— А сама-то ты как в усадьбу попала?
— А я в имении у одного богатого помещика жила — знакомого Его Сиятельства, была сначала нянькой, а потом камеристкой, помогала барышням наряжаться. А когда их всех замуж выдали, не нужна стала. У барыни своя камеристка была. Тогда мне Его Сиятельство место горничной предложил, с условием, что если у него когда-то дамы будут гостить, то я буду одевать и причесывать их. Жалование приличное предложил. Ну я и согласилась. И не пожалела. Дамы за все эти годы всего несколько раз приезжали, и то ненадолго, на неделю, не больше, а то и вовсе только на выходные или на день. И все были красивые женщины, приятные, обходительные… Мы даже пару раз, бывало, надеялись, что он будущую княгиню привозил. Но нет, так и не сподобился, все бобылем и ходит. И на его виды на графиню тоже надежды нет. Не похоже, что она ему в сердце запала… А нам так хозяйка нужна…
— Так что ж, вы бы хотели, чтоб Павел Александрович женился?
— Конечно, хотели бы. Но, видно, так и не дождемся. Не встретилась ему та, чтоб он ей свое имя и титул захотел дать. Это ведь он так, из мужского самолюбия красавиц себе заводит, а жена ему совсем другая нужна — чтоб любила его по-настоящему и понимала… Вот на такой как Вы он бы женился — той, которая душу его разглядит, а не то, каков он снаружи… Только, он, похоже, сам в себе разобраться не может… хоть и не молод уже…
— Марфуша, какая же ты мудрая…
— Это мудрость житейская, а не я.
— А правда, что князь дам в свою спальню не допускает? — не смогла сдержать своего любопытства Анна.
— Истинная правда. Ни в ту, ни в другую.
— У него здесь две спальни?
— Да, одна наверху, в господском крыле — большая, как барину и полагается. И еще совсем маленькая спаленка внизу, из его кабинета, рядом с запертыми комнатами. Он там иногда спит, когда заработается.
«Или когда с тоски по Лизе напьется в очередной раз», — подумала Анна. Как она предполагала, Павел спал там, когда Лиза болела.
— Так вот в спальнях у него женщин никогда не бывало. Хоть у Его Сиятельства постель перестилает только Демьян, и без этого было бы понятно, бывает в спальне женщина или нет. Так что никогда такого не было. Он своих дам навещает в гостевой спальне, той, где сейчас графиня. Но и там тоже постель перестилать и комнаты убирать Его Сиятельство только Демьяну доверяет… в определенных случаях… Сам говорит ему, когда… есть такая необходимость… Не хочет он, видно, чтоб другие женщины, пусть и служанки, видели… свидетельства… его утех с полюбовницами… Это и к лучшему, Демьян будет молчать как рыба. А бабы — народ болтливый, не хватало еще, чтоб они подробности… плотских страстей Его Сиятельства обсуждали. В этом отношении Его Сиятельство очень… деликатен… не то что другие мужчины, которые как будто нарочно свои мужские победы стараются напоказ выставить. Так что, Анна Викторовна, никаких сплетен да еще таких, от которых краснеть придется, в усадьбе Вы не услышите. Кузьма был единственный, кто мог сказать какое-то непотребство. А теперь его, слава тебе Господи, больше тут нет.
— Марфуша, а где сейчас Павел Александрович? — Анна только сейчас вспомнила, что не знает, куда делся журнал, который он ей дал. Может, его подобрал Павел, когда шел к дому?
— Должно быть в кабинете, где ему еще быть? Если так рано вернулся из дворца, то, стало быть, привез бумаги, которые будет изучать.
— Его в это время беспокоить нельзя?
— Думаю, Вам можно, Ваша Милость.
Анна постучала в дверь кабинета и приоткрыла ее:
— Можно?
— Заходи, Аня, — Ливен сидел за столом и изучал карту, в его руке был карандаш, которым он делал на ней какие-то пометки. Карту он свернул, как только она переступила порог кабинета.
— Ты что-то хотела?
— Я тебя отрываю?
— Не очень.
— Павел, я, кажется, потеряла в саду твой журнал, когда услышала… те гадости. Ты его не находил?
— Нет. Но из сада он никуда не денется. Если он тебе нужен, я скажу Матвею, пусть поищет сам или скажет Флору.
— Нет, нет, мне не к спеху… Павел, из-за меня ты лишился хорошего садовника… Мне жаль…
— Аня, я лишился садовника не из-за тебя, а из-за того, что долгое время закрывал глаза на его поведение, на его отношение к людям. Мне давно нужно было разобраться с ним, пригрозить ему расчетом, если он не прекратит говорить пакости о людях. Но я предпочел этого не делать, так как меня очень удовлетворяла его работа. В итоге безнаказанность привела к той ситуации, что произошла сегодня. Я сам допустил это. Мне некого в этом винить кроме себя самого. Я не сожалею, что мне пришлось приказать наказать его и выгнать, он заслужил это. Поверь мне, я найду садовника не хуже этого, но на этот раз без злого языка…
Ливен вышел из-за стола, подошел к Анне, взял ее за руку и посмотрел ей прямо в глаза:
— Анюшка, я сожалею только об одном, что ты услышала те… непотребные слова… Мне было… очень больно за тебя, очень…
— Только за меня? А за себя? — тихо спросила Анна. — Кузьма ведь сказал плохо не только про меня…
— Аня, конечно, это меня задело. Но я слышал о себе немало, правда, не от прислуги или работников… и не в такой мерзкой форме… Когда мужчина — дамский угодник, кто-нибудь нет-нет да и пройдется по его… личной жизни… Но если это не прямое оскорбление, то это приходится пропускать мимо ушей, точнее делать вид, что не слышал… и не связываться со злопыхателем… Иначе дуэли можно было бы устраивать чуть ли не каждый месяц… Но если кто-то оскорбит тебя, этого я не спущу. Он поплатится за это. Никто и никогда не останется безнаказанным, поверь мне.
В голосе Павла было столько твердости и жесткости, что по спине Анны пробежали мурашки. Это говорил князь Ливен, а не Павел. Но через секунду она снова увидела Павла.
— Я никому не позволю обижать тебя, моя девочка… Ты много значишь для меня… — Павел поцеловал ей ладонь.
— Я… пожалуй, пойду… поищу твой журнал в саду сама…
Когда Анна вышла, Павел подумал о том, что если бы Анну оскорбил не садовник, а кто-то равный ему, то непременно была бы дуэль. Первая в его жизни, где он был бы не секундантом, а участником…
Анна решила не обращаться к слугам с просьбой о поисках журнала, зачем беспокоить их по такому ничтожному поводу. И хотела пройти мимо Матвея, но он, завидев ее, почти подбежал к ней:
— Ваша Милость, Анна Викторовна, может, Вы покушать желаете? Прямо сейчас? От волнений-то иногда аппетит пробуждается. Я могу у Харитона узнать, готова ли кулебяка, он ее для Вас делает, она ведь Вам так в день приезда понравилась… А я Вам в буфетной накрою, если Вы в столовой не желаете… Вкусная еда, она всегда настроение поднять может… Или, может, бокал вина? Тоже помогает… Ваша Милость, Вы только не берите в голову то, что видели… про этого недоумка.
— Почему недоумка?
— Так как разве у нормального человека в здравом уме могут все время гадости в голове и на языке быть? Да чтоб еще их про семью князя, хозяина своего, рассказывать? Взял его Его Сиятельство с улицы, так он должен был своего благодетеля и семью его чтить и уважать. А этот недоумок что? Похабщиной ему оплатил. Правильно Его Сиятельство сделал, что приказал высечь его и выгнать. Давно надо было. Если б мы услышали, что он про Вас с Яковом Дмитриевичем слово худое сказал, сами бы Его так взгрели, что и свет белый был бы ему не мил, да и язык ему бы не мешало подрезать…
Мы здесь все очень рады, что Вы приехали, и надеемся, что и Яков Дмитриевич до нас доедет. Все здесь к Его Сиятельству Дмитрию Александровичу с большим уважением относились, и к Его Милости Якову Дмитриевичу такое же отношение будет. А Вы, Ваша Милость, для Его Сиятельства как свет в окошке. Мы же видим, как он Вас привечает, вон, мейсен свой любимый для Вас приказал достать, никогда бы он с дамой из него чай пить не стал, только с дорогим ему человеком, слишком уж этот сервиз для него особенный. Конечно, он бы никогда плохого слова в Вашу сторону не потерпел… Князюшка наш — дай Бог ему здоровья, прекраснейший человек, человек чести, такого родственника Вам с Яковом Дмитриевичем небеса послали… Вы уж извините, что я так много Вам всего наговорил… Но не мог не сказать…
