— Значит, Штольман — незаконный сын Вашего брата… А я, судя по его отчеству и фамилии, думал, что Вашей сестры.

— У меня нет сестер и никогда не было. А что, Вас смущает, что Штольман — незаконный Ливен? Меня так нисколько. Он для меня такой же племянник, как если бы был рожден в законном браке моего брата. И я никому не позволю оскорблять его достоинство.

— И все?

— А Вам этого мало? Задета честь членов моей семьи. Впрочем, о чем я. Вам, видимо, такое понятие, как честь семьи не знакомо.

— И какие у Вас отношения с госпожой Штольман?

— Родственные. Сколько еще можно повторять, Анна Викторовна — жена моего племянника.

— Только ли родственные? Госпожа Штольман — молодая красивая женщина…

— Мелентьев, Вы забываетесь!! Если бы Вы задали этот вопрос не в рамках расследования, я бы вызвал Вас на дуэль!

— Я не спросил у Вас ничего… предосудительного… Но по Вашей реакции сейчас я вижу, что Вы готовы на многое… на очень многое… Так Вы говорите, госпожа Штольман гостит у вас?

— Да, но не только она. У меня еще гостит графиня Потоцкая, она составляет компанию Анне Викторовне. Наталья Николаевна — моя любовница, и, к Вашему сведению, я этого не скрываю. Она — вдова, с чужими женами, в отличии от некоторых, я связей не имею.

Мелентьев аж побагровел. Он прекрасно понял, что имел в виду Ливен. Что у него кроме жены есть любовница, да не просто есть, а о ней знают среди Дворцовой полиции. И бывает он у своей пассии почти в любое время, так как ее муж служит управляющим в поместьи верстах в пятидесяти от Царского Села и приезжает домой не чаще одного-двух раз в месяц.

— Ну хорошо… Оставим Вашу личную жизнь в покое… пока… И кто Вам донес о том оскорблении? Может, приврали? И не так все было?

— Я сам случайно услышал. Если бы мне пересказали это, в первую очередь я бы проверил, не решили ли оговорить человека. Но это не тот случай. У Кузьмы всегда был поганый язык. Любил он гадости говорить про людей, как за глаза, так и в лицо. Говорят, мужики его за это не раз били. Так что обиженных на него — пруд пруди.

— Так что же держали такого?

— Садовник он был отменный. Мой садовник два года назад сломал руку, и этого взяли ему в помощь на время да так и оставили. Он много хорошего сделал в саду, например, кусты подстриг в форме разных фигур. Розы высадил новые, каких у меня до этого не было — розы крупные, очень ароматные и долго стоят. У него был дар зеленью заниматься и в земле ковыряться. Этого у него не отнять. Еще бы дегтем ему его поганый рот залить, и цены бы ему не было.

— Или язык отрезать. Тоже помогает.

Ливен вздохнул.

— Ну так что? Вы причастны к убийству Сидорова?

— Я же сказал, что я его не убивал.

— Ну, может, Вы сами и не убивали, а приказали слугам убить. Они ведь для Вас на все готовы.

— У меня дураки не служат. Даже если бы я и приказал убить, тела Вы бы не нашли так же, как если бы это сделал я сам… И не стали бы убивать в день ссоры да еще и возле Императорского парка…

— Как знать, как знать…

— Подполковник, Вы что себе позволяете?? — с криком ворвался в кабинет Ливена обычно любезный начальник Дворцовой полиции Ширинкин.

Оба подполковника вскочили и вытянулись по струнке при появлении полковника.

— Вы садитесь, садитесь, Ваше Сиятельство, — более спокойным голосом обратился к Ливену Ширинкин. — Подполковник, кто дал Вам право заниматься делом, которое находится вне вашей компетенции, и почему я узнаю о преступлениях последним?? — снова перешел он крик.

Мелентьев стал что-то лепетать про близость мест преступления к Императорским паркам и возможных подозреваемых.

— Извольте доложить по форме, а не мямлить!!

Мелентьев в несколько словах доложил о ситуации.

— Все документы, заметки, показания, что Вы собрали, мне лично в руки! Дело будет передано Никольскому, начальнику следственного отделения уездного полицейского управления. Вон!!

Мелентьев отдал Ширинкину папку и покинул кабинет.

— Значит, Вы у него единственный подозреваемый, Павел Александрович? — спросил полковник Ливена, бегло просматривая содержимое папки.

— Ну а кто еще? Это же самое очевидное, по его мнению. А других подозреваемых еще искать надо…

— Вот же послал Всевышний такого дурня в помощники! Как говорят, заставь дурака Богу молиться, а он себе лоб разобьет… Все выказать себя перед начальством из кожи вон лезет… Надеюсь, что после этой его выходки я наконец смогу от него избавиться. Вы, Ваше Сиятельство, не беспокойтесь, Никольский во всем разберется, я уверен, он, как Вы и сами знаете, профессионал высокого уровня. Вы побеседуете с ним? Он в коридоре дожидается.

— Конечно, побеседую.

— Я оставлю Вас с ним тет-а-тет.

Никольский — блондин с голубыми глазами, которому было чуть за сорок, высокого роста и прекрасной выправки, зашел сразу же, как полковник Ширинкин вышел. В его руках была папка.

— Хотелось бы сказать Вам, Ваше Сиятельство, доброе утро, да такое утро добрым не назовешь.

— Вот именно…

— Мне бы присесть куда…

— Так садитесь за стол.

— Ну не на Ваше же место. Вас что с него Мелентьев согнал?

— Ну зачем я буду на человека напраслину возводить, не согнал… скажем так, распорядился.

У Никольского полезли брови вверх:

— Да кем он себя возомнил??

— Ну, видимо, на тот момент — имеющим… очень большие полномочия…

— Те, которых ему никто не давал, в том числе и его непосредственный начальник полковник Ширинкин?

— Что, и в коридоре слышно было?

— А то…

Никольский раскрыл папку и посмотрел бумаги гораздо внимательнее, чем Ширинкин.

— Для помощника начальника охраны Императора работа слишком топорная, а для князя — слишком кровавая… — усмехнулся следователь. — Неужели, господин подполковник, Вас не учили, как человека по тихому убрать? Без рек крови… Можно ведь было просто… скажем, придушить, чем-нибудь тяжелым по голове стукнуть, пристрелить аккуратненько в конце концов… К чему вся эта театральщина, а, Ваше Сиятельство?

— Да будет Вам, Роман Дамианович, поерничали и хватит, — миролюбиво сказал Ливен своему давнему знакомому. - Давайте уже по существу, а то у меня скоро важная встреча, да и Вам время терять тоже ни к чему…

— Да уж, времени потеряно и так слишком много… Так что Вы можете сказать по существу, Павел Александрович?

Ливен кратко рассказал то, что уже рассказывал Мелентьеву. И про оскорбление Сидоровым его племянника и племянницы, и про наказание и изгнание садовника из усадьбы. И про угрозы. И про довольно хлипкое алиби.

— Ну Ваше алиби меня меньше всего интересует, так как если бы я Вас и стал подозревать, то в последнюю очередь… А вот Ваших слуг и работников — гораздо больше.

— Думаете, кто-то из них? — с сомнением спросил князь.

— Не исключаю такой возможности, — честно сказал Никольский. — Мне придется поехать в Вашу усадьбу. Думаю, сегодня чуть позже. Или в крайнем случая завтра. После Вас у меня встреча с доктором Антоновым. Он сейчас как раз телами занимается. Надеюсь, сможет увидеть больше, чем тот, кому Мелентьев это поручил.

— И я надеюсь…

— А Штольман действительно Ваш племянник?

— Да, это так.

— Он никогда не говорил, что в родстве с князьями…

— Вы его знаете? — удивился Ливен.

— Да, мы учились в одно время в Императорском училище правоведения. Но я много лет его не видел, случайно как-то встретились в Петербурге лет пять назад. Он тогда был чиновником по особым поручениям. Чего он с того времени достиг?

— Вашей должности в маленьком заштатном городишке… Но в чине коллежского советника.

— За какие-такие… заслуги?

— Да, думаю, это он Вам сам сможет рассказать, когда приедет ко мне в усадьбу в гости.

— А с какой стороны он Ваш племянник? Просто очень любопытно. Штольман никогда не хвастался этим как другие мальчишки…