— Самое страшное, что сегодня я сильно разочаровался в себе… Хотя куда уж больше? Та история с Лиззи, она же мне аукнулась… И мои слова, брошенные Фреду про любимых людей, прилетели назад рикошетом. Да так, что мало не показалось… Когда я уходил от Крисси, все думал, правильно ли поступаю. Вроде, и понятно, что неправильно. Разрушил семью, бросил детей — так мне мама сказала. Крис меня всю жизнь любила, только вот… иногда от этой любви хотелось сбежать подальше или, на худой конец, удавиться. Я серьезно, Джон. Она как будто приковывала меня к себе всеми цепями. Конечно, я понимаю, что испортил ей жизнь, и ее обиду понимаю. Хотя… — Голос дрогнул. — Хотя простить, что она детей против меня настраивала, что не давала встречаться с ними, все равно не могу.
Брайану было горько. Так горько, будто он выпил какую-то полынную настойку. Горечь застряла в горле комом. Как бы он поступил, если бы вновь вернулся в восемьдесят девятый? Он сам себе давно дал ответ на этот вопрос: «Так же». Не было никаких сомнений. Их семейная жизнь с Крисси на протяжении этих последних лет покрывалась трещинами, как картина кракелюрами. Картину можно спасти, но брак, который трещит по всем швам, — далеко не всегда.
Впервые они оказались на грани разрыва именно тогда, в период записи «Hot Space». Крисси недавно родила Лу, и если до беременности и родов ее недовольство оставалось в пределах разумного — подумаешь, у кого не бывает ссор? — то гормональные бури сделали ее совершенно невыносимой. Несколько раз она устраивала ему форменные истерики из-за того, что он бесконечно болтается то в турах, то на записях, вместо того, чтобы проводить время с семьей. Брайан сдерживался из последних сил, не в его характере отвечать криками на крики. Приходилось объяснять по сотому разу, что эти разъезды не ради удовольствия, что по-другому нельзя, что им, черт возьми, необходимо работать, если они не хотят проблем. Шоу-бизнес живет по своим законам. Пара лет простоя — и ты уже никому не нужен…
С крошечной дочкой Крисси не имела возможности выбраться в Мюнхен, и вот тогда Брайан… сорвался.
Лиззи была его любовницей. Самой лучшей, самой нежной и уступчивой. В постели с ней он чувствовал себя свободно и легко. Пожалуй, впервые в жизни он мог не придерживаться строгих правил. Конечно, секс был главным в этих отношениях. Зачем же еще встречаться со стриптизершей и танцовщицей? Уж точно не обсуждать с ней физику жидкого тела! Людей для интеллектуальных разговоров под боком хватало. Положа руку на сердце, с парнями всегда было очень интересно. Брайан вполне довольствовался их обществом, беседами с коллегами, так что в женщинах он тогда искал собеседников в последнюю очередь. Впрочем, как показала жизнь, счастье — это когда рядом женщина, способная не только спать с тобой и растить твоих детей, но и говорить обо всем на свете. Хорошо, что он понял это не слишком поздно, и теперь у него есть Анита… любимая.
Тогда, в Мюнхене, он впервые понял Фредди в его стремлении реализоваться во всем и все попробовать. Вдруг он стал делать то, что ему хотелось, а не то что привык считать правильным. В какой-то момент стало страшно. Сказать, что повторилась бурная молодость — наверное, соврать. Это была не рок-н-рольная жизнь; это была жизнь человека, который долгое время запрещал себе многое и наконец позволил.
Тогда это слишком понравилось ему. Он боялся. Крис это чувствовала — и боялась тоже. Брак рассыпался. К тому времени Брайан в глубине души уже смирился с мыслью, что Крисси при всех ее неоспоримых достоинствах не его женщина. Отличная мать, прекрасная хозяйка, она всегда тяготела к традиционному укладу жизни. Брайан, за внешней рассудительностью которого всегда таилась неугомонная, взрывная и яркая натура, чувствовал себя, как в тюрьме.
Уютной, милой до тошноты тюрьме.
Он не любил вспоминать то время. Пора посмотреть правде в лицо, дело вовсе не в парнях и не в альбоме, который стал результатом тех мюнхенских бдений. Просто он ненавидел себя. Того себя, который в каком-то угаре и опьянении сорвался с цепи и творил, что хотел.
Скандал с Лиззи и последующий разговор с Фредом отрезвили его. Вдруг Брайан взглянул на себя со стороны и ужаснулся. Он не хотел быть таким — хладнокровным и наглым мудаком, выкидывающим людей, как носовые платки. Любила ли его Лиззи? Трудно сказать. Возможно, она не врала, и он действительно наобещал ей с три короба спьяну или оглушенный очередным сногсшибательным сексом, а может, и то и другое разом. Но сейчас перед ним как никогда ясно встали трясущиеся плечики, разводы туши на щеках и глубокое отчаяние в глазах девчонки…
Джон гладил его по спине.
— Не прощай, если не можешь. Самое главное, чтобы ты сам с собой договорился, что не так в твоей жизни. Что тебе нравится, а что нет. И не слушай никого, кроме себя. — Следующий вопрос потребовал от Джона собраться с мыслями. Пару мгновений он напряженно и задумчиво глядел на Брайана, поймет ли он правильно. Впрочем, раз уж у них такой разговор… — Скажи, тебе никогда не хотелось взять и оторваться по полной… ну, как Фред? По-настоящему делать то, что хочешь. Не бояться, что тебя не поймут и осудят?
Брайан посмотрел на него так, что у Джона не осталось никаких сомнений в ответе.
— Очень хотелось. Это-то и страшно. Именно тогда, в Мюнхене, я вспомнил, как это бывает — отрываться и ни о чем не думать. С этой девчонкой, Лиззи, я смело делал то, чего раньше не делал никогда и ни с кем. И вдруг понял: если не остановлюсь сейчас, меня занесет так далеко, что назад на выбраться.
Джон не был удивлен. Напротив, вновь убедился, что любой из них — да, включая его самого — мог бы оказаться на месте Фреда, если бы звезды сошлись по-другому. Видит Бог, Фред был не большим геем, чем они все.
В семидесятые любой дурак мог красить глаза и пудрить носик, разыгрывая бисексуальность, но всерьез принять ее в себе дано не каждому. Наверное, даже в этом отношении Фред оказался лучше их. Во всяком случае, честнее.
— Тогда, в семьдесят четвертом, — продолжал Брай. — Ну, ты помнишь, с «Mott the Hoople»… Бог уже разок щелкнул меня по носу. Я загремел в больницу, но усвоил урок: секс, наркотики, рок-н-ролл — это не для меня. И тут вдруг снова…
— Подумай-ка вот о чем. Если бы не СПИД, приключения Фреда не портили жизнь никому. Вообще. Никоим образом. И твой мюнхенский загул, собственно, тоже. Может, эта пропасть, в которую ты упал, не такая уж глубокая и страшная? Чего греха таить, у всех нас бывали интрижки на стороне. Стыдно ли мне перед Верон? Как сказать… Хвалиться, конечно, нечем, но и голову пеплом посыпать я не стану. Так что, давай-ка по гамбургскому. Ты, Брайан Мэй, понимаешь, что все преступление Фреда против нравственности заключалось только в том, что он жил, как ему нравилось, ни на кого не оглядываясь? Жил в согласии со своей совестью. И если бы не эта чертова болячка, продолжал и сейчас жить так же. Разве нет?
Брайан пожал плечами.
— Да, наверное. Ну, может, только Мэри…
— А что Мэри? У нее тоже всегда было право выбора. Черт! Я сегодня такие блядские монологи тут произношу. Еще немного — и можно будет издать эти сраные ночные нравоучения отдельной книгой. Брай! Брайан! — Джон со всей силы потряс его. — Всегда есть выбор, понимаешь? Я вот сегодня… не сдержался. Было бы неплохо отрезать мне язык нахуй! Хвалить меня не за что, но, знаешь, если бы я не высказался — сдох. А что в итоге? Родж чуть не умер у нас с тобой на руках. Теперь ты сидишь передо мной и никак не успокоишься. Довольно. Нельзя так. Нельзя! — Нервный голос Джона выдавал готовность закричать.
Переведя дыхание, тот начал вновь. Максимально спокойно.
— Если уж возвращаться к этой теме сейчас, на трезвую голову — у меня, знаешь ли, уже давно все пары алкоголя выветрились, даже жалко, что завтра не будет похмелья, — то… Брай, у Фреда тоже всегда был выбор. И тогда, с Нельсоном, он выбирал сам, не спросив ни тебя, ни меня, ни Роджера. Уж не знаю, каким образом, только он всегда знал, что будет звездой, мать ее. Смолоду прожужжал нам все уши… И когда узнал цену, принял ее. Без раздумий и без жалоб. Никто из нас не принял бы, но он — да. Потому вешать этот камень себе на шеи с нашей стороны неправильно. Мы втроем, конечно, не святые. Мы частенько зацикливались на собственных проблемах и, чего уж там, иногда порядочно действовали друг другу на нервы. Но и Фред никогда не был святым. И слава богу! По правде говоря, нимб бы ему не пошел, даже если кому-то очень хочется обратного. Да, дорогой? — Джон слегка толкнул Брайана в плечо. Тот наконец отнял ладони от лица. — В благородное собрание носителей нимба вообще ни один из нас ни по каким тестам не пройдет — уж больно много тараканов ползает в наших буйных головах. Но знаешь, мне все равно кажется, что все мы — хорошие люди. Настоящие. За это я вас и люблю.
