Видео заканчивается. И показывается сразу следующая история в формате фото с подписью.

В кадре находятся трое: тот парниша, а перед ним Август, что приобнимает отвлекшуюся на что-то в стороне Элизу.

Подпись: “я никогда не забываю поздравить своих слуг с днем рождения х)”

Я, наверное, минуты две сидел и просто пялился в одну точку. В груди клокотал гнев. Я разрывался между желанием разбить телефон о стену и тем, чтобы написать кому-нибудь что-нибудь крайне язвительное. Даже знаю кому – Августу.

В порыве гнева я закрыл истории и перешел в его личные сообщения. Написал короткое: “Тварь”.

Ответа не пришлось долго ждать, уже спустя секунды три он отправил мне глумливый смайлик.

Я чуть было не начать что-то строчить, но внезапно замер, осознав, что кроме прямых оскорблений, мне толком в голову ничего не лезет. Так нельзя. Это не просто тупо, это жалко.

Я вышел из диалога с ним. Забанил его. Перешел в свой список диалогов. Увидел, что Элиза до сих пор еще что-то мне печатает. Забанил ее.

Вот, после этого можно и телефон об стенку разбить. Мощно, вдребезги, так, чтоб стену пробить.

Руки загорелись черным. Плевать. Я в тот момент уже замахнулся и что было силы всадил телефоном прямо в плазму. Вслед за громким звоном, черное зеркало экрана покрылось белой паутинкой из трещин почти до самых краев, прямо в центре телевизора торчало то, что осталось от моего телефона. Он прошел сквозь плазму как нож и застрял в стене за ней, что было заметно даже с моей кровати.

Злобно бормоча себе под нос ругательства, я покосился на подскочившего от неожиданности Джонни-младшего, что подозрительно покосился на меня.

— Что-то случилось, шеф? — он то и дело смотрел то на меня, то на плазму.

— Типа того, — я удивленно смотрел на свои запястья – их покрывали острые, рваные линии, накладывающиеся друг на друга в хаотическом порядке. Прямо как у мамы, когда она злилась.

Я еще некоторое время просто сидел, тяжело дыша. Пытался успокоиться. Получалось плохо. Я перевел взгляд на Джони младшего. Мне нужно было выговориться.

— Слушай, — он удивленно приподнял бровь, не ожидая, что после такой выходки я решу с ним о чем-то поговорить, — Хочу кое-что спросить.

Он оглянулся на разбитую плазму, а затем на меня, после чего присел обратно на свой стул.

— Спрашивайте. Но я сразу скажу, что в ваших клановских делах черт ногу сломит, так что я тут не большой советчик.

— Да я не об этом. — я сделал паузу, подбирая слова, — Что делать, когда ты столкнулся с проблемой и не знаешь, как ее решить? Даже не так, ты не можешь ее решить.

Охранник склонил голову влево, вспоминая что-то, а затем снова посмотрел на меня.

— Когда я был как Вы, может помладше, такой же потерянный ходил,— он снова глянул на телевизор, — Да это сразу видно, не серчайте. И отец мне тогда одну вещь сказал… да, бывают ситуации, в которых ты ничего не можешь изменить, но нет такой ситуации, в которой ты не можешь изменить себя. Я не сразу понял о чем он и пожалел… а тебе советую понять это поскорее, ага?

— Спасибо, — я кивнул и выдохнул. Ну хоть что-то.

Однако, Джонни на этом не остановился.

— А ему это, кстати, дед мой сказал. Джонни-старший, ну, то есть как, батяня тоже Джонни-старший, но… — за этим последовала десятиминутная тирада повествующая о весьма обширном семейном древе Джонни Кравцев, среди которых, кстати, все-таки втиснулся один Давид (надо полагать, в семье его недолюбливали).

Дальше я его не особо слушал. Хотя, болтливый настрой Джонни помог мне немного успокоиться.

Не смотря на глубокую ночь, сна не было ни в одном глазу. Да и физически я ощущал себя хорошо. Слишком хорошо, как для того, кто всего шесть дней назад чуть не умер, если подумать. Ноги слегка зудели, левый глаз тоже. Но в остальном – я ощущал себя прекрасно.

Изменить себя… Окей, Марк, что ты можешь сделать сейчас? Вот прямо сейчас. Для начала, наконец, разобраться с тем, что ты вообще можешь. Сколько ты уже тянул кота за яйца? Может хватит?

Во-первых. Скверна.

Если скверна всё таки во мне, то это объясняет произошедшее с моими навыками… возможно благодаря ей я не умер после того укола. Или… всё же умер?

Раз всё, что сдерживает энергию - это мой атрибут, логично, что после смерти его действие прекращает быть активным. Правда в таком раскладе скверна должна была бы расползтись по всей округе и эта больница превратилась бы в филиал Ада на земле… вот только если бы рядом не было ничего, что притягивало бы её к себе. Чего-то вроде магической печати, создающей из человека сосуд, поглощающий в себя всю скверну, которая уже в свою очередь не может допустить того, чтобы сосуд погиб так просто.

И в тот самый момент, когда скверна начинает восстанавливать моё тело, воскрешать, если угодно, Уроборос снова становится активным и не позволяет ей взять меня полностью под контроль. Получается замкнутый круг, где я позволяю жить искаженной энергии, а она - мне. Черт подери, в каком-то смысле я превратился в ходячий научный экспонат инь-ян этого мира. Конечно, я не могу быть уверенным в этом до конца. Но если я прав… то во-первых, я сам не заметил, как умер, что уже звучит как хорошая история для вечеринок, а во-вторых, это объясняет поведение моих навыков. Они исказились, как и все, чего касается скверна.

Мне не казалось, что я здоров. После того, как скверна меня восстановила, я и был здоров. Рука нащупала повязку на глазу, я резко сорвал её и бросил в сторону, под ошеломленным взглядом Джонни-младшего. Даже к тусклому ночному свету в палате глазу пришлось еще какое-то время привыкать, однако он был совершенно целым… я даже почти решился на то, чтобы потыкать в него пальцем, но отбросил эту идею.

— Т-ты что делаешь? — Джонни заметил, что мой глаз был в полном порядке, но не мог понять, что ему делать в сложившейся ситуации.

— Меняю себя. — я улыбнулся.

Я присел на кровати и сорвал с ног одеяло. Те были запечатаны белым гипсом, который я начал было пытаться отодрать голыми руками. Гипс крошился, но не более того.

В этот момент Джонни подорвался с места, чтобы остановить меня, но я выдвинул руку перед собой.

— Стой.

— Н-но что вы творите?

— Фридрих тебе доверяет, а значит, и я тебе доверяю. Поэтому сейчас просто вернись на место и не мешай мне, тебе за это ничего не будет.

Он хотел воспротивиться мне, но я злобно вздохнул и посмотрел прямо ему в глаза.

— Это приказ.

Лысый охранник покачал головой, кивнул и попятился обратно на свой стул, пристально наблюдая за тем, что произойдет дальше.

Мой взгляд зацепился за продырявленный телевизор. Я посмотрел на причудливые линии у себя на руках – судя по всему, это был результат работы одного из тех проклятий, возможность использовать которые досталась мне от мамы.

Разумеется, я не тренировал их и никак не использовал ранее, так как довольно странно проклинать самого себя. Но теорию я в какой-то мере знаю.

Говорят, проклятия берут исток в темной стороне человеческой натуры.

Часто, чтобы молодой пробужденный научился владеть этим искусством, чтоб он впервые активировал проклятие, его доводят до эмоционального срыва и всячески заставляют испытать негативные эмоции. Обучение проклятиям означает бесконечный стресс и негатив для пробужденного. И если те, кто изучают себе лишь несколько проклятий в арсенал, всегда просто плюются, вспоминая бесконечные унижения на тренировках, то чернокнижники и прочие классы, у которых проклятия составляют львиную долю способностей, не могут в мастерстве овладеть этим искусством слегка не тронувшись головой.

Вся сложность заключалась в том, чтобы научить пробужденного быстро входить в состояние крайнего эмоционального накала, а затем, так же быстро выходить из него, возвращая себе контроль над рассудком, чтобы трезво принимать решения в разгаре боя.

Похоже скверна исказила какое-то из проклятий. Возможно нечто, что должно работать на ослабление противника, теперь наоборот, усилило меня. Ну и отлично, сейчас я не особо заинтересован в познании премудростей контроля над своими эмоциями. Я все еще был чертовски зол.