— Ну что, как ты сказал, она как у принцессы…

— Ну так пусть тогда сначала надо мной посмеется. Что у меня кровать как у принца, как я в детстве хотел. Если ему смелости хватит мне такое сказать. Но ведь не скажет, даже если и подумает… Аня, ты мне только должна сказать, в каких цветах делать комнаты. Ведь если ставить такую кровать, и мебель в спальне нужно будет перетянуть или другую купить, и занавеси другие… Я знаю, что те коричневые оттенки, что сейчас, тебе не понравились. Это слишком уныло, да?

— Нет, бежевый цвет хороший, но там коричневого уж очень много… Может быть, разбавить его каким-нибудь другим? Бежевый с голубым? Как думаешь?

— Бежевый с голубым? Что ж, очень неплохо. Когда я буду в Петербурге, я посмотрю ткани. Если хочешь, потом пришлю тебе образцы, ты сама выберешь. Но если мне доверяешь, то я могу выбрать и сам.

— Лучше ты сам выбери. А то вдруг их Яков увидит. Что я ему тогда скажу? Что я занимаюсь переустройством комнат в твоем доме? Мне кажется, он такого не поймет.

— Хорошо, сделаю так, как ты скажешь. Аня, купить вам кровать, какая тебе нравится, и обустроить комнаты на ваш вкус — это самое малое, что я могу сделать для вас с Яковом. Я думаю, что стоит заодно сменить и мебель в гостиной, а не только в спальне. Какую бы ты хотела? Аня?

— Что-то вроде той, что у тебя… Мне у тебя очень понравилось, — честно сказала Анна.

— Хорошо, я поищу нечто похожее. А потом мы займемся вашей квартирой в Петербурге. Если там вас что-то не будет устраивать, только скажи мне. Все будет переделано по вашему вкусу.

— Павел, это очень щедро с твоей стороны. И все же это большие расходы…

— Аня, финансовая сторона тебя, точнее вас с Яковом вообще не должна беспокоить. Это мои заботы, мои и Саши, а не ваши. Анюшка, я сделаю все от меня зависящее, чтоб вы с Яковом были счастливы, — серьезно сказал Ливен, — а мебель и новые ковры со шторами — это такая мелочь, что о их стоимости не стоит даже упоминать. Поэтому, как я сказал, если вы захотите что-то поменять, только дай мне знать. И если уж на то пошло, не обязательно говорить об этом Якову, чтоб он не протестовал заранее.

— Как не говорить? Как это возможно?

— Ну скажем, что я решил сделать вам подарок… на годовщину свадьбы, например. От подарка ведь отказываться не принято. Трость же он все-таки взял… примет и другое… со временем…

— Как думаешь, Наталья Николаевна уже верулась? — Анна только сейчас вспомнила, что они так и не позавтракали.

— Сейчас узнаем.

Графиня уже была в столовой, но завтракать не начала, ожидая их. Матвей доложил Его Сиятельству, что пришла почта, в которой были письма от Якова Дмитриевича ему самому и Ее Милости. Анна хотела вскочить из-за стола и, забрав письмо, уйти к себе в комнату.

— Сядь и поешь! Никуда от тебя письмо не убежит! А если будешь плохо есть, вообще до вечера письмо не отдам.

— Пал Саныч, так нельзя!

— С тобой только так и можно!

Анна вздохнула, но съела пышный омлет с грибами и попила чая булочкой.

— Я могу идти?

— Матвей, отдай письмо Ее Милости, — распорядился князь.

Анна схватила письмо с подноса, который подал дворецкий, и побежала наверх.

— Все еще ребенок… — покачал головой князь. — Не так ли, cherie?

— Пусть подольше такой и остается, в этом и есть ее очарование… — ответила Наталья Николаевна.

========== Часть 22 ==========

Анна сидела в своем будуаре и перечитывала письмо от Якова. Как хорошо, что после визита Павла в Затонск, похоже, отношение к Штольману как к сыну князя Ливена стало меняться к лучшему… Это было настолько приятной новостью, что она читала об этом, наверное, уже раз в третий… Она снова подумала и про самого князя и решила пойти и посидеть в комнатах Дмитрия Александровича — просто так. Она зашла к нему, но не села на диван или в одно из кресел. Ей почему-то вдруг захотелось еще раз взглянуть на сюртук, который носил Дмитрий Александрович. Павел сказал, что Дмитрий был чуть выше его, а сам он был выше Якова. На снимке в кабинете Павла разница в росте между ним самим и Дмитрием Александровичем была мало заметной, а вот если поставить рядом Дмитрия Александровича и Якова, было бы сразу видно, что Яков значительно ниже отца, вершка на полтора-два. Это, пожалуй, было бы единственным отличием во внешности Якова от своего отца-князя. Анна посмотрела на сюртук, судя по его покрою, князь до старости имел хорошую фигуру — статную, не расплывшуюся, ей хотелось надеяться, что таким же в преклонные годы останется и Яков. Она дотронулась до сюртука — ткань была добротной, приятной на ощупь. Она провела пальцами по сюртуку еще раз… и ей показалось, что в комнатах князя она больше не одна.

Дух Дмитрия Александровича, одетый в тот самый сюртук, к которому она только что прикасалась, сидел перед секретером и что-то писал в тетради. Затем взял ее и еще какую-то вещь и поместил в секретер куда-то сбоку, куда именно ей не было видно из-за спины князя. Затем он развернулся и вышел из комнаты. Конечно, тетрадь и та, другая вещь не могли до сих пор находиться в секретере, ведь Павел сказал, что личных вещей его брат не оставлял. И все же она решилась заглянуть в ящики секретера. Все они были пустыми, правда, один из них, как ей показалось, застрял, и она, пытаясь помочь себе вытащить его побольше, вероятно, нажала на какую-то пружину, так как из стенки секретера выдвинулась панель. Анна потянула ее, это оказалась не часть стенки, а тайное отделение — плоский, толщиной с книгу ящичек, в котором что-то было. Это что-то плотно сидело в ящичке, и ей пришлось его потрясти. На пол выпал небольшой портрет и тетрадь, по-видимому, та, в которой писал князь.

На портрете была светловолосая женщина с совсем маленьким мальчиком, может быть, около года. В женщине Анна узнала Катю — мать Якова, она была похожа на ту Катю, что была на портрете, который сейчас стоял у них с Яковом дома в гостиной — где по просьбе князя изобразили его несостоявшуюся семью — его самого, его любимую женщину и их сына. Получается, что мальчик на этом портрете был маленький Яша. Она спросит у Павла разрешения забрать этот портрет для Якова. Анна положила портрет на сукно секретера и подняла с ковра тетрадь, которая раскрылась на одной из страниц. Не замечая того, она начала читать… и не могла остановиться…

«Какой сегодня неудачный день. Должен был быть таким радостным, а принес только боль и разочарование… Я очень расстроился. Так расстроился, что аж сердце прихватило… Ездил сегодня посмотреть на своего сына к Департаменту… Как всегда в таком случае своего экипажа не взял, а нанял извозчика. Остановились неподалеку, стали ждать. Ждали недолго, с час, может. И он вышел, мой… чиновник по особым поручениям… Как он на меня все-таки похож. А как выглядит — истинный Ливен, держится с достоинством, элегантный… Я им просто залюбовался, благо он стоял возле здания, никуда не торопился, не как обычно… И тут к нему подошла эта (короткое слово было вымарано) и по-свойски взяла его под руку. Даже не взяла, а прямо нависла на нем… Одно дело, знать про эту (снова слово жирно зачеркнуто, и даже бумага немного прорвана) в его жизни, и совершенно другое — видеть ее рядом с ним. Меня чуть удар не хватил, так мне стало плохо.

Амбициозная, расчетливая, алчная, эгоистичная стерва. Зачем ей мой мальчик? Он не может ей дать ничего, за чем она обычно охотится — ни новой должности при дворе, ни связей, ни денег. Чего от него хочет эта интриганка? Использовать как инструмент в своих грязных играх? Ох, как бы до греха какого его не довела. А то ведь и эполеты полетят, и Сибирью запахнет. В лучшем случае. А куда уж мне за ним в Сибирь-то ехать, не молод уж, да и здоровье в последнее время стало все больше подводить…

Где у Якова были глаза и мозги, когда он с ней связался? Неужели до сих пор не видит, что ей верить ни в чем нельзя? Что она вся насквозь фальшивая, жеманная, мордочка хитрая, лисья и повадки такие же… Может, она, конечно, в постели кудесница, но хоть бы не наградила его какой заразой, которую по всему дворцу насобирала… Неужели во всем Петербурге перевелись женщины, которые могут ублажить мужчину? Ведь были же у него красивые, приличные, достойные женщины. Нет, надо было связаться с этой потаскухой…