже поговорим. — отвечаю ей и отбиваюсь, кидаю трубку в руки Захару.
Майлз слабо, еле заметно, одними уголками губ, усмехается.
— Перед вынесением приговора хоть скажи — в чем виновен. — он говорит ровно, у меня даже внутри все передергивает. Рождаются сомнения, которые я стараюсь подавить.
Сажусь на стул так, чтобы оба были в поле моего зрения и я мог выстрелить при необходимости.
— Мне нужно знать, кому ты слил всю информацию, только поэтому ты жив. Я мог стрелять и в голову.
— Смотря какую…
— Лука…
— Заткнись. — прерываю порыв Алана, даже не желая слушать, что он хочет сказать. — а ты вспомни о чем ты говорил с Оливером и Эйнштейном.
Он хмурится, не понимая о чем я, потом его глаза сужаются, и он пытается привстать на локтях.
— Не понимаю связи, причём тут Оливер и Эйнштейн…
Его лицо действительно растерянное, он не понимает о чем я, но Майлз с детства был великолепным актером. Может лгать, играть со мной.
— Давай начнём с вашего разговора с Оливером на вечеринке у Рамазана, когда ты был в стельку пьян и огорчён.
— Мы говорили… — Майлз замолкает, открывая рот и шумно сглатывая. — Но Оливер…
— Он мёртв, я похоронил его в селении у Грозного. — лицо Майлза и Алана вытягиваются, смотрят на меня с ужасом, вжимаются. Теперь до них доходит на что я настроен. Майлз и сам уже понял, что он в жопе. — Он хотел изнасиловать Монишу, гнался за ней, как лис за зайцем! Пока Вы все, ахуительно опытные герои России, матёрые спецназовцы, отсиживались в Москве. Весь месяц, пока Вы все ее искали, моя умная жена умудрялась скрываться успешно от Вас всех, слепошар. А Оливер перед смертью поведал мне о Вашем разговоре и как ты плакался ему, что влюбился в девушку, которую я забрал. Именно ты рассказал ему о существовании Алисы, о том, что она живет в моем доме и я охраняю ее, как зеницу око.
Майлз ничего не говорит, кажется, будто и не дышит, его охватывает беспокойство. Он непроизвольно касается раны, которая видимо начинает болеть.
— Ему нельзя нервничать. — сразу же говорит Ал. — Вы можете продолжить позже.
— Не сдохнет, не фарфоровый. — мне начхать на его самочувствие, и не из такого выкарабкивался. Заживет, как на собаке. Я не собираюсь откладывать разговор. — Жду твоей версии…
— Лука, я… здесь я виноват, но… но… я говорил с ним пьяный, как с товарищем, в голове и не было мысли нашим разговором навредить тебе или Алисе, я клянусь. Даже разговор не помню толком, все в тумане.
Конечно, товарищ, дружбан, епт. Человек с которым я всю свою жизнь толкался.
— А вот Оливер не считает этот разговор пьяной болтовней. — сжимаю кулаки. — Ты опрокинул первую костяшку, а потом пошёл принцип домино. Если бы не ты, ее бы не похитили и не убили моего ребенка.
Майлз белеет и тяжело дышит, отрицательно качает головой. Хорошо играет роль.
— Почему ты так уверен в том, что Оливер заказчик?
— Он пешка. Ему нужна была лишь Алиса, моя жопа нужна была другому человеку. — смотрю ему в глаза. Как сложно понять, говорит ли он правду или лжет? Раньше я бы отрубил себе руку, но стоял бы на том, что он бы никогда меня не предал, но теперь я не уверен в этом, знаю только с точностью, что он запустил все эту котовасию, отдал меня с потрохами врагам на растерзанием, ебнул всю мою службу безопасности.
— А теперь давай поговорим — о чем ты разговаривал с Эйнштейном. — друг выдыхает и здоровой рукой трет лицо.
— Я понимаю в каком свете это выглядит в куче, но Лука, клянусь, виноват — да, предатель — нет. Хочешь, застрели, мать твою, тут прям, сейчас. Но лучше, развяжи мне руки и дай вместе с тобой найти тварь, что это сделала!
— Мне нужен твой разговор с Эйнштейном.
— Дай закурить. — говорит он, протягиваю руку, и когда Алан подает ему зажженную сигарету, начинает: — Мы с ним встретились, когда ты был в Даге, не я был инициатором встречи. Он хотел поговорить о границе с Азербайджаном, об ограничении по ввозу оружия и сможем ли мы ему помочь. По итогу, вообще ни о чем поговорили, ничего и не обсудили, потому что я сразу обозначил, что ты будешь против. Единственный интересный момент. — Майлз стряхнул пепел. — Ты позвонил мне и спросил об Алисе, мы поговорили, я никак при нем не обозначил с кем говорю и о ком, уверен на сто процентов. Но Эйн спросил меня, посмеявшись, что правда, что ты как Змей Горыныч держишь у себя Рапунцель. Я был удивлен, насторожился. Но он сказал, что о твоем подвиге в Golden Brut слышали все.
