— Думаю, ему просто нужно отчитаться перед начальством, как говорится, поставить галочку, что он имел разговор с полицейским, занимавшимся этими делами, только и всего.

Вернувшись к себе, Яков Платонович обнаружил, что кабинет был пуст, в нем не было ни Коробейникова, ни Дубельта. Он вынул из ящика дело об ограблении в Слободке. Следует перечитать показания Брянцева, возможно, удастся поймать его на противоречиях. Нужно будет также затребовать из архива дело о краже коллекции монет у местного помещика и расспросить об этом Коробейникова. Вряд ли он служил в полиции в то время, но, не исключено, что мог слышать об этом деле как обычный горожанин.

О том же он спросил Виктора Ивановича, который принес ему сверток с пирожками от Марии Тимофеевны.

— Да, такая кража была года три назад, по осени. У меня брали показания по этому делу.

— Показания? Вы что же подозреваемым были? — уставился Штольман на затонского адвоката.

— Нет, как свидетеля опрашивали. Гаврилов в начале сказал, что он показывал мне свою коллекцию. А я ее и глаза не видел, даже о ее существовании не знал, пока мне об этом в участке не сказали. Так же как и доктор Милц, который, по словам Гаврилова, тоже ее якобы видел. У Петра Степановича после этой кражи вроде как разум помутился. Ему казалось, что он собрание монет показывал всем, кто в его доме бывал. А бывало у него очень мало народа, в основном только по делу, он не любил приглашать к себе, нелюдимым был человеком. Сам я был у него в доме раза два-три, когда он хотел с соседом судиться за луг — вроде как тот луг раньше их имению принадлежал, да раздумал потом тяжбу начинать. Доктор Милц, понятно, в доме был больше раз, чем я. И самого Петра Степановича пользовал, и челядь его. Потом вроде бы выяснилось, что коллекцию, но и то не всю, а небольшую ее часть он показывал Никитину, председателю дворянского собрания, и учителю истории из гимназии. И управляющий видел несколько монет, они на столе в кабинете Гаврилова были, когда тот его к себе вызвал. Он тогда основным подозреваемым и был, поскольку и монеты видел, и уволился накануне той кражи.

— А откуда у Гаврилова была коллекция, не знаете? Сам ее собирал?

— Точно не знаю, вроде бы от какого-то родственника в наследство досталась. А почему Вас это старое дело интересует, Яков Платонович?

— Пока сам не знаю. Узнал о нем на днях случайно, и мне не дает это покоя…

— Бывает… А я ведь что к Вам зашел, Яков Платонович. Помнится, в последнюю нашу встречу мы говорили про помещика Дубровина, который собирается привезти своего брата и опасается, что люди подумают, что мальчик — его сын. И я предложил во избежание этого… громко поговорить об их истинном родстве…

— Поздно, Виктор Иванович. Он уже привез мальчика, а тот называет его тятенькой.

Миронов вздохнул.

— Тятенькой, говорите… Да, теперь слухов не оберешься, даже если мы свои добавим. Жаль юношу, он поступает от чистого сердца, а злые языки его с грязью могут смешать… И не отрежешь ведь их.

— Да, не отрежешь, это причинение вреда здоровью, подсудное дело, — согласился Штольман. — У него кроме этой теперь и другая проблема есть.

— Какая же?

— Мать мальчика, похоже, задумала шантажировать Дубровина. Устроилась в их городке в бордель, а теперь собирается обвинить Юрия в том, что ей туда пришлось поступить, так как якобы это он изнасиловал ее, и ребенок — результат того насилия. И чтоб сохранить это в тайне, хочет от него ежемесячного вознаграждения.

— Яков Платонович, Вы это серьезно?

— Более чем.

— О каком насилии может идти речь сейчас? Лет пять прошло. Даже если оно и имело место, что ж она сразу на насильника не заявила и от безысходности в дом терпимости не отправилась как ребенка родила, а то и до этого… И как она хочет это… провернуть?

— Дубровин говорит, что если он откажется платить, то отправит письмо в полицию, в наш участок, чтоб погубить его репутацию.

— Как бы она кроме этого другое не учудила. В Затонск не переехала и к Аглае Львовне в заведение не подалась.

— Что?!

— Ну так слухи-то самой распустить проще… чем с полицией связываться… Да и само ее присутствие на Дубровина будет оказывать более… впечатляющее воздействие… Надо бы с Аглаей Львовной переговорить на этот счет. Ей точно не нужна девица, с которой не оберешься неприятностей. Нужно будет зайти к ней как-нибудь.

— И не думайте, Виктор Иванович. Зайдете, а до Марии Тимофеевны сплетни дойдут, тогда Вам самому неприятностей не избежать. Лучше я сам туда зайду, я ведь в заведении уже не раз бывал по полицейской надобности.

В последний раз это было после их с Анной ссоры, когда она, вся в расстроенных чувствах, придумала себе, что он мог пойти за утешением к девицам… Лучше будет сказать ей, что у него к маман дело, касающееся его службы.

— Анна-то не приревнует? — усмехнулся свекр, словно прочитав его мысли. — А то ведь кто-нибудь донесет ей, что ее супруга видели в заведении… как и Марии Тимофеевне бы про меня донесли… Мол, жена уехала, а Вы по девицам отправились…

— Ну так дождусь ее, не навечно же она к Павлу Александровичу уехала. Думаю, скоро вернется, возможно, и на этой неделе. Павел Александрович все же человек занятой, чтоб подолгу заниматься гостями.

В кабинет снова заглянул дежурный:

— Ваше Высокблагородие, еще одна телеграмма. Почтальон извиняется за задержку. Он, дурачина, сначала ее к Вам домой доставил, а уж гораздо позже сообразил, что нужно было ее сразу в участок нести.

— Так что же когда он первую телеграмму приносил даже не сказал, что мне еще одна есть?— недовольно спросил Штольман.

— Так первую-то приносил наш почтальон, что обычно в участок приходит. А это другой, видно, тот, кто к Вам домой письма носит. Если в телеграмме про что-то безотлагательное, то мы его… к ответственности привлечем.

— Нет, голубчик, ничего безотлагательного. Это не по службе, ступай, — махнул Яков Платонович рукой. — Телеграмма от Павла Александровича. Анна завтра приезжает. Я ее встречу.

— Думаю, мы с Марией Тимофеевной тоже. Не усидит она дома, когда я скажу, что Аня возвращается. У нее ведь столько вопросов будет, — улыбнулся Миронов. — Кроме того, вдруг у Вас и возможности не будет, служба-то у Вас, сами знаете, непредсказуемая…

— Верно говорите, Виктор Иванович — непредсказуемая.

Попрощавшись с тестем, Штольман пошел к Трегубову — уже во второй раз за день. На этот раз, чтоб отпроситься у него на пару часов для встречи Анны Викторовны. Полицмейстер, радостный от того, что полковник Дубельт не стал копать глубоко, был более чем щедр и дал начальнику сыскного отделения целый свободный день, добавив при том, что если, конечно, произойдет что-то, с чем Коробейникову будет не справиться самому, ему придется прервать свой выходной. Штольман понимал это и без пояснения Трегубова. Служба есть служба.

Дома Яков Платонович не знал, чем себя занять, чтоб быстрее наступило завтра, когда вернется Анна. Он снова вытащил свои сокровища. Он непременно покажет их Анне и расскажет ей, что они для него значат. Яков осторожно взял в руку танцовщицу Кати. Интересно, почему матушка так любила эту фигурку? Не потому ли, что ее подарил ей Дмитрий, как, возможно, и ту фарфоровую статуэтку, где мужчина склонил голову на колени барышне? А, может, и другие тоже были его подарками, ведь они стоили немало. Но, возможно, что-то из этой коллекции Катя унаследовала и от своих родителей. Но он был уверен, что ни одна из них не была подарена ее мужем Платоном Павловичем. Даже если бы он и хотел сделать жене подарок, он не стал бы тратить деньги на такие глупости. А вот Дмитрий Александрович стал бы — просто чтоб порадовать свою возлюбленную. Яков подумал, что не исключено, что когда князь ухаживал за Катей, он дарил ей и украшения.