Я хотел спросить: «Что именно все-все», но это было бы все равно что повесить неоновую вывеску со словами «мне есть что скрывать».

Дело в том, что я не люблю врать маме. В смысле, иногда, конечно, приходится, но вообще ей и так проблем хватает. Поэтому вместо ответа я сунул в рот кусок тоста и вилку яичницы и стал жевать как можно медленнее.

Поэтому Джорджии досталось рассказывать первой. К счастью, она ужасная болтушка. Она ВСЕ ВРЕМЯ болтает. Если бы мама ее не перебила, я бы так и ушел в школу, не сказав ни слова.

– А что было у тебя, Рейф? – сказала она, когда Джорджия сделала паузу, чтобы набрать воздуха. – Как тебе средняя школа?

– Ну, – сказал я, – все не так плохо, как я думал.

Как говорит Лео, полуправда – еще не ложь.

Глаза у мамы округлились, как будто у меня вдруг выросла вторая голова или еще что-то в этом роде.

– Кто ты такой и что ты сделал с моим сыном Рейфом? – шутливо спросила она.

– Нет, не в смысле, что мне там понравилось…

– Ничего-ничего, для начала все равно неплохо, – заметила мама. – Я горжусь тобой, милый. Думаю, ты все делаешь правильно. Что бы там ни было – продолжай в том же духе.

– Ладно, – ответил я, поскорей сунул в рот еще яичницы и чуть не обжег свой почти-но-не-совсем-лживый язык.

Следующие несколько дней прошли вполне удовлетворительно. Превзойти пожарную тревогу, устроенную в понедельник, я не мог, поэтому даже и не пытался. Решил, что начну с задач самого легкого уровня, просто чтобы не терять квалификацию.

Во вторник я жевал жвачку в классе, и мистер Рурк заставил меня ее выплюнуть (5000 очков).

В среду я бегал по коридору мимо учительской, пока мистер Дуайт не приказал мне: «Ну-ка, притормози, мистер» (10 000 очков).

В четверг я вытащил в библиотеке сникерс, и библиотекарша миссис Фрурок (ей лет сто восемьдесят, не меньше) велела мне его убрать (5000 очков). Я, правда, успел откусить, но она этого не заметила (поэтому бонус получить не удалось).

В пятницу я понял, что чего-то мне не хватает. Просто нарушать правила – мало. Мне нужно было что-то еще. Мне нужно было оживить игру.

Нужно было… (сейчас, сейчас…) ввести в нее Лео!

Мы повстречались у шкафчиков перед восьмым уроком (английский язык). И Лео, конечно, сразу понял, что нужно сделать. Он всегда все сразу понимает.

– Игра идет слишком легко, – сказал он. – А тебе нужно, чтобы все было трудно и по-настоящему. Ладно, я это исправлю.

– Ты? – удивился я. – С каких это пор ты решаешь за меня?

– С тех пор, как придумал пол-идеи насчет игры, – ответил он. – Вот смотри: сейчас два двадцать шесть. До конца учебного дня сорок девять минут. За это время ты должен выиграть еще тридцать тысяч очков.

– Тридцать тысяч?! – удивился я. За прошедшие три дня у меня и то меньше вышло.

– Да. Иначе теряешь жизнь, – сказал он.

– Стой, стой. – Лео всегда быстро думает, но сейчас было уж слишком быстро. – У меня что, есть жизни?

– Ну да, – ответил он, как будто речь шла о само собой разумеющемся. – Три жизни.

– А что будет, если… – Я не хотел говорить об этом вслух, но что будет, если я потеряю все три?

– Тогда ты станешь лузером, вылетишь из игры и весь остаток года будешь жить так же весело, как человек, которого все время тошнит, – ответил он.

– Ой, – сказал я. – А может, не надо?

Лео пожал плечами.

– Так интереснее.

Лео – он такой. Он точно знает, как сделать, чтобы было интересно. То есть дело не в том, что он говорит, а я должен слушаться. Просто как лучше: играть одному или с лучшим другом?

То-то и оно.

– Ладно, начинаю игру, – сказал ему я и посмотрел на часы. В этот момент зазвенел звонок на урок.

– Сорок восемь минут, – сказал Лео. – Время пошло. Не тяни!

Я вошел в класс мисс Донателло, когда до конца дня оставалось сорок семь с половиной минут. Часики тикали… жизнь текла сквозь пальцы! (Одна из трех, но все равно жалко!)

Проверив нас по списку, Донателло сказала, что сегодня мы будем читать вслух отрывки из «Ромео и Джульетты». Эту пьесу написал мистер Уильям Шекспир, который, по-моему, знаменит как раз тем, что создал самые скучные пьесы во всей вселенной.

– Будет сложновато, – предупредила Донателло, – но, думаю, вы справитесь.

Она явно не знала обо мне самого главного.

Элисон Праути, которая всегда первой поднимает руку, помогла раздать текст, а Донателло тем временем распределила роли. Добравшись до меня, она сказала:

– Твоя роль – Парис. Думаю, выйдет неплохо.

И все, конечно, начали надо мной смеяться.

– Почему Парис? – спросил я. – Почему сразу девчачья роль?

– Парис – юноша, – объяснила Донателло. – Он один из верных сторонников синьора Капулетти.

– Ага, и ходит небось в лосинах, – сказал я, но Донателло не обратила на это внимания.

– Вслушайтесь в язык пьесы, – говорила она. – Обратите внимание: каждая строка состоит из десяти или одиннадцати слогов. Отметим ненавязчивую рифмовку. Это сложный прием. Никто не смог сравниться с Шекспиром. Никто!

Хм-м-м, подумал я. В голове у меня зародилась одна мыслишка.

– Начнем, – скомандовала Донателло. – Акт первый, сцена первая.

Оказалось, что этот парень, Парис (нет, правда парень), появляется только на двенадцатой странице. Это хорошо. Мне как раз хватило времени, чтобы обдумать свою идею. Донателло, наверное, думала, что я записываю что-то по теме, как Джеанна Галлатта и другие умники, но на самом-то деле я готовил почву, чтобы получить свои тридцать тысяч очков.

Десять слогов в строчке? Есть!

Рифмовка? Есть!

Когда очередь дошла до меня, до конца урока оставалось всего минуты две, но я уже был готов.

– Акт первый, сцена вторая, – сказала Донателло. – Входят Капулетти и Парис.

За синьора Капулетти читал Джейсон Райс: «Монтекки и меня оштрафовали», и прочее бла-бла-бла, «а разве трудно было б жить в ладу», и бла-бла-бла. (Говорю же, скука смертная.)

И тут пришла моя очередь. Я положил на текст свою бумажку и сделал вид, что читаю с правильного места. И громким, внятным голосом прочел:

– Ах, сударь, эта дерзкая собака нагадила вам прямо на башмак.

– Рейф! – воскликнула Донателло, но за общим смехом ее почти не было слышно, поэтому я продолжил:

Дальше не удалось – налетела дракониха Донателло и вырвала листок у меня из рук.

Я, конечно, сразу понял, что влип, но знаете – оно того стоило. Если не считать мисс Донателло, хохотали все, даже Джеанна Галлатта.

Йес!

А что особенно приятно, смеялись уже не надо мной. Смеялись вместе со мной. А это ведь очень большая разница. Как между днем и ночью. Или между сухим и мокрым.

Или – между победой и поражением.

Донателло даже не сказала мне остаться после уроков. Это было ясно и без слов. А когда все ушли, она начала меня песочить.

– Зачем ты это сделал, Рейф? – спросила она.

– Ни за чем, – ответил я.

– Как же – ни за чем, – сказала она. – Во-первых, я заметила, что в своей версии ты сохранил шекспировский размер и рифмовку…

– Спасибо! – сказал я.

– …но такое поведение совершенно неприемлемо. Есть масса более достойных способов проявить свое творческое начало, и тебе они наверняка известны.