— Может, еще кого-то припомнит, но я сомневаюсь. Ему надо было дать фамилию Водкопьянов, так как любит за воротник закладывать. Я в другой раз на пристани дворника Силантия спрошу, он глазастый, кого-нибудь да видел — кто сам уезжал или встречал кого. Вы не беспокойтесь, Яков Платонович, хоть и не так быстро, но составим список. Или Вам это спешно? Но если спешно, то аккуратно вряд ли получится…

— Нет, Антон Андреич, лучше аккуратно, чем спешно. Время терпит. Вы пока текущими делами займитесь.

Антон Андреевич открыл одну из папок и начал просматривать дело, попутно делая пометки в записной книжке, подаренной князем Ливеном. В папке еще оставалась половина листов, когда его к себе вызвал Трегубов. В это же время следователю Штольману принесли телеграмму из Петербурга от Белоцерковского. Если перевести скупой телеграфный стиль на обычный язык, получалось следующее. Почтальон в доме недавно сменился, прежнего пока не нашли. На вокзалах Тани не видели, Белоцерковский их уже проверил сам, сделав для себя Каверина подозреваемым номер один. Стандитский пошел по знакомым, кто жил неподалеку от Карелиных, и ювелирным лавкам в округе. В одной вспомнили, что промышленник Мамонтов, забирая заказанное для дочери бриллиантовое колье, купил и отдал безделушку девочке, которая разглядывала ее. Белоцерковский выяснил, что Мамонтов даже не был знаком с ней. Один из приятелей Стаднитского видел, как похожая на Таню девочка днем стояла и разговаривала на улице в нескольких домах от того, где жила, с высокой стройной дамой, что была в темном платье и шляпе вуалью. Точного дня он не помнил, возможно, это было накануне или в день трагедии, а не после нее, и женщина — мать Тани.

Вот ведь как — Стаднитский решил помочь в поисках Тани. От Владка Садиста Штольман такого не ожидал. Наверное, то, что у него самого появилась дочь, подтолкнуло его к этим действиям. Владек узнал немного. Но даже то, откуда у Тани появилось желанное украшение, и что его даритель — случайный человек, который не мог быть причастен к ее исчезновению, сужало круг возможных подозреваемых. Была ли девочка, увиденная прохожим, Таней — было неясно. Если это была она, женщина, которая беседовала с ней, могла оказаться ее матерью или знакомой матери. Жаль, что лица дамы не было видно из-за вуали, иначе они могли бы определить, кто это был.

Своими новостями Штольман поделился с полковником Дубельтом, который, как и обещал, пришел после обеда.

— Не так уж много, полковник, но хоть что-то…

— Да, хотя бы мужчину, подарившего Тане украшение, можно исключить из круга подозреваемых… Теперь я еще больше думаю про Каверина, что девочка отправилась к нему. Но вот то, что ее не видели на вокзалах — плохо. Если бы видели, было бы хоть направление, в котором искать далее. Имею в виду направление, куда с того вокзала ходят поезда.

— Очень надеюсь, что о направлении сообщит Ваш знакомый офицер.

— Да теперь надежда только на это, — согласился Дубельт. — Будем ждать. А где Ваш заместитель?

— Решили-таки побеседовать с ним?

— Ну не могу же я приходить в участок все время лично к Вам, — ухмыльнулся полковник. — Полицмейстер, хоть, как Вы и сами знаете, умом не блещет, все же может заподозрить в моих визитах и иной интерес кроме профессионального. Так что разговор, хотя бы формальный, с Вашим помощником необходим.

— Коробейников как раз у полицмейстера, думаю, будет с минуту на минуту.

Антон Андреевич не заставил себя долго ждать. Увидев в кабинете полковника, он решил, что тот пришел к Штольману.

— Простите, я не хотел вам помешать.

— Антон Андреевич, это полковник Дубельт Анатолий Иванович, он, собственно говоря, пришел к Вам.

— Да, я хотел поговорить с Вами о деле курьера и погроме в ресторации. Ведь эти дела вели Вы?

— Да, Ваше Высокоблагородие, я. Яков Платонович этого делать не мог… в виду определенных обстоятельств.

— Вот поэтому, господин Коробейников, я и хотел задать Вам несколько вопросов.

— Ваше Высокблагродие, Вас господин полицмейстер к себе требует! — донесся из коридора голос дежурного.

Штольман вышел, Коробейников сел за свой стол, а Дубельт, расположившийся на стуле у стола начальника сыскного отделения, повернулся к нему.

— Господин Коробейников, что Вы думаете по поводу смерти Баллинга? Отчего это произошло?

— Доктор Милц сказал, что сердце не выдержало. Я склоняюсь к тому, что это случилось по той причине, что он лишился большой суммы денег, которую вез для купца из соседнего уезда, и вещей князей Ливенов, что он должен был доставить Якову Платоновичу. Молитвенник, говорят, старинный и очень дорогой. Кроме того, как оказалось, Его Сиятельство, батюшка Якова Платоновича вписал его в фамильное древо, а это, знаете ли, было семейной тайной. Может, испугался, что тот, кто его ограбил, будет шантажировать этим князей Ливенов.

— Не Штольмана?

— Так что с Якова Платоновича было взять-то? Разве что револьвер, фотографический аппарат да пару костюмов… Это князья со средствами, с них можно было попытаться много вытянуть… Только вот не поддались бы они на шантаж. Да, впрочем, шантажировать их и смысла не было.

— Почему?

— Так Его Сиятельство Павел Александрович и так признал, что Яков Платонович — его племянник, сын его почившего старшего брата. Как приехал в Затонск, всем представлялся дядей Якова Платоновича. Он не из тех высокородных господ, кто будет отрицать наличие незаконного родственника или стыдиться его. Только Баллинг, конечно, этого уже не узнал — ранее умер.

— Вы с таким… пиететом говорите о князе Ливене, будто сами с ним знакомы.

— Имел честь быть представленным Его Сиятельству, — высокопарно сказал Коробейников. — Его Сиятельство не посчитал ниже своего достоинства зайти к нам в участок. Князь, при важной должности, а человек наиприятнейший и обходительный. Все так говорят, кто его видел…

«Да, уж Ливен может произвести впечатление, он это умеет, — усмехнулся про себя Дубельт. — Наиприятнейший человек — для тех, кто его… в гневе не видел. А когда князюшка мечет гром и молнии, лучше рядом не находиться, а то от подобного и шарахнуть может. Праведного гнева Его Сиятельства курьер и испугался до смерти — прямом смысле этого слова».

— А что можете сказать про Никанорова? Какое впечатление он на Вас произвел?

— Мерзкий он человек, хоть и офицер… Нельзя таким мундир носить, они только позорят его… Он ведь не только курьера ограбил, но и на Якова Платоновича поклеп возвел. Что Штольман ему якобы семейный молитвенник в карты проиграл. А потом у нас в кабинете даже вспомнить не мог, что про какого-то Штольмана по пьяни нес…

— Штольман при этом присутствовал?

— Присутствовал, — согласился Коробейников, — но… не вмешивался… в ведение допроса…

Сдержался, значит, незаконный Ливен. Морду похмельную не набил и по стене подонка не размазал, хоть без сомнения кулаки чесались.

— Хорошо, больше у меня к Вам вопросов нет.

Коробейников выдохнул — он понимал, что при желании полковник мог задать ему очень каверзные вопросы. Но не сделал этого. Даже не возмутился тому, что Штольман, которого во время допроса не должно было быть в кабинете, находился там. Видимо, сочувствовал Штольману, что тот попал в такой переплет из-за офицера, у которого не было ни стыда, ни совести.

Дубельт не стал дожидаться Штольмана — они, вроде бы, уже все обговорили, да и кто знает, сколько его продержит у себя полицмейстер. Может, вызвал его по делу, обсуждение которого займет продолжительное время.

Никакой особой причины для приглашения в кабинет начальника сыскного отделения кроме беспокойства относительно появления армейского полковника у Трегубова не было. Полицмейстер боялся, что полковник попытается запутать Коробейникова, и тот скажет то, чего бы не следовало. А к чему это приведет — только Богу известно. Штольман заверил полицмейстера еще раз, что, как ему виделось, у Дубельта не было намерений найти какие-то огрехи в ведении следствия по обоим делам. Если бы были, он бы вел себя по-другому с самого начала.