«Это было время победы всего худшего, что спало в душе нашего общества, время пораженчества, национального эгоизма <…> это было время, когда река нашей общественной жизни была взбаламучена грязью злобной провинциальности, капитулянтской адаптации к злу, сопротивления всему благородному и современному», – скажет Вацлав Гавел через полвека45.

Между тем «время победы всего худшего», как уже говорилось, не было столь горьким для Гавелов. Вацлав Мария увез свою семью подальше от Праги, но продолжал заниматься бизнесом, хоть это, как говорит историк Яна Чехурова, и было «танцем на тонком льду»46. «Люцерна» была в Праге 30–40-х годов одним из крупнейших мест для проведения массовых мероприятий, и избежать общения с нацистами ее хозяин не мог.

Но нас вновь интересует судьба дяди Милоша – того члена семьи Гавелов, которому было суждено получить от современников клеймо предателя. «Его контакты с высокопоставленными нацистами, абвером и гестапо во времена Протектората по сей день интерпретируют в черно-белых тонах: его считают либо защитником чешского кино, либо коллаборантом», – пишет биограф Милоша Кристина Ванатовичова47.

Был ли Милош Гавел идейным нацистом? Некоторые детали из его молодости могут подтолкнуть к такому мнению. Он состоял в умеренно националистической партии «Национальное единение», а в 20-х успел побывать членом ультраправой партии «Национальное фашистское сообщество», один из первых съездов которой прошел в «Люцерне», и профашистской организации «Молодое поколение», но информации о его реальной политической активности нет. Уже в 30-х годах он поддерживал хорошие отношения с немецкими кинематографистами, но это основывалось скорее на деловых интересах, чем на симпатиях к Гитлеру.

Мюнхен и оккупацию 1939 года Милош Гавел однозначно воспринял как угрозу своему бизнесу. Уже в первые дни Протектората случилась попытка рейдерского захвата киностудии: в «Баррандов» заявились чешские фашисты под предводительством ветерана Первой мировой и колчаковского генерала Радолы Гайды – по сути, партийные товарища Милоша 20-х годов. Гавел не струсил и пускать штурмовиков на студию не стал (поступив совершенно правильно: реальность показала, что для немцев чешские фашисты большой ценности не представляли). Но он прекрасно понимал, что вскоре за гайдовцами стоит ждать совсем других гостей. У киностудии был еврейский акционер Освальд Косек, и Милошу довольно быстро удалось уговорить его выйти из бизнеса, чтобы избежать «ариизации» – по закону ей подлежали предприятия, у которых к 17 марта оставались еврейские владельцы и совладельцы. Однако играть в формальные игры с немцами было сложно; вскоре представитель рейхспротектора объяснил Милошу, что дата выхода Косека из числа акционеров студии роли не играет: если потребуется, срок действия закона будет сдвинут на день-другой назад.

Впрочем, и у Гавела на руках оставались свои козыри. Главным было то, что нацисты считали целесообразным сохранение чешского кинематографа – он был инструментом поддержания лояльности местного населения. В конечном счете условия, навязанные чехам, не были ни честными, ни равноправными: значительная часть съемочных площадей и техники отходила немцам, а чешские режиссеры оказались вынуждены работать в немецких картинах. При этом Милош Гавел сохранил высокое положение и был вхож в большие кабинеты. Многие фильмы, снятые на «Баррандове» во время войны, остаются классикой чешского кино: «Эва делает глупости», «Отель “Голубая звезда”» или экранизация классического романа Божены Немцовой «Бабушка».

Лавируя, Гавел смог защитить наиболее талантливых своих режиссеров от работы в Германии. Среди них, например, Отакар Вавра – в будущем многолетний патриарх национального кино и один из самых злобных гонителей Милоша. Гавел дал возможность заработать поэту Витезславу Незвалу – один из официальных классиков социалистической Чехословакии написал сценарий для фильма 1941 года «В тихие ночи», где главную роль сыграла звезда чешского кино, бывшая любовница Геббельса Лида Баарова.

Положение Милоша Гавела усложняло и то, что он был геем. Конечно, не открытым – гомосексуальность считалась уголовным преступлением во всех странах, где он жил, и при всех режимах, от Первой республики до послевоенной Западной Германии. Сам он избежал уголовного преследования и суда и даже, пользуясь связями, смог вытащить из тюрьмы другого гомосексуала, режиссера Вацлава Кршку.

Вполне возможно, что на весах истории добрые дела Милоша Гавела перевесят сотрудничество с нацистами. Но сразу после войны этого не случилось: та часть чешского кинематографа, что не была запачкана таким сотрудничеством, а точнее сказать, смогла убедить в этом себя и общество, жестоко расправилась с коллаборационистами. Это клеймо получили известнейшие актрисы своего поколения: Адина Мандлова и уже упоминавшаяся Лида Баарова. Получил его заменитый пражский комик Власта Буриан. И, конечно, Милош Гавел.

После своего отъезда осенью 1938 года Эдвард Бенеш оказался в сложном положении. Второго президента Чехословакии охотно звали в Соединенные Штаты, где ему предложили читать лекции в одном из университетов, но в чисто политическом смысле вокруг него царил своеобразный вакуум. Если Бенеш и не был в западных, особенно европейских, политических кругах persona non grata, то и persona grata он тоже не являлся. Европа была удовлетворена исходом Мюнхена – премьер Чемберлен, как он сам говорил, привез в Лондон «мир для нашего поколения».

Но все постепенно стало меняться с началом Второй мировой войны, особенно после разгрома Франции и прихода к власти кабинета Уинстона Черчилля. Летом 1940 года Великобритания официально признала существование правительства в изгнании, а годом позже оно было окончательно признано в качестве законного правительства Чехословакии. Одновременно с этим Бенеш получил признание от СССР, и обе стороны обменялись послами. Послом Чехословакии в Советском Союзе был назначен Зденек Фирлингер – глава первого в будущем послевоенного правительства. А в 1942 году исполнится главная политическая мечта Бенеша: Великобритания денонсирует свое участие в Мюнхенском сговоре, а генерал де Голль сделает то же самое от имени Франции.

Отношения Москвы с лондонским правительством не были гладкими. В первые годы войны репрессировали около 15 тысяч чехословаков, бежавших в СССР; несколько сотен чехословацких граждан даже были расстреляны в Катыни. Лондон совершенно заслуженно подозревал советское руководство и обосновавшихся в Москве чешских коммунистов в том, что они пытаются подмять под себя формирующиеся в СССР чехословацкие части. (Формально они подчинялись лондонскому правительству, но де-факто оказались подразделениями Красной армии; военный атташе Гелиодор Пика пытался этому противостоять, но безуспешно. После коммунистического переворота 1948 года Пика был повешен как контрреволюционер и английский шпион.)

И все-таки бóльшая часть противоречий заметалась под ковер. Сталин не развязывал открытых конфликтов с «реакционной кликой»48, как назовет в своих мемуарах лондонское правительство генерал Людвик Свобода. Достаточно сказать, что Москва безоговорочно признавала именно лондонское правительство, не создавая альтернативного, как это было в случае с Польшей и Югославией.

«Реакционная клика» платила Сталину тем же, понимая важность Советской армии для будущего освобождения страны. Многие считают, что война вообще стала переломным моментом в геополитическом мышлении Бенеша: теперь он уже не воспринимал Советский Союз в качестве инструмента полуфиктивных договоров, как в 30-х годах, а искренне верил, что безопасность Чехословакии может быть защищена только при добрых отношениях и с Востоком, и с Западом.