— Александр, если Вы их так любите, то мне не нужно.

— Аня, прежде чем так говорить, ты попробуй.

Анна обмакнула кончик блина в розетку с вареньем и откусила. Таких вкусных блинов ей еще пробовать не приходилось. Посмотрев на Сашу, она отодвинула свое блюдце с блинами — подальше от него. Потом спросила у Павла:

— Хочешь… один?

Павел уже не смог сдержать смеха:

— Аня, да если бы я действительно так хотел этих блинов, неужели я бы не взял несколько или же не попросил Харитона испечь еще? А то, что ты мне предложила… один, это мне так знакомо… Саша сделал так, когда ему было года четыре-пять. Я попросил его поделиться со мной, и он мне отложил один блинчик из, наверное, десятка. То ли из милости, то ли из сострадания.

— Из опасения, что сам ты мог взять больше. А так я тебя угостил. А клянчить, как ты меня учил, невежливо. Воспитанные мальчики так не делают, — поучительным тоном сказал Александр.

— Вот, через десять с лишним лет я наконец узнал мотив твоего поступка… И что сегодня собирается делать воспитанный мальчик?

— Хотел встретиться с твоим управляющим, поговорить о новых сортах пшеницы, узнать, что он думает о них.

— Добро.

— Я хотел бы пригласить Анну составить мне компанию. Анна, как Вы на это смотрите?

Рука с блинчиком застыла у Анны на пути ко рту:

— Александр, Вы, должно быть, шутите?

— Почему же? Я абсолютно серьезно. Я же, можно сказать, помещик… Поэтому у меня много интересов… в области ведения хозяйства… Я думал, может, Вам будет приятно проехаться в экипаже на другой конец имения Павла или даже прогуляться туда пешком. Погода сегодня замечательная, не так жарко. А после мы могли бы заглянуть на реку. Как раз недалеко от домика управляющего есть очень красивое место. Там заводь, берег пологий, а ивы своими ветками склоняются прямо в воду. Под ними очень хорошо отдыхать, и купаться там тоже хорошо. Мы с Павлом там часто плавали… Анна, если хотите, я могу сплавать, нарвать Вам кувшинок…

Павел усмехнулся про себя — насчет цветов Саша его явно обставил. Нарвать кувшинок для Анны ему бы и в голову не пришло… тем более в полураздетом виде…

— Еще можно взять корзинку с едой и перекусить там… Я захвачу какое-нибудь покрывало, чтоб расстелить на траве.

«Покрывало он хочет на траве расстелить, Остзейский Казанова! Хоть бы целоваться к ней не полез… после кувшинок-то!»

— Ты лучше гвоздичное или лавандовое масло не забудь, а то так комары искусают, что ни кувшинкам, ни пикнику уже не будете рады, — подпортил романтическое настроение Александра своим приземленным наставлением Павел.

Саша положил недоеденный блинчик на тарелку:

— Спасибо, что напомнил. Павел, ты на службу не опаздываешь?

— Пока нет. Кофе допью и поеду, — Ливен-старший, сделал вид, что не понял намека, и просидел с чашечкой кофе и любимым эклером еще минут десять. За это время других предложений по поводу прогулки на природу от Александра не поступило.

Во дворце подполковника Ливена ждал Дальберг и депеша из столицы. В первую очередь он решил ознакомиться с рапортом. Агент из Петербурга докладывал, что императорский родственник уже несколько дней находился в Псковской губернии в имении родителей, куда поехал попрощаться с ними перед своим отъездом в Туркестан. Ливен вздохнул с облегчением. Вряд ли перед поездкой в имение капитан успел разработать какой-то более или менее детальный план мести и нанять для этого нужных людей. Более вероятно, все будет организовано по его возвращении в Петербург, а попытка воплотить это в жизнь — после того, как он отбудет в Среднюю Азию.

Дальбергу он отдал приказ ехать в гостиницу, где погиб Серебренников, и тщательнейшим образом осмотреть номер на первом этаже, особенно подоконник и окно. Кто знает, возможно, там все еще остались какие-то следы, например, не полностью вытертый отпечаток подошвы сапога или ботинка. Тогда можно было бы понять, был ли родственник Императора напрямую причастен к гибели Серебренникова. Кроме того, Дальберг должен был побеседовать со служащими гостиницы и горожанами, живущими неподалеку, вдруг кто-то что-то видел. Ливен выдал ему некую сумму из своих собственных средств на тот случай, если кто-то будет заинтересован поделиться информацией за деньги. А такие люди, по его мнению, должны были быть. В книге записей постояльцев не фигурировали ни фамилия княгини, ни ее любовника, значит, портье или даже владельцу гостиницы заплатили за то, чтоб, по крайней мере на бумаге, скрыть их пребывание там. И он надеялся, что деньги, предложенные Дальбергом, могли бы сделать кого-нибудь более разговорчивым. Больше всего он ставил на горничных, убиравших номера. Кому как не им было знать, где могли напачкать своей обувью постояльцы. Горничная не могла не заметить следа от сапога на подоконнике, если, конечно, вытирала его. А несколько целковых помогли бы ей освежить память.

Вскоре после того как Дальберг уехал, подполковнику Ливену принесли записку. Начальник следственного отделения Никольский приглашал его в управление полиции.

— Павел Александрович, мы задержали некоего Фабера, человека, обвиняемого в убийстве Сидорова. Он хотел встретиться с Вами, наедине… очень просил…

— А почему со мной?

— Ему сказали, что Сидоров был раньше Вашим работником, вот он и зациклился на этом…

— Он обвиняемый? Не подозреваемый? — уточнил Ливен.

— Он признался в содеянном.

— Признался?

— Да, признался… И улики против него неопровержимые… Он сказал, что Сидоров пытался его ограбить, напал на него с садовыми ножницами… Угрожал отрезать ему голову… И что он сумел выхватить у него те ножницы и, будучи не в себе, сам попытался сделать с нападавшим то, чем он угрожал ему самому…

— Однако…

— Вы за своим садовником склонности к насилию не замечали?

— К насилию? Нет, не замечал… только к злословию… Как я уже сообщил Вам, Роман Дамианович, он постоянно говорил гадости про других слуг и работников. И был бит ими не раз… Но мне неизвестно, чтоб он сам на кого-то нападал иначе как словесно… Хотя, кто его знает… От подобного человека можно ожидать все, что угодно…

Про видение Анны, что Сидоров угрожал отрезать голову или язык Агапову много лет назад, он, естественно, следователю рассказывать не стал.

В комнату ввели мужчину лет пятидесяти очень приятной наружности, высокого, хорошо сложенного, в дорогой одежде. На его запястьях были наручники, а на правой руке… перстень с синим треугольным сапфиром… Ливен был уверен, что видел этого человека прежде. Но где, при каких обстоятельствах?

— Фабер Герман Георгиевич, — представился он, когда полицейский закрыл за собой дверь.

Имя показалось Ливену смутно знакомым, но откуда — он не припоминал.

— Ваше Сиятельство, я хотел встретиться с Вами, так как никому то, что случилось на самом деле, я рассказать не могу. Никому, кроме Вас… так как это неким образом Вас касается… И держать я это в себе тоже не могу… Мне, кажется, я уже схожу с ума… Вы постарайтесь меня не перебивать… А то мне тяжело собраться с мыслями… И говорить про это тоже тяжело…

Князь Ливен кивнул.

— В тот вечер я ждал в парке… одного человека, но он задерживался. Я услышал, как ссорились два мужчины, и из праздного любопытства пошел за ними, скрываясь за деревьями. Один из них на чем свет клял какого-то князя, который выгнал его из поместья, да еще и приказал высечь, а также всю его семейку… включая ублюдка-племянника, который, чтоб снискать милостей дяди… якобы подложил свою молодую женушку старому ловеласу, что устроил в своей усадьбе… вертеп…

У Ливена заходили желваки, а костяшки на сжатых кулаках побледнели. Что же за мразь был его садовник! Нет, надо было ему язык отрезать еще раньше!