Но справедливо ли такое отношение к имперскому прошлому? Многие готовы с этим поспорить. «Позднее националисты и коммунисты в один голос утверждали, что Габсбургская империя была “тюрьмой народов”. На самом деле Австро-Венгрия представляла собой скорее инкубатор, в котором росла и зрела культура, а вместе с ней и национальное самосознание чехов и словаков, хорватов и словенцев, сербов и румын», – пишет историк Ярослав Шимов8.

«Возникающее чешское государство помимо поддержки держав-победительниц также пользовалось “поддержкой” исчезнувшей Австро-Венгрии, поскольку оно могло опереться на его законодательство, экономические и социальные институты, демократическую политическую систему», – уверен чешский публицист и, кстати, многолетний непримиримый критик Вацлава Гавела Эммануил Мандлер9.

Отношение чешского общества к Вене явно не было однозначным. Как ни крути, но чехи составляли 13% габсбурской армии на полях Первой мировой – только погибших среди них оказалось больше, чем всех чехословацких легионеров, поставленных под ружье Антантой. Еще в 1917 году чешские депутаты имперского совета приняли несколько резолюций, заявляющих о лояльности империи.

Конечно, эти выступления легко списать на военное время, когда открытая оппозиция Габсбургам была попросту невозможна. Но не стоит забывать, что даже отец-основатель Чехословакии начинал как вполне лояльный империи политик – историк Вратислав Доубек в своем биографическом очерке называет молодого Масарика «убежденным австрийцем»10.

А в 2016 году журнал Reflex поместил на обложку портрет улыбающегося Франца-Иосифа с подписью «Чехи любили своего императора». Так что упрощенно-негативное представление об Австро-Венгрии, для русского читателя еще и подкрепленное сатирическим гением Ярослава Гашека, не стоит принимать как единственно верное.

Вацлав Гавел написал это в 1988 году, к 70-летию чехословацкой независимости. Насколько же правдив образ Первой республики как передового и процветающего государства, оазиса демократии в тогдашней Центральной Европе? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться.

Для начала, Чехословакия была, вне всякого сомнения, гораздо более свободным и демократичным государством, чем большинство ее ближайших соседей: Польша, Венгрия или Румыния. В стране успешно функционировали партийная и парламентская системы, цензура была довольно мягкой, на протяжении всех двадцати лет Первой республики не случалось ни узурпации власти, ни военных переворотов.

1920-е и 1930-е годы – время колоссального образовательного рывка. Если первый в новейшей истории и единственный довоенный университет, где давалось образование на чешском, появился лишь в 80-х годах XIX века, то к 1937 году в стране их было шестнадцать. Уровень неграмотности к 1930 году упал до 4%, и это с учетом очень бедной и отсталой Подкарпатской Руси (территория, после Второй мировой войны присоединенная к Украинской ССР)12.

Еще в конце XIX – начале XX века Чехия стала одним из самых промышленно развитых регионов мира. Перед Первой мировой войной ВВП на душу населения в чешских землях был на 21% выше, чем в среднем по империи13; в Богемии и Моравии была сосредоточена половина промышленности Австро-Венгрии14.

Занимая лишь 22% территории Австро-Венгрии и представляя четверть населения империи, Чехословакия получила в свое распоряжение непропорционально большую часть имперской промышленности – во многих отраслях от 70 до 90%! Даже с учетом относительно аграрной Словакии и уж совсем аграрной Подкарпатской Руси Чехословакия входила в десятку самых индустриально развитых стран мира15.

Более пристальное рассмотрение статистики покажет, что даже с этим промышленным багажом экономика страны была не так уж эффективна. Например, некоторые подсчеты указывают, что по ВВП на душу населения Чехословакия уступала Бельгии или Дании почти вдвое16.

Одновременно стоит признать «управляемый» характер чехословацкой демократии. На протяжении большей части истории Первой республики законодательная власть концентрировалась в руках пятерки крупнейших партий. В 1933 году был принят закон, дающий президенту экономические полномочия в обход парламента во время великой депрессии. В парламенте существовал Постоянный комитет из 16 депутатов и 8 сенаторов, и он решал парламентские вопросы между сессиями.

Если верить коммунистическим источникам, которые приводит Йозеф Корбел (чешский дипломат и историк, отец Мадлен Олбрайт), то в столкновениях полиции с рабочими в первой половине 30-х годов было убито 29 человек, еще 101 человек был ранен17.

В оппозиционной прессе Эдварда Бенеша с сарказмом называли «дофином» – все понимали, что именно он унаследует президентское кресло после смерти или добровольной отставки Масарика, и в 1935 году именно так и произошло.

В стране существовал своеобразный культ личности Масарика. Американский историк чешского происхождения Ярослав Пеликан вспоминал, что в его семье фотография президента висела на стене рядом с христианскими образами. Университет в Брно переименовали в Масариковский еще при жизни главы государства.

Уже будучи президентом, Масарик восемь раз выдвигался на Нобелевскую премию мира. Трижды, что удивительно, его выдвигал еще до и во время войны философ Франтишек Дртина, отец известного в будущем политика Прокопа Дртины. Отметим мимоходом, что в студенческой юности Франтишек снимал комнату у прадеда Вацлава Гавела.

Когда в 1926 году один из немецких журналов спросил известных европейских интеллектуалов, кто мог бы стать президентом воображаемых Соединенных Штатов Европы, Бернард Шоу ответил «естественно, Масарик». Мировая популярность Масарика и представление о Чехословакии как стране «любимцев Антанты» со временем сыграют с ней злую шутку – для чехов станет потрясением то, как союзники обойдутся с ними перед Второй мировой войной.

Кроме того, отмечает британский историк Норман Дэвис, «Чехословакия имела репутацию демократии, которая была прочнее за рубежом, чем среди собственных меньшинств: немцев, словаков, венгров, поляков и русинов»18. Когда внешние враги успешно разыграют против Чехословакии карту ее внутренних национальных проблем, а союзники не придут к ней на помощь, молодое государство рухнет. Но и об этом чуть позже, а пока вернемся к нашему новорожденному герою, точнее, к его семье.

Вся династия Гавелов и многие ее представители сами по себе вполне заслуживают отдельных книг, и на чешском языке такие книги уже появляются.

Несколько поколений этой семьи создали великолепную историю становления чешской буржуазии, ее участия в процессе национального возрождения внутри австро-венгерской монархии, а затем деятельного вклада в созидание нового чехословацкого государства. Эту историю создавали успешные предприниматели, но ими двигали отнюдь не только их коммерческие амбиции. Находилось место и для культурных устремлений, и для искреннего желания служить обществу. «Предпринимательство в том лучшем смысле слова, который я еще ребенком узнал в среде, где я рос, всегда было чем-то большим, чем просто погоня за прибылью», – вспоминал Вацлав Гавел уже в 90-х годах19.