Штольман посмотрел на юношу, который был довольно хорошо развит физически — теперь понятно, откуда у него такие мышцы. И откуда в его речи столько простонародных слов — от постоянного общения с крестьянами.
— А отец Ваш чем занимался?
— Так то в городе куролесил, то в имении…
— Это что же Вы, дворянин, сын помещика с мужиками в поле работали, когда он пьянствовал и девок портил?
— Ну да…
— А деду своему в Затонск почему не пытались сообщить?
— Так стыдно было про такое рассказывать…
— Написать о таком стыдно, а с мужиками и бабами, значит, вместе снопы вязать не стыдно?
Юноша одарил Штольмана своеобразным взглядом. Видно, что он, городской житель, не понимал очевидного.
— Нет, не стыдно. Что ж в этом стыдного? Я ведь тоже ел хлеб, который из того зерна пекли… А день упустишь, ненастье наступит, да не на день-два, а на недели зарядит, и весь урожай поминай как звали… Да и барчук какой-никакой, а хозяин. Мужики меня слушались, как и старого Пахомыча, который после того как управляющий к другому помещику сбежал, стал вместо него мужиками и бабами заправлять. Не потому что папаша мой жалование ему за это платил, а так как деда моего, Иллариона Ардалионовича очень уважал. Пахомыч говорил, что он был хозяин каких поискать. Он поместье от своего отца, Ардалиона Адриановича унаследовал, тот его сам вырастил, без жены, она родами умерла, а он после того так и не женился. Поместье при Илларионе Ардалионовиче процветало, порядок в нем был. И Пахомычу, видать, было больно, как имение, в котором он всю жизнь прожил, в упадок приходит, так как сын барина его любимого совсем его забросил. Еще говорил, что только на меня у него и надежда… Сильно переживал, когда мне пришлось в Затонск переехать, сказал, что без меня и вовсе все коту под хвост пойдет… Так, видно, и случилось, так как когда я уезжал год назад, имение еще было наше, а когда на похороны папаши в прошлом месяце приехал, оказалось, что уже чужое…
— И кто сейчас им владеет?
— Племянник соседей наших Савраскиных — тех, у которых сын девкам дворовым детей наделал. Он жениться надумал, хотя, думаю… скорее не надумал, а приходится ему — по слухам… Говорят, он у кого-то в городе закладную на имение выкупил.
— Что значит, говорят? Вы бумаги видели?
— Ну дал он мне что-то, только я в таких делах совсем не разбираюсь… Смотрится все вроде как правильно…
— Что же Вы адвоката не наняли?
— На какие деньги? Нет у меня таких…
Яков Платонович покачал головой:
— Так нужно было срочно попечителю писать.
— Я не догадался, а подсказать некому было…
— Юрий Григорьевич, эти бумаги обязательно должен посмотреть поверенный. Вдруг в них не все по закону? Раз Вы человек, который в таких делах не компетентен и адвоката не могли нанять, чтоб удостовериться, что все правильно, Вас могли и обмануть.
— Каким образом?
— Этого я не знаю. Но поверьте, подобное бывает. Я бы Вам настоятельно посоветовал обратиться к Виктору Ивановичу. Как я уже сказал, об оплате его услуг Вам сейчас не нужно беспокоиться.
Штольман подумал, что Миронов мог хотя бы взглянуть на документы — не покажется ли ему в них что-то подозрительным. Интуиция подсказывала ему, что молодого неопытного человека, которого некому было защитить, могли и облапошить.
— Тятенька Юлий Глигольич! Там Акулина в окошке! Она мне петушка купила?
— Купила, наверное. А если нет, пойдем и сами купим. Ты только паровоз свой не забудь, — Дубровин снял мальчика со стула. — Пойдем мы, Яков Платонович… Вы уж извините, что пришел к Вам… Наверное, не нужно было…
— Очень даже нужно. Хорошо, что пришли. И знаете, как Анна Викторовна вернется, приходите как-нибудь к нам домой в гости, вместе с Егорушкой. Мы оба будем рады Вас видеть, — почему он так сказал, Штольман не понял и сам. Это получилось само собой. У них в доме бывали только родители Анны, доктор Милц и Коробейников. Ну и Павел. А еще Дубельт.
— Тятенька Юрий Глигольич! — подергал Егорушка Дубровина за полу пиджака. — Там еще балин Глиголий Лалионыч… Он шатается, болеет…
— Да не болеет он, напился опять в стельку, вот и шатается, — не задумываясь, буркнул Юрий. Потом понял, что сказал это про умершего человека, и добавил:
— Егорушка, не выдумывай, нет там больше никого… Вы не обращайте на него внимания, Яков Платонович. Это он… от переживаний, наверное…
От переживаний ли? Не обращать внимания? Наоборот, на это стоило обратить внимание. Еще один… Егорушка с видениями…
— А раньше у него такое бывало?
— Не припомню. У меня самого такого тоже никогда не было. А вот папаше по пьяни мерещилось, что вроде как его отец Илларион Ардалионович с того света к нему приходил, бранил его за пьянство и распутство. Так в таком состоянии, до какого папаша, бывало, напивался, к некоторым и черти приходят, а не только покойный родитель.
Это, конечно, могло быть простым совпадением. А если нет? У Штольмана появилось несколько вопросов, ответы на которые, возможно, могли дать более веские основания для только что возникших у него… подозрений.
— Юрий Григорьевич, а сколько было лет было Вашему отцу?
— Сорок два.
— Сорок два? Вы уверены? Вы его описывали чуть ли не как старика, а, получается, тот случай с Дуняшкой произошел, когда ему было лет тридцать семь.
— Верно, тридцать семь. После смерти матушки он ударился во все тяжкие и за несколько лет сильно постарел, уже тогда выглядел за пятьдесят и изрядно поистаскавшимся… Поэтому я и сказал, что женщина не стала бы с таким сама…
Яков Платонович прикинул — сорок два, если бы больше, то вряд ли. А сорок два — не так уж невероятно, если и другие мужчины из семьи женились рано.
— А Ваш дед, он так же как и Ваш отец в молодом возрасте семьей обзавелся?
— Да, дед Илларион Ардалионович женился молодым, на соседской барышне Лидии Даниловне, к которой с юности испытывал чувства. Бабушка была некрепкого здоровья, только одного сына родила — моего отца. Я ее плохо помню, она умерла, когда мне лет пять было. А дед, когда восемь, его лучше помню.
— А прадед Ваш, у которого жена умерла родами, тот до глубокой старости дожил? Вы его застали? Чем он занимался? Все ли время жил в поместье? Как его жену звали?
— Нет, до моего рождения умер. Ардалион Адрианович был офицером, в имении стал жить постоянно только когда в отставку вышел. Знаю, что в Москве служил, так как дед помнил, как они с отцом в Белокаменной жили.
— А женился он в Москве?
— Возможно, и там, но точно не скажу. Он про свою женитьбу и жену не любил говорить, видно, больно ему было вспоминать. Дед даже про свою матушку ничего не знал. Только то, что поженились родители по любви, а через год она умерла, когда он родился. По словам Ардалиона Адриановича, была красивая женщина, добросердечная, любила бы своего сыночка, но Господь прибрал ее. Имя у нее было редкое, но какое — не помню.
— Не Ираида случаем?
— Может, и Ираида. Мудреное какое-то имя было…
Штольман хмыкнул, конечно, Илларион и Ардалион имена простые, не то что Ираида.
— Тятенька Юлий Глигорьич, пойдем, а? — снова дернул Дубровина за полу пиджака Егорка.
— Пойдем мы, Яков Платонович… Петушка купим, если Акулина не купила. Да в библиотеку зайдем, мне книгу возьмем и сказок каких-нибудь, чтоб Егорушке читать.
— Конечно, — кивнул Яков Платонович. — Вы когда будете в городе, заходите, буду рад Вас видеть.
========== Часть 24 ==========
Коробейников вернулся в управление почти ни с чем — свидетель Брянцев дома так и не появился. Что касалось просьбы Штольмана, билетный кассир Водопьянов на вскидку вспомнил только помещика Давыдова, что приобрел лошадь, купца Харитонова, в конторе которого Антон Андреевич когда-то служил, и начальника почтамта Печкина, ездившего с семьей к родственникам. Все они покупали билеты до Твери.
