Николаша к нашим с Бабонькой церковным делам не приобщен, он даже на ночь не читает молитву. Из всех внуков Бабоньки, а их много, этот удел достался мне. Даже крестный у меня — настоятель местного храма. По воскресным дням, после службы мы пьем чай в его доме, и мой духовник занимается моим образованием. Походы в храм для меня всегда событие. Я выхожу за пределы нашего двора. Я расширяю границы. Наш шахтерский поселок городского типа с бараками на окраине, бревенчатыми домами в центральной части и дощатыми тротуарами не очень радует глаз. Спокойно идти я не могу. Говорят, что у меня шило в одном месте, поэтому я всегда на несколько метров опережаю Бабоньку, ей уже за шестьдесят и мой темп передвижения для нее не по силам. Приходится останавливаться и ждать, когда она поравняется со мной. Но рядом я иду недолго, и все повторяется заново. И так до самого храма. Он небольшой, деревянный, и только соответствующей архитектурой выделяется среди других деревянных строений.

Помню суету, крики, тазы с горячей водой. Это тетя Клава рожает своего второго сорванца прямо в нашей квартире на втором этаже бревенчатого барака. Мы с братом Колей так ничего и не поняли. Отец разбойников

104

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

дядя Вася, крепкий сибирский шахтер со всеми вытекающими отсюда последствиями. Оба сына рано пошли в папу. Вкус алкоголя постигали, залезая на стол, где иногда и засыпали рядом с отяжелевшей и храпящей головой отца. С тетей Клавой мама переписывалась потом много-много лет.

Раздел «наказания» — отдельно. Первое и самое страшное: я на руках дяди Коли — отчима Николаши. Его спина принимает все удары ремня, которым впервые пытается проучить меня мама. Она плачет, и это слезы любви и тревоги, страха, который она испытала, увидев меня, бегущего перед гусеницами трактора. Ну, смелая детская забава.

Справедливая кара могла настичь и тогда, когда меня потеряли. А я был рядом с домом в глубокой траншее, где перед костром пел землекопам о том, что некая красавица кого-то рублем одарила, потом посмотрела и огнем обожгла. Мама, хоть и избегала полгородка, наказывать не стала. Ее об этом очень просили землекопы.

Не помню уже степень наказания за поджог нашей квартиры. Злосчастная вата! Как же она должна ярко и красиво гореть! Сказано-сделано. Мои двоюродные брат и сестра Фандеевы рванули сразу из комнаты, брат Коля залез в платяной шкаф, а я зашел на кухню, где беседовали взрослые, и посоветовал поторопиться, иначе все сгорим. Не сомневаюсь, что в просветлении

1Q5

моего детского сознания принял участие дядя Вася Фандеев — начальник городской пожарной охраны.

Очень яркое воспоминание — капитанские погоны. Они подтвердили мое лидерство среди немногочисленных сверстников. Те наверняка посчитали, что такие знаки отличия просто так не дают. Хотя все было проще. Не знаю, почему, но я потребовал вывести меня в летчики, именно вывести! Не помню, естественно, в каких войсках служил капитан, жена которого работала с мамой. Проверив мои познания в умении приветствовать старшего по званию, капитан сразу же произвел меня в равного себе по знакам отличия. Новые капитанские погоны, звездочки которых лучились серебром, тут же были пришиты на мое полупальто. Ну и, конечно, бык.

Это животное, довольно крупных размеров, легко перебросило меня через бревенчатое ограждение, подцепив за хлястик пальто. Мама до сих пор уверена, что именно крепко пришитый хлястик спас мою жизнь. Не берусь судить, но в отличие от хлястика, я свой очередной подвиг не совершил. Мячик, реликвию нашего двора, извлекли из загона позже, когда быка отправили в стойло.

Март, 1953 год. Важность события очевидна. Все взрослые нашей квартиры на кухне. Их внимание приковано к черной тарелке на стене — радиоприемнику. Нас не гонят, даже не замечают. Далекий голос из Москвы несет тревогу. Это видно по общему напряжению.

106

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Какие-то слова вызывают особое волнение, что-то обсуждается, вызывает споры. Я не застал войну, но наверное, именно так звучали неостывшие еще в памяти взрослых сводки с фронта. А сейчас черная тарелка — камертон, отсчитывала последние удары пульса Великого Вождя, Отца всех народов могучей державы. Каждое слово читается по лицам. И вот, по-моему, все. Плачет мама, плачет тетя Клава. Я понимаю, что что-то страшное стоит на пороге нашего дома. Взрослые говорят — беда. Беда?

Беда это, конечно, страшно. Не знаю, с чем сравнить. Это какая-то новая полка в моем познании мира. В таком возрасте мозг, как губка, жадно впитывает информацию. Все в себя, и все по полкам. Если заглянуть на мои, то первая из них это любовь. Здесь самое дорогое. Все, что подарили мне мама и бабушка. Этот бесценный и ограниченный ресурс. Ты получил этот щедрый дар и никто не попросил за него заплатить. Больше таких щедрых подарков не будет, но это ты узнаешь только потом, а сейчас ты самый счастливый и самый любимый человечек на земле.

Вот первые обиды. У них своя полка. Как много их собирается по пути. Некупленная игрушка, обидная дразнилка, незаслуженное, на твой взгляд, наказание. Так много всего уже было и будет еще, но в итоге лишь несколько из них удостоятся права храниться в твоей памяти. Но это будут самые горькие обиды. Их статус будет проверен временем, масштабом последствий.

1Q7

И что делать с этим грузом, ты будешь решать в последние минуты пребывания на земле. Это отложенный, тяжелый разговор, и он еще впереди..

Минуты счастья и радости. Какое удовольствие заглядывать на эту полку. Как много там подаренного детством. Такое дорогое, такое наивное, такое доброе. И это — самые яркие воспоминания. И вот теперь Это. С чем пришло оно, в хранилище твоих детских грез, получив инвентарный номер — март, год 1953? Если попытаться сейчас вспомнить, то ничего, кроме слез мамы, не оставило своего следа. Я часто думаю об этом и стараюсь понять, почему о человеке, с которым с такой скорбью прощалась тогда страна, я практически ничего не слышал и ничего не знал. Очень скоро школа восполнит пробел в моем образовании, но тогда я искренне не понимал, почему плакала мама. И что я мог понять? Разве кто-то сказал мне тогда: добрый мальчик, ты еще ничего не знаешь, но сегодня промелькнула маленькая надежда, что у тебя, изгоя уже по факту своего рождения, сына изгоев, возможно сложится иная, чем у них, судьба. А пока в нашем доме царствует любовь. Мы с Николашей окружены ею. Мы боготворим маму и Бабоньку.

Там, где мы живем, есть еще наши близкие родственники. Родная сестра мамы, ее муж и их дети. Они наши двоюродные брат с сестрой. Их мама, наша тетя, работает учительницей, а их отец — начальник городской пожарной охраны. Мы иногда встречаемся.

108

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Но общаемся больше с двумя, нашими погодками по коммуналке, к тому же я еще очень дружен с нашей дворовой компанией. Совсем недавно в моем родном городе жили все многочисленные родственники по маминой линии. Их собрал вокруг себя дядя Вася — муж маминой средней сестры. Он и дальше всегда играл важную роль в нашей жизни. Дядя Вася «красный директор» с безупречной биографией: бедная крестьянская семья из Мордовии, комсомол, рабфак, партия, шахта, теперь трест. Именно в его дом в 1947 году на последних месяцах беременности приехала, освободившись из лагеря, моя мама. Чем рисковал, приютив у себя в доме «врага народа» «красный директор», можно только догадываться.

Таким образом, на встречу с отцом ехал кое в

чем познавший жизнь человечек. Ярославский вокзал, многочисленные родственники, приехавшие нас встречать, полуподвал в доме на Третьей Мещанской — квартира родного брата отца — все в памяти через запятую. Меня тискали, угощали, удивлялись, какой уже большой сын у Бориса. А мне и отцу еще предстояло понять, что каждый из нас значит друг для друга.