Дубельт ему понравился, широких взглядов, умный, наблюдательный, проницательный — хоть и больше, чем ему бы хотелось. Но, как ему представлялось, своей проницательностью в личных целях он не пользовался, поскольку она была в купе с порядочностью, Более того, в определенных ситуациях он осторожно делился своими мыслями и наблюдениями с теми, кого они касались, притом так, чтоб человеку не было неловко. Как это было в случае с ним самим.
До разговора с Дубельтом Яков считал, что в столице к внебрачному сыну князя многие будут относиться с высокомерием и надменностью, или, чего он не исключал, с презрением. Еще с любопытством, подобным тому, какое преобладало у жителей Затонска. Но по словам полковника, интерес некоторых персон к нему как к племяннику князя Ливена будет иметь совершенно конкретную цель. Дубельт сказал, что Павел Александрович очень разборчив насчет того, кого впускать в узкий круг своих приятелей и друзей. И быть в этом кругу, как он понял, хотели бы далеко не пара человек. Как же, не просто князь, а приближенный к самому Государю, пусть и благодаря своей должности, а не личным связям. Но это не какой-то граф или барон из провинции, который, возможно, и видел Его Императорское Величество лишь однажды откуда-нибудь издалека. Дубельт, по-видимому, полагает, что кое-кто решит, что теперь появилась возможность подобраться к Его Сиятельству через его племянника. Попытаются завязать приятельские отношения со Штольманом, а он приведет их к князю Ливену… Нет, подобного не случится. С новыми знакомствами нужно будет быть осторожным. И со старыми тоже. Как раньше. И даже еще больше. Далеко не все люди порядочные и искренние, какими хотят казаться, он знал об этом наверняка. Дубельт, к счастью, не из таких. Он рассказал о себе и своей семье больше, чем обычно говорят новому знакомому. Возможно, потому, что хотел дать Штольману понять, что его искренность настоящая, а не показная, а, возможно, и потому, что, зная тайны Ливенов, он посчитал нужным сообщить ему то, чем, вероятнее всего, делился далеко не с каждым. В любом случае это доверие, и оно многого стоит. А то, что, как он подозревал, отношения у Дубельта и князя Ливена были ближе, чем полковник сказал ему, на это были веские основания — особенности службы обоих. У него самого были особенности службы, о которых он не распространялся.
Служба. Раньше для жителей Затонска Штольман был только начальником сыскного отделения, и они обращались к нему по делам, в которых он должен был разбираться, находясь на своей должности. Теперь люди к нему шли и со своими проблемами и переживаниями — как Аристов, чье письмо лежало у него в кармане и ожидало, когда он его прочтет.
«Милостивый государь Яков Платонович!
Благодарю Вас за беседу со мной и Ваши советы. Осмелюсь еще раз отнять у Вас время и рассказать, как сложились мои дела. Не обессудьте, рассказ мой будет подробным, так как кроме Вас своими новостями мне поделиться не с кем.
После разговора с Вами я не мог успокоиться. Думал, как уговорить Афанасия принять мою помощь. Чтоб это не казалось ему подаянием и не оскорбило его достоинства. И надумал. Афанасий по службе всегда имел дело с калькуляциями и преуспел в этом. Только вот найти место, где бы ему платили приличное жалование, или через время попросить прибавки, он был не в состоянии. Работал честно и усердно за жалование, что было положено ему при найме, и до тех пор, пока хозяин держал его. Я подумал, что мог бы по достоинству оценить его знания и умения. В том моем имении, где сам я бываю нечасто, сменился управляющий. В хозяйственных делах он разбирается лучше некуда, а вот с бумагами, особенно где цифры, у него затруднения. Я уже подумывал искать другого, но пришел к мнению, что Афанасий мог бы стать его помощником, чтоб вести дела, особенно по части счетоводства. Этим ведь может заниматься и человек немолодых лет с уже некрепким здоровьем. Должность дала бы Афанасию не только жалование, но и хорошее жилье в усадьбе и столование, да и присмотр, если занедужит. Предложить место, это же не подаяние дать. Решил из Затонска ехать прямо к нему, даже не заезжая домой.
Ох не зря батюшка беспокоился об Афанасии, сразу было видно, что он в очень затруднительном положении, съемная комнатка маленькая, в ней почти ничего. Выглядит осунувшимся, здоровье его явно подводит, а средств на лечение, по-видимому, не хватает, если они вообще имеются. Он очень удивился, что я приехал, но был рад. Только его радость была какой-то тихой, словно он стеснялся ее проявить. Предложил мне чаю с дороги, извинился, что к нему ничего нет. Я себе чуть по лбу не постучал, знал ведь, что он нуждается, а даже гостинца не принес. Тут вспомнил, что на станции купил калач и круг колбасы, но отломил лишь по кусочку. Негоже подобное в качестве гостинца на стол выкладывать, но лучше это, чем совсем ничего. Сказал, мол, не побрезгуйте, Афанасий Савельевич, торопился, даже в лавку не зашел. Положил на тарелку свои припасы и заметил, как он посмотрел на еду — голодными глазами и сразу отвел взгляд в сторону. Я подумал, что, скорее всего в последнее время он даже простой пищи вдоволь не ел. Решил, что заберу его в любом случае, согласится на ту должность или нет. Сил-то сопротивляться у него все равно нет.
Я справился у него насчет его службы. Он ответил, что помогает одному купцу, когда здоровье позволяет. А когда бывает слабость, и ноги плохо слушаются, на службу не ходит. Но того, что платит ему купец, на жизнь хватает. Я подумал, что хватает не на жизнь, а на жалкое существование. Рассказал ему про должность в моем поместье. Сказал, что мне нужен человек знающий и честный, которому можно доверять. Что дел с бумагами много, но безотлагательных нет, ими он может заниматься в те дни, когда ему легче. И что доктор в том уезде замечательный, разные хвори лечит и ему поможет. Что лечение будет за мой счет. Что хотел бы, чтоб он переехал в поместье как можно скорее.
Афанасий ответил, что место, безусловно, хорошее, только на него я могу легко найти опытного и честного помощника управляющего, работа которого не будет зависеть от его самочувствия, и на которого не нужно тратиться на доктора. Я попытался настаивать, но он заявил, что дальний родственник ему ничем не обязан, чтоб в его лице взваливать на себя обузу. И тут я не выдержал и высказался, что я обязан ему своей жизнью и счастьем моих родителей. И что кровный отец это не обуза. И заберу его все равно, хоть на должность, хоть так.
Он спросил, откуда мне известно, что он мой отец. Я пояснил, что когда матушка была совсем плоха, то поведала мне, что в молодости была влюблена в Афанасия, но когда он попросил у родителей ее руки, ему отказали. А когда она им призналась, что в положении, они принудили ее выйти замуж за мужчину с приличным доходом — или за Харитона Трифоновича, родственника ее несостоявшегося жениха, или за старого вздорного соседа. Харитон Трифонович стал ей хорошим мужем, у них появились взаимные чувства, сына жены он считал своим родным и просил ее не говорить Афанасию о ребенке. Афанасий вздохнул — глубоко и горько.
Я поинтересовался, не держал ли он на матушку обиды, что она вышла за другого. Афанасий ответил, что подозревал, что решение о замужестве не ее собственное, так как Оленька не была меркантильной особой, чтоб променять любовь на деньги. Что потом видел, что она полюбила мужа и была счастлива с ним, а он с ней. И что позже понял, что несмотря на свою сильную любовь, сам он не смог бы сделать ее такой счастливой как Харитон, что ничего не смог бы дать ей для счастья. Я заметил, что он сделал ее счастливой, дал ей ребенка. Ей и ее мужу. И что мне жаль, что от него скрыли, что у него есть сын, и что он узнал об этом только через сорок пять лет.
Афанасий ответил, что когда увидел Оленьку с мальчиком, то подумал о том, что если б он был ее мужем, это был бы его сын, а не Харитона. А затем о том, что жена может родить ребенка и не от мужа, а от того мужчины, с кем была близка кроме него. Как, возможно, и случилось с Оленькой. Но он не хотел рвать ей душу своими расспросами, не хотел вмешиваться в их семью, тем более, что Харитон любил ее и ее сына. Если бы не любил, не принял мальчика, то рано или поздно он бы вероятно насмелился спросить Оленьку, не по той ли это причине, что сын ее мужу не родной. Но Харитон был мальчику прекрасным любящим отцом, и Афанасий решил, что ворошить прошлое и вносить возможный разлад в семью Оленьки он не имел права.
