Личное знакомство с Иржи Паукертом состоялось дома у Гавела. Иржи потом вспоминал, что ожидал встретить кого-то вроде Евгения Онегина, а повстречал Обломова.
Творчество Паукерта (он писал стихи под псевдонимом Кубена) отличал причудливый сплав католической мистики и гомосексуальной эротики – сочетание явно сложное для понимания большинства тогдашних читателей и не слишком перспективное для литературной карьеры в социалистической стране. Сексуальная ориентация могла стоить Иржи и расположения друзей – он был влюблен в Ивана Гавела и летом 1954 года, когда шестатржицатники собрались в Гавлове, пытался добиться взаимности, что вызвало резкое отторжение у многих товарищей. Ситуацию удивительным образом сгладила Божена Гавлова: почти все, пишущие о «Шестатржицатниках», сходятся на том, что она очень тепло, ласково и покровительственно относилась к Кубене, а он с той же теплотой и почитанием – к ней. И практически все сходятся на том, что гомосексуальность Иржи напоминала пани Гавловой о девере Милоше.
Описать «Шестатржицатников» как литературную группу довольно трудно. Все ее участники преследовали разные цели и руководствовались разными мотивами. Так, для Радима Копецкого группа была скорее местом политических дебатов, для Гавела же на первом месте стояло искусство. При этом у кружка не было ни принципиальных эстетических установок, ни идеологических рамок. В первый год существования группы ее участником стал мальчик по имени Милан Калоус – страстный поклонник Гитлера, Муссолини и Франко. Вот этого ребята выдержать не смогли, и Калоус «Шестатржицатников» покинул. «Компромисс не был достигнут никогда, наоборот, все дебаты лишь утверждали в каждом его собственные убеждения», – констатировал Копецкий уже через год67.
«Серебряный ветер»
Пражским шестатржицатникам нужно было где-то собираться. Заказывать пиво подростки не могли, поэтому со временем они обосновались в кофейне «Славия» – через дорогу от Национального театра, там, где Национальный проспект упирается во Влтаву.
Они стараются знакомиться с известными литераторами, что им, кстати, удается. Навещают Витезслава Незвала и будущего нобелевского лауреата Ярослава Сейферта, знакомятся с вдовой Карела Чапека, актрисой и писательницей Ольгой Шайнпфлюговой. Гавел посещает полуопального классика чешской поэзии Владимира Голана. «Только Сейферт, Голан и Незвал идут собственным путем», – пишет Гавел в это время Иржи Паукерту68.
Шестатржицатники вдруг обнаруживают, что богемная жизнь Праги протекает гораздо ближе, чем они думали. Когда Гавел пришел к поэту Иржи Коларжу, он вдруг узнал в хозяине человека, который часто сидел рядом в кофейне «Славия». За столом Коларжа в «Славии» он познакомился со своим будущим другом Зденеком Урбанеком – писателем, который перевел на чешский огромное количество англоязычной классики от Шекспира до Джойса. Приятелем шестатржицатников становится молодой, всего на год старше Гавела, но уже идущий в гору драматург Йозеф Тополь – его первая пьеса вышла на сцену в 1955 году, когда Тополь еще был студентом.
Группа выпускает журнал «Диалоги 36» (за два года вышло пять номеров, дизайн обложки создала Божена Гавлова) и альманах «Серебряный ветер» (название взято из романа чешского писателя-анархиста Франи Шрамека).
В 1953 году Гавел серьезно увлекается Маяковским и даже признается, что благодаря Маяковскому мог бы стать коммунистом. В то же время семнадцатилетнего юношу явно воротит от официальной пропаганды того времени. В марте, после смерти Сталина он напишет у себя в школьной тетради совершенно издевательский текст: «Отче наш, иже еси в Кремле, да святится имя твое, да будет воля твоя, яко в Советском Союзе, и во всем мире, за хлеб наш насущный тебя благодарим. Охраняй святость марксистской идеологии, как и мы следим за своими ближними и находим злодеев и классовых врагов»69.
В 1953 или 1954 году Гавела якобы впервые приглашают для неофициальной беседы в StB (Státní bezpečnost – государственная безопасность). Никаких записей об этом в архивах службы не нашлось, да и серьезных намерений в отношении Вацлава у сотрудников явно еще не было – юный литератор вспоминал, что следователь с усмешкой спросил у него, лирику или эпос он пишет70.
Первые итоги существования «Шестатржицатников» Гавел подведет в эссе 1953 года с названием «После года скульпторской работы»:
Есть скульпторы, которые никогда не заканчивают свои произведения. Их скульптуры никогда не кажутся им полностью готовыми, совершенными <…> Похоже дело обстоит и с человеческой душой. Человек неустанно совершенствуется, постоянно прибавляет, меняет и формирует свои взгляды, свои убеждения, до самой смерти. <…>
По своему замыслу Шестатржицатники были прежде всего состязанием, но состязанием добрых друзей, и его цель – не какой-то манифест или принятая общим голосованием резолюция, а создание как можно большего числа скульптур, чтобы через дискуссию, познание, сравнение просеивалось наше личное мнение.71
Остановимся еще на двух важных текстах 1953 года. В эссе «Гамлетовский вопрос» Гавел рассуждает о самоубийстве и свободе воли. Он приходит к мысли, что само наличие сознания и свободы воли подталкивает человека к осознанию себя как части природы. В таком случае самоубийство становится отрицанием человеческой природы, природы как таковой и Бога: «Природа (бог) в нас, а мы в ней. А еще она каждому из нас напоминает, что его любовь к жизни, жизненная сила и вера в собственный труд – лишь малая рябь на реке точно такой же веры всего человечества»72.
В эссе «Пустота» Гавел высмеивает подражания модному у молодежи французскому экзистенциализму:
Слабые поэты всегда отстают на 30 лет от своего времени. В 1920 году они писали как Сватоплук Чех, в 1945-м как Андре Бретон, и если теперь они пишут как Альбер Камю, то копируют вещи всего лишь пятнадцатилетней давности. И к тому же просто копируют, не осознавая, что экзистенциализм – это великое проникновение в тайну жизни и царство зла и уродства. Обычно это бывает так.
Ничего. Я. Иду. Тьма. Мне кажется, что мир не имеет смысла. Мной овладевает страшная тревога. Мне усмехается проститутка с сифилитическим носом. Все мужчины – гомосексуалисты. Все женщины – лесбиянки. Проще говоря, весь мир это навоз и моча. И в этом месте автор-экзистенциалист обычно на сегодня заканчивает, потому что его зовет мама:
– Франтик, булочки на столе! А ты хотел идти на футбол!
И наш экзистенциалист с булочкой в руке бежит со всех ног на футбольное поле и насвистывает. И, быстро сбрасывая одежду на зеленую траву, он уже обычно забывает, что он вообще экзистенциалист, а мир и жизнь – это всего лишь канализация с людскими нечистотами.73
Несложно заметить, что в «Пустоте» Вацлав высмеивает, может быть неосознанно, и самого себя – начитанного подростка, который успешно сочетает и булочки от мамы, и довольно наивные рассуждения на философские темы, и первые юношеские попойки. Друг Гавела, актер Ян Тржиска, вспоминает, как в середине 50-х несколько раз приходил к Вацлаву в дом на набережной (к тому времени уже не Рашина, а Энгельса) и молодые люди хлестали дешевое подслащенное вино, бросая бутылки за окно.
Не обошлось и без создания собственной философской системы: оптимализма, или гуманистического оптимализма. «Я диалектик и вижу путь в слиянии двух крайностей – монополистического капитализма и марксистского коммунизма – и создании нового социализма, который бы сочетал хорошие стороны их обоих. И должен сказать, что такой порядок уже понемногу рождается в США», – писал Гавел Радиму Копецкому74. К тому времени внутри кружка родилось еще несколько философских теорий, от «эволюционного детерминизма» до просто «измизма».
