— Вы говорили, что их имение в Ярославской губернии. Сиверсы же Остзейские дворяне, графский род, насколько я помню.
— Верно, Остзейские дворяне, графы и бароны, но ветвь, к которой принадлежит Василий, находится с ними в весьма отдаленном родстве, они какие-то четверо или пятероюродные кузены, в общем, пятая вода на киселе. Имение купил прадед Василия, до этого живший в Лифляндии. Хорошее имение, большое, ухоженное. Сильвестр Сергеевич хоть и в возрасте уже, под семьдесят, но, слава Богу, в добром здравии и сам часто поместье объезжает, в основном верхом. Лошадей любит безумно, ведь всю свою офицерскую карьеру с ними был, пока в чине полковника не вышел в отставку. Конюшни у него знатные, конезаводством ради прибыли не занимается, но лошадей иногда продает, и только тем, кого знает — что человек хороший и с животным будет по-доброму обращаться. Василий тоже лошадей обожает, мечтал всю жизнь в гвардии прослужить как отец, но не получилось. После ранения левая рука иногда немела, да так, что порой не чувствовал ее почти, пришлось из седла за стол пересесть. Сначала занимался бумажной работой в полку, а после в Военном министерстве.
— Скажите, Анатолий Иванович, — хотел было спросить Штольман, но вовремя спохватился, насколько бестактным был бы его вопрос.
— Яков Платонович, Вы, должно быть, хотели спросить, как моя дочь решилась выйти замуж за мужчину, как другие бы сказали, с изъяном, и не смущает ли ее это в их супружеской жизни. Василий не калека, рука у него действует, немеет только изредка, для строевой службы это проблема, а для обычной жизни совсем нет. Вы бы и не догадались, если бы я Вам не сказал. Шрамы у него не на виду и не страшные, а очень аккуратные. Когда Василий Сильвестрович стал ухаживать за Юлией Анатольевной, сразу сказал про ранение. И что если ей такой кавалер неприятен, то он не будет досаждать ей своим вниманием. Она ответила, что то, что мужчина был ранен на войне, для нее не ново, папенька же ранен был. Что знает, что старые раны время от времени могут беспокоить. И что когда папеньке неважно, она обнимает его, и ему сразу легче становится, — лицо Дубельта озарила теплая улыбка. — Теперь она не папеньку, а мужа обнимает, и руку ему разминает, от этого чувствительность гораздо быстрее восстанавливается… Любит Юля мужа, иначе бы замуж за него не вышла, а раз любит, то он ей и со шрамами мил.
Яков Платонович подумал о своем, о том, что Анна любит его, и он мил ей и со шрамами, иначе бы не было той ночи в гостинице, а потом тайного венчания.
— Господин следователь, у Вас тоже такая служба, что вряд ли без шрамов обошлось, а Анна Викторовна за Вас вышла, — снова словно прочитал мысли Штольмана Дубельт. — И явно по любви, — улыбнулся он.
— По любви, — согласился Штольман. — А как же еще?
— Ну коллежский советник, бывший чиновник по особым поручениям, а ныне начальник следственного отделения — в глазах многих барышень и дам прекрасная партия для брачного союза и без романтической составляющей. Но Ваша Анна Викторовна не за полицейского чина выходила, а за любимого мужчину. На карточке видно, как она счастлива рядом с Вами. И Вы с ней тоже. Как моя Юля и Василий. И они будут рады видеть Вас с Анной Викторовной.
Штольман был не против предлагаемого Дубельтом знакомства, особенно после того, как выяснилось, что он уже встречался с его зятем. Но он был бы больше рад, если бы Анатолий Иванович сам искал общения с ним.
— Ну Вот, за своих молодых я слово замолвил. Теперь замолвлю и за себя. Яков Платонович, мне было бы очень приятно, если бы Вы сочли возможным поддерживать знакомство и со мной… несмотря на мой возраст… Мне пятьдесят два, я на пару лет старше Павла Александровича… Надеюсь, это для Вас не будет препятствием…
Так вот почему Дубельт предложил самого себя в последнюю очередь — он решил, что, возможно, Штольман, который был на много лет младше его и к тому же женат на молоденькой женщине возраста его дочери, сочтет его староватым для личного знакомства.
— Совсем нет. Для меня возраст не имеет значения.
— Рад это слышать. Скажу Вам сразу, Вы мне интересны сами по себе, а не только как родственник Павла Александровича, как Вы могли бы подумать.
— Значит, как племянник князя Ливена я для Вас особого интереса не представляю? Это… большой плюс… для принятия решения, — усмехнулся Штольман.
— Яков Платонович, Вы представляете для меня интерес как племянник Павла Александровича, но не князя Ливена. А вот в Петербурге будет немало людей, которые захотят приятельствовать с Вами только потому, что Вы — родственник Его Сиятельства.
— Вот только я вряд ли захочу приятельствовать с ними. В отличии от Вас…
— Ну раз так, я напишу Вам свой адрес пока не забыл,
— Полковник, а Вы вообще что-нибудь забываете? Что-то не верится.
— Забываю, когда хочу этого. Но сейчас не тот случай, — Дубельт вытащил из бумажника, лежавшего на столе, малюсенький карандаш и визитную карточку и, надев очки, написал на обороте несколько слов.
Штольман прочитал адрес, написанный аккуратным почерком:
— Это не так далеко от квартиры, которую нам с Анной Викторовной оставил Дмитрий Александрович.
— Значит, мы будем, можно сказать, соседями, — сказал Дубельт, подумав о том, что одной заботой у Павла Ливена меньше — его брат сам позаботился о жилье для своего внебрачного сына в столице. Павлу Александровичу остается лишь подыскать достойное место службы племяннику. В том, что Его Сиятельство приложит к этому руку, у него не было ни малейших сомнений. Как и в том, что если бы речь шла не о родственнике, служившем честно и сделавшем карьеру самостоятельно, а о таком, которого нужно было пристроить на какое-нибудь теплое местечко, он бы и пальцем не пошевелил. И еще в том, что полицейский чиновник Штольман никогда не узнает, что его дядя поспособствовал его назначению на новую должность.
В этот момент раздался стук в дверь.
— Никак Ваши здешние соседи пожаловали, — предположил Анатолий Иванович.
— Нет, соседи к нам не ходят.
Постучали снова, на этот раз громче, а затем крикнули:
— Ваше Высокоблагородие! Яков Платонович! Это Евграшин.
— На службу вызывают, видимо, что-то серьезное, из-за пустяка домой за мной бы не прислали, — объяснил начальник сыскного отделения гостю и поспешил открыть дверь.
— Евграшин, что случилось? Убийство?
— Никак нет, Ваше Высокоблагородие. Один господин письмо на станции оставил, просил, чтоб Вам передали. Да не сказал, насколько спешно. Из участка Вы уже ушли, а дома Вас не было. Я сейчас опять мимо проходил, смотрю, ворота приотворены. Вот, — полицейский достал из-за пазухи конверт.
Яков Платонович взглянул на адрес отправителя — им был Аристов.
— Письмо несрочное, но спасибо, что принес. Можешь быть свободен.
— Рад стараться, Ваше Высокоблагородие!
Штольман вернулся в гостиную, Дубельт ждал его с тростью и цилиндром в руках.
— Яков Платонович, я не решился уходить в присутстивии Вашего подчиненного. Не хотел, чтоб полковник Трегубов знал о моем визите к Вам. Одно дело в ресторане вместе отужинать, другое — домой к Вам зайти, даже если вроде как и по служебной надобности, убедиться, что с уликами все в порядке. Спасибо, что пригласили. А в участок, если получится, я загляну завтра днем. В мундире, так что, возможно, и понравлюсь Вашему заместителю, — чуть усмехнулся он. — Всего хорошего!
— И Вам, Анатолий Иванович. До завтра, — Яков Платонович проводил гостя до ворот, закрыл их на засов и сел на лавку под окном кухни.
========== Часть 22 ==========
Штольман чуть ослабил галстук. Длинный день, не тяжелый, а просто долгий. От него только что ушел новый знакомый. Не в его привычке было приглашать домой людей, с которыми он встретился не далее как несколько часов назад. Да и приглашать к себе кого-либо вообще… Но Дубельту он отказать не смог. Хотя мог найти причину, как и сказал ему — у начальника сыска дела могли быть в любое время суток. Однако обманывать полковника ему не хотелось. Зачем было начинать знакомство с маленькой лжи, если он был не прочь продолжить его в Петербурге?
