— Маменька наша Софья Феоктистовна нашла его, может, умирать его бросили при отступлении или сам отстал, а потом заблудился — усадьба-то в стороне от мест… где самый ужас творился…
— Француза подобрала? — уточнил Штольман.
— Подобрала она на дороге замерзшую груду костей, замотанных в кровавые тряпки. Домой привезла, а под тряпьем обнаружила мальчонку, в котором еле дух теплился. Долго вместе со своими двумя малыми детьми его выхаживала, он, как говорится, на ладан дышал, был очень плох, ранен, исхудал и простудился сильно, обморозился, холод ведь был. Как поправляться начал, первое время ничего не говорил, показывал только да мычал, она, верно, думала, что немой. А он боялся заговорить, думал, убьют его, как узнают, что он французик. А потом увидел, что ее дети играют с его вещью, которую он в котомке прятал. Не выдержал, заплакал, забормотал на французском. Маменька по-французски тогда немного знала, смогла разобрать, что узор на деревянном кругляшке это их герб, его покойный отец сам вырезал, а маман его как талисман ему при прощании дала. Она у детей талисман забрала, ему вернула, он его в кулаке зажал, сказал, что это все, что у него из родного дома есть. Она сказала, что теперь этот дом его, куда ему еще идти. Спросила про имя и возраст. Он представился — Антуан Николя Паскаль дю Плесси восемнадцати лет, из дворян, но бедных. На войну идти не хотел. Она еще раз предложила ему остаться. Стала называть его Антошей, а он ее Софи. После Рождества они узнали, что война закончена, а с января тринадцатого года в газетах начали появляться объявления для таких как он, которых некоторые называли шаромыжниками, явиться в места сбора военнопленных. Софи на это сказала, что ему туда не добраться, слаб он еще. А там весна пришла, в разоренном хозяйстве любая мужская подмога была кстати, работать-то было почти некому, кто погиб, кто пропал, кто сбежал…
К лету Антоша совсем окреп, возмужал, из мальчика превратился в молодого человека и начал осознавать себя таковым. Благодарность переросла в симпатию и привязанность, а потом в его сердце поселилось неведомое доселе чувство — amour. Только он старался не думать о том, к чему мечтать о несбыточном? Да и дел было полно — как в усадьбе, так и в классной комнате, он ведь еще взялся учить детей Софи. А в июле пришла новость о циркуляре, где говорилось, что пленным дозволялось принять русское подданство. Пожелавшие вступить во временное или постоянное подданство России, должны были в двухмесячный срок выбрать род занятий, сословие и место жительства. Он очень хотел остаться с Софи, знал, что больше такой женщины как она не встретит никогда, но на что он ей? Какой женщине в качестве мужа нужен почти мальчишка без кола, без двора, без гроша в кармане? И неопытный юноша, к тому же шрамами обезображенный, как amant красивой женщине, побывавшей замужем, тоже незачем. Да и не хотел он становиться любовником, любовник ведь что, может быть и на один раз, а муж — он на всю жизнь… Когда с решением о принятии подданства тянуть уже было нельзя, он насмелится признаться в своих чувствах — Sophie, ma cherie, je vous aime. Сказал, что был бы счастлив, если б она согласилась быть его женой, перед Богом и перед людьми. Она ответила, что у нее самой появились к нему сердечные чувства, только зачем ему вдова с двумя детьми, на семь лет старше его, ему мадемуазель нужна. Он сказал, что ему кроме нее никто не нужен. Что она - его единственная, она подарила ему жизнь и новую семью. Значит, это судьба.
Подал бумаги, где сообщил, что он — дворянин, является помощником управляющего и гувернером, живет в усадьбе помещицы Киселевой, с которой намерен вступить в брак. Через какое-то время принял присягу и почти сразу прошел обряд крещения. Думал над своей фамилией в России, дю Плесси в деревне да еще после войны казалось ему совершенно неподходящим вариантом. Изменить фамилию, чтоб она стала более похожей на русскую, как это делали другие? Стать кем-то вроде Плеснева? Ему помог Отец Иоанн, сказал, почему бы ему не стать Паскалем, по его последнему имени, это не такая уж вычурная фамилия. На том и порешили. В ближайший день, когда в святцах было имя Антон, батюшка окрестил Антуана Николя Паскаля дю Плесси, нарек его Антон Николаевич Паскаль.
Софья Феоктистовна после венчания стала носить фамилию Паскаль, и сын, которым она вскорости затяжелела, и еще один, который через три года родился, ну и я — кто больше чем десять лет спустя появился. Всю жизнь наши родители прожили в любви, хоть и без особого богатства, их богатством были четверо сыновей и дочь. Жили в усадьбе, которая маменьке досталась от первого мужа, скончавшегося перед войной, ее потом их старший сын Сергей унаследовал. Отец наш несмотря на свои юные годы понимал, что семью нужно содержать и жить экономно, а жалование управляющему немалое, и вскоре сам взялся за управление усадьбой и преуспел в этом. И учить детей не бросил, всех пятерых нас сам выучил — и наукам, и искусствам, и языкам, маменька только русским с нами занималась, отец хоть и очень хорошо по-русски говорил, но все же не родной язык. Он получил приличное домашнее образование, поступил в университет. Не так как некоторые горе-гувернеры из комбатантов, которые сами еле умели читать и писать…
Благодаря родителям все мы в жизни хорошо устроились. Сережа стал доктором, с того времени как маменьке маленьким помогал за Антошей ухаживать, хотел лекарем быть. Постарше за нашим отцом следил, тот ведь богатырским здоровьем не отличался — раны давали о себе знать, да и сильная простуда тоже. Николенька — первый общий сын маменьки и отца стряпчим стал, Левушка — учителем, в гимназии французский язык преподавал, а я в поварском искусстве призвание нашел. У меня ведь как к этому интерес проявился? Маменька всегда сама готовила, но была уже немолода, я начал ей помогать, а потом у папа стал выспрашивать, какие блюда у них во Франции были, и пытаться их воссоздать. Говорят, они у меня хорошо получались, особенно нравились папа и сестрице Настеньке с ее мужем-офицером, они всегда просили их приготовить, когда нас вместе с детьми навещали. Это к их старшему сыну я в Затонск приезжал. Он мне хоть и племянником приходится, но мы с ним как кузены — в один год родились, сначала я, потом он.
— Сколько же лет разница между старшим сыном Вашей матушки и Вами? — спросил Яков Платонович.
— Его она родила в восемнадцать, а меня в сорок два. У Сережи со мной разница в двадцать четыре года, а с нашим отцом в половину меньше, — улыбнулся Паскаль. — Они с Настей его сначала Антошей называли как их маменька, он ведь совсем молоденький был. А когда Николенька родился, получается он стал взрослым мужчиной, раз сыном обзавелся, то стали папА величать. Они к нему относились с уважением и любовью, как отца воспринимали, как и его родные двое сыновей. Когда через много лет оказалось, что еще один ребенок появится, вся семья радовалась. Отец, правда, очень дочку хотел, ведь и так трое мальчиков, а девочка одна, да и та уже родительский дом покинула, с мужем жила. А Сережа сказал ему: «Папа, кого Вы с маменькой сумели сотворить, того и получите». Он уже доктором был, в Москве выучившись, поселился в уездном городе, в нескольких верстах от усадьбы. Он сам у маменьки роды принимал. Когда вынес меня, сказал отцу, что еще один сын, крепенький, большим, верно, будет. Папа сказал, что, видно, я в его отца, так и получилось — говорят, я статью на своего французского деда похож.
— Господин Паскаль, я кое чего не понимаю, — признался Яков Платонович. — Если Ваш отец принял православную веру и женился по православному обычаю, почему Вас называют Ансельм Антуанович?
— Да Анисим Антонович я. Папа меня иногда Ансельмом называл, как было одно из имен его отца Франсуа Шарля Ансельма. Так он время от времени и Николеньку Николя называл и Левушку Лео, и Сережу Серж. А в Москве Ансельмом Антуановичем меня стали звать для колорита, так сказать. Раз так зовут, значит, истинный француз, к такому повару вроде как доверия больше. Ну и прилепилось ко мне это французское имя… А во Франции я и был-то всего один раз, в зрелом возрасте, когда смог ту поездку наконец позволить. С дю Плесси — родственниками со стороны отца познакомился, Париж посмотрел, в рестораны там сходил. Преувеличено, скажу я Вам, мнение о парижских ресторанах, был в нескольких именитых, так у нас в Петербурге и Москве есть нисколько не хуже.
