– Возможно, ты попросту понимаешь, что вместе с большими деньгами приходят большие проблемы. Что шансы выше, но и ставки, мать их, тоже. Что люди горбатятся сутками на ненавистных работах, а деньги в глаза не видят, умирают у себя за рабочими столами без окружения, но с фундаментом под ногами. Вы все можете сорваться в Москву. Но не все из вас хотят проходить через это дерьмо. Так что хватит считать мои деньги, бедняжка. Я себя счастливчиком не чувствую, хотя, вот это поворот, моя зарплата вдвое выше вашего.

Женек молчал какое-то время. Смотрел на друга, хмуря лоб, и, в конце концов, отрезал:

– Втрое.

Кир усмехнулся. Прижал пальцы с сигаретой к губам, и, затянувшись, кивнул:

– Втрое, так втрое.

Сцепление, третья передача. Еще раз сцепление – четвертая. Кирилл так давно не ездил по знакомым улочкам, что получал удовольствие, обгоняя еле ползающие рухляди и рысью проносящиеся иномарки. Старые многоэтажки летали за стеклами, искусанные временем плакаты, украшенные дизайнерами торговые центры. Как сильно изменился фасад родных домов, и какими знакомыми остались их внутренности.

– Как и в школе, пыль в глаза ты бросаешь мастерски, – проворчал Женя.

– Стараюсь. Это же все-таки моя работа: красиво распинаться без повода. Лучше скажи, на кой черт тебе так рано ехать на окружную? Что за срочность?

– Должен с одним типом встретиться.

– Что за тип?

– Тебе он не понравится.

– А ты к нему испытываешь нежные чувства?

– У меня с ним все гораздо серьезнее. – Женек поправил непослушные волосы и небрежно откинулся на спинку кресла. – Мы с ним деловые партнеры. У тебя в Москве уже имеется деловой партнер? Ну, или другой какой.

– Я не женат, если ты об этом.

– Видел бы ты лицо педанта, когда вы с Соней из забегаловки выкатились.

– А было на что смотреть? – Парень заулыбался и невольно вспомнил симпатичное личико новой знакомой, а еще ее звонкий голос и колючий взгляд. – Давно они встречаются?

– Кто – они?

– Соня с Сашей.

– Ну, в мечтах педанта – целую вечность.

– А на деле?

– На деле Соня – тухляк. Ты не подумай, болтать с ней классно. Она веселая и прикольная, иногда как понесет ее в дебри про кино или музыку, приятнейшее создание! Но с парнями, в том самом смысле, ну в том, чтобы ее как следует…

– Я понял.

– Полный провал.

– Внешне не скажешь.

– Маринка говорила, ее парень бросил, лет сто назад. Но у баб все куда серьезнее, ты и сам в курсе: сердце разбито, надежды не оправданы, больше никогда и никого, и прочая ересь.

Парни одновременно прыснули со смеху, словно неудовлетворенные малолетки, но уже в следующее мгновение рука Кирилла потянулась к лицу. Пальцы застыли на переносице, пролезли под оправой очков, сжали кожу, надавили так сильно, что картинка побагровела, почернела, побагровела опять, а потом все заволокло ослепляющим светом, и Кир рывком опустил руку, услышав раздражающий шум. Шум преобразовался в голос. Женек вновь, с энтузиазмом и горячностью, рассказывал о своей бурной жизни.

– Я по ней с ума схожу, ей богу, у меня вставать не успевает, а ей все мало.

– Соне?

– Маринке.

Кир стиснул руль, собирался сосредоточиться на дороге, но вдруг почувствовал, как свело легкие. Дышать стало трудно, нет – больно. На лбу проступила испарина. Лицо побелело и перекосилось, перекосилось, перекосилось.

Парень нервно нащупал кнопку на панели подлокотника, и окно со скрипом опустилось.

Свежий воздух ворвался в салон, прокатившись по древним креслам, серому потолку, и на сей раз легкие разжались, чтобы Кирилл вдохнул кислород полной грудью.

– Ты чего?

Кир резко обернулся и понял, что Ситков с недоумением разглядывает его лицо. Узкие, но проницательные глаза старого друга выискивали ответы на вопросы, отгадывали загадку и раскапывали сгнившие скелеты, упрятанные чистенькими руками в грязную землю. Было в нем что-то от ищейки, доставучей собаки, которая всегда учует подвох.

– Ты в порядке?

– Подавился. – Кирилл небрежно ухмыльнулся.

– По спине постучать?

– Себе по голове постучи.

Закатив глаза, Женя отвернулся, а Бродский выкинул в окно сигарету. В салоне повисла звенящая тишина. Лишь свистел рассерженный ветер и дребезжал убитый двигатель. Все казалось таким прежним и чужим одновременно. В голове никак не укладывалась цельная картинка. Кир то вспоминал детство, то проваливался в настоящее, и желудок сводило от этих американских горок. Он редко думал о прошлых друзьях. У него не было времени, да и желания о них думать. Отрезать кусок жизни за секунду, острыми ножницами, щелкнуть зубцами, пальцами, моргнуть, и вот ты уже далеко от тех мест и тех людей, что наполняли твое «сегодня». Кирилл действительно считал, что таким образом он разрешал множество проблем, становился взрослее, но сейчас у него уже не находилось былого подросткового мужества лицом вперед сигануть с утеса, сейчас шрамы болели, останавливали, а тогда… у него не было выбора. Разве у людей вообще есть выбор, когда сворачивать нужно срочно, немедленно, категорично? Он разорвал все контакты, сжег все мосты. И это сработало. Он притворился человеком без прошлого, ведь куда проще живется с чистыми страницами. Правда, теперь Кирилл понимал, он, черт подери, осознавал, что не было никаких пустых страниц. Что как бы усердно он не проходился ластиком по бумаге, карандаш оставлял следы, и некоторые буквы, даже спустя столько лет, хорошо прочитывались.

– У меня умер отец, – внезапно признался Женя, смотря в окно. Кирилл немного сбросил скорость и повернулся к другу. Все его тело похолодело. Руки так и застыли, вцепившись в кожаный руль с животной яростью. – Пару лет назад. Доигрался. И не поверишь с чем. – Женек поглядел на Кира. – С сигаретами.

Его губ коснулась ухмылка. Знакомая ухмылка. Кир будто в отражение посмотрел.

Он прочистил горло и отрезал:

– Мне жаль.

– Да нормально все. Давно это было. Я с ним не особо ладил. Ну, ты, возможно, помнишь, как он по всему дому гонял меня, как тумаки отвешивал. Не был он отцом года, но все же отцом был. Мама чуть рассудок не потеряла. Ее с работы уволили. Сейчас она уже нашла другое место, ты не подумай, она у меня толковая, но трудное было время.

– Ты это к чему?

– Да так.

– Не знал, что тебе хреново.

– Теперь знаешь. И вопросов задавать не будешь.

– Каких вопросов?

Женя показал, где сворачивать, и прокатился ладонями по лицу. Кир припарковался перед небольшим продуктовым магазином, а Ситков, прежде чем выйти, еле слышно отрезал:

– Тех самых, что непременно привалят в твою благоразумную голову.

Женек выбрался на улицу, захлопнул дверцу, а Кирилл нахмурился, не понимая, о чем тот говорил, и с каких это пор он стал «благоразумным». Хотя… возможно, таким он выглядел на фоне громкого Жени и безответственного Егора, живущего в комедиях Кевина Смита. У пятого их друга Андрея тоже были странности. Зерном разума в их компании оставался Саша. Вот только его никто никогда не слушал.

Кир удобнее устроился в кресле, прокатился пальцами по старой магнитоле и улыбнулся, вспомнив, как в детстве записывал альбомы «Breaking Benjamin» и «Three days grace». Как чертовски приятно было стащить у отца ключи и сидеть с ребятами, слушая песни. Водить никто из них еще не умел, так что они тупо стояли под окнами дома, как самые настоящие хулиганы, и в такт музыке мотали головой. Прожигали бензин.

И свою жизнь.

Внезапно парню захотелось отмотать пленку, чтобы вернуться в свои двенадцать, закрыть глаза и открыть их тогда, когда все сложное казалось незамысловатым, а легкое вызывало панические атаки. Как же ему хотелось избавиться от прочного обруча, стягивающего его сердце, язык и разум. Как хотелось содрать с себя кожу, вернуть обычное и те дни, когда он был собой. Как же ему хотелось, как хотелось!

– Черт. – Он ударился лбом о руль, зажмурился, зажмурился яростнее и приоткрыл рот, но не произнес больше ни звука. Такой он теперь. Немое недоразумение, покалеченное нечто со шрамами по всему телу и нигде одновременно.