— Ну и хорошо, что съездили. Сами-то там ни с кем не познакомились? — полюбопытствовал Штольман.

— Откуда Вы знаете, Яков Платонович?

— Да вид у Вас, Антон Андреич, больно цветущий.

— Познакомился. Барышня та — родственница жениха, прекрасная барышня.

— Что-то непостоянны Вы в своих увлечениях, Антон Андреич, — подначил помощника Яков Платонович. — То дама, которая в одном нашем деле фигурировала, то Анастасия Николаевна, с которой Вы вместе танцевали на нашем приеме…

Коробейников вздохнул про себя: он очень постоянен в своих… привязанностях, но только разве такое скажешь Штольману… про его жену? И раньше Анна Викторовна была не про него, а сейчас тем более. Другие барышни — как знать, может, и его ждет счастье с какой-нибудь. Но точно не с Анастасией Николаевной Трегубовой.

— С Анастасией Николаевной я только танцевал, больше ничего… Конечно, она барышня видная, только вот Николай Васильевич никогда бы моих ухаживаний не одобрил. Ему другого кавалера для дочери подавай — как тот офицер из гарнизона, который сейчас за ней ухаживает. С позволения ее батюшки, разумеется… Куда уж мне до него, — махнул рукой Антон Андреевич, — штабс-капитан, дворянин…

— Штабс-капитан?

— Штабс-капитан Розен… который молитвенник князей Ливенов в карты у Никанорова выиграл… Извините, что о таком неприятном моменте напоминаю…

— Момент, безусловно, неприятный, — согласился Яков Платонович. — Но Розен — человек порядочный и благородный. И не его вина, что тогда произошло.

— Не его. Во всем Никаноров виноват…

— Насколько мне известно, Розен помог огранизовать погребение Баллинга, жертвы алчности Никанорова.

— Да? Этого я не знал… Но и без этого он мне хорошим человеком виделся, я рад за Анастасию Николаевну, что она с ним встречается.

— А та барышня со свадьбы? Очень понравилась?

— Очень. Антонина Тихоновна — очаровательнейшая барышня, — улыбнулся Антон Андреевич. — Как оказалось, в соседнем уезде живет. Мы ведь с ней так и разговорились — про родные места… Потом о многом говорили… Я ее на несколько танцев приглашал, она мне ни разу не отказала… Обратно мы вместе в поезде ехали, только она на предыдущей станции вышла… Могли бы пообщаться лучше… душевнее, только, к нашему несчастью, в том же вагоне Ребушинский ехал. Видел, что я разговаривал с барышней, к которой интерес имел, но раза три к нам подходил, разговор прерывал…

Ребушинского не было в городе, вот, наверное, почему накануне в «Затонском Телеграфе» не появилось статьи о том, какая служба была у Его Сиятельства князя Ливена — о чем по Затонску уже поползли слухи. Или же, даже если он был бы в городе, он не посмел бы написать про службу князя? Интересно, куда он ездил?

— Сочувствую Вам, что Ребушинский так бесцеремонно вмешивался в Ваши беседы с барышней… Откуда он возвращался?

— Из Москвы. Он туда за последний месяц второй раз ездил, сокрушался, что так денег не напасешься.

— Второй раз за месяц в Москву? — насторожился Яков Платонович. Москва была одним из городов, откуда были отправлены мерзкие письма. Он не думал, что Ребушинский сам мог их посылать, зачем ему это? Штольман, незаконный сын князя, какой-никакой, а герой для его статеек… И все же упускать из виду тот факт, что Затонский писака бывал в Москве, не стоит.

— А в ближайшее время он еще куда-то ездил?

— Кажется, только в Тверь.

Тверь — еще один город из списка…

— Антон Андреич. у меня к Вам будет просьба. Именно просьба, а не поручение. Вы не могли бы… аккуратно, не привлекая внимания, поспрашивать в городе, кто в последний месяц ездил в Москву и еще несколько городов, — Штольман написал список и отдал Коробейникову. — И кто оттуда приезжал в Затонск. Это моя личная просьба.

— Понимаю, Яков Платонович, — кивнул Коробейников, — Вам это нужно для дела, только официально Вы такой информации собрать не можете…

— Именно. И поэтому прошу Вас помочь мне.

— Всегда готов, Яков Платонович. Я Вам сразу скажу про кого знаю. Купец Игнатов приезжал из Москвы по своим делам. Знакомый Трегубова из Твери на воды. Помещик один на ярмарку в Тверь ездил за лошадью, имя его из головы сейчас выскочило… Я на пристани поспрашиваю, я же там билетным кассиром был, меня там хорошо знают. Ну и на вокзале тоже поинтересуюсь, как Вы сказали, аккуратно. Конечно, только про те города, откуда в Затонск можно напрямую добраться… Еще потихоньку обойду гостиницы и постоялые дворы, там тоже можно много чего выяснить…

— Премного буду Вам благодарен.

— Может, тогда я пристань схожу, я мигом обернусь.

— Что ж, сходите, Антон Андреевич, только заодно проверьте, не появился ли дома Брянцев — свидетель по делу об ограблении в Слободке. А то его показаниям у меня веры нет. Жена говорила, что он должен во вторник-среду вернуться. Если дома, пусть городовые его в участок доставят.

— Будет сделано, Яков Платонович.

За несколько дней Коробейников соберет хоть какие-то сведения, при этом, так как он местный, его вопросы многим не будут казаться подозрительными, как если бы их задавал следователь Штольман. Размышления Якова Платоновича прервал стук в дверь.

В кабинет начальника сыскного отделения зашел молодой помещик Юрий Григорьевич Дубровин с мальчиком лет четырех. Ребенок был на него очень похож — такие же светло-русые волосы, добрые голубые глаза, веснушки на лице. Одной рукой он держался за молодого человека, а второй прижимал к себе игрушечный паровозик. Дубровин погладил мальчика по голове:

— Егорушка, постой пока.

Затем обратился к Штольману:

— Добрый день, господин Штольман. Вы очень заняты?

— Нет, господин Дубровин, проходите, располагайтесь. С чем пожаловали?

— Поговорить опять хотел с Вами, если не буду Вас слишком отвлекать… Как видите, у меня… новые обстоятельства…

Новые обстоятельства спросили:

— Тятенька Юлий Глигольич, где мы?

— Егорушка, мы в полицейском управлении, пришли навестить знакомого, Якова Платоновича.

— Он меня у тебя не забелет?

— Не заберет. Не волнуйся. Сядь вот на стул тут у окна. Господин Штольман, можно?

Штольман кивнул. Дубровин поднял мальчика и посадил на стул, который стоял у круглого стола у окна и был дальше всего от стола следователя.

— Ты смотри в окошко, а потом мне расскажешь, что видел.

Не успел он сделать пары шагов, как ребенок снова спросил:

— Тятенька Юлий Глигольич, ты куда?

— Егорушка, я посижу с Яковом Платоновичем рядом, нам поговорить нужно. А ты там или в окошко смотри, или с паровозиком играй, только не шуми.

— Егорушка, может ты чаю хочешь? — спросил Штольман и, пошарив в ящике стола, добавил, — с печеньем.

— Хочу.

— А Вы?

— И я не откажусь.

— Принесите три кружки чаю, — крикнул в коридор начальник следственного отделения.

Дежурный принес чай, Штольман поделился с мальцом печеньем. Поставил тарелку и стакан с чаем на круглый стол, где стоял графин с водой и стакан.

— Тятенька Юлий Глигольич, чай голячий.

— Ну так подожди, пусть остынет. Егорушка, смотри в окошко, может, нашу Акулину увидишь, она в лавку пошла и на рынок. Я ей сказал тебе петушка на палочке купить. Ты уж смотри хорошенько, не пропусти ее.

Ребенок уставился в окно. В ожидании Акулины с гостинцем.

— Тятенька Юрий Григорьевич, значит… Что ж, поздравляю Вас с новоприобретенным отцовством, — улыбнулся Штольман, глядя на девятнадцатилетнего юношу, которого величал тятенькой четырехлетний малыш. Он подумал о том, что дю Плесси стал отцом для детей жены тоже в девятнадцать, а разница с ее старшим сыном была, как сказал Паскаль, двенадцать лет. У Дубровина пятнадцать, но у него другая ситуация — в отличии от дю Плесси, который женился на вдове с детьми, его самого могли посчитать отцом ребенка, чего он и опасался.