Вместо этого мама ушла в себя, закрылась от внешнего мира.

Каким-то образом Гайя все это поняла, хотя я ничего не говорил.

– Может быть, с твоей мамой что-то не так, – мягко сказала она, прерывая поток воспоминаний.

Я сморщился после ее слов, и Гайе, наверно, не хотелось озвучивать следующую мысль, но остановить себя она не смогла:

– Может быть, ей сходить к врачу?

Сказано было шепотом, но я услышал.

Врач. Он сделает маме лучше. Вроде хорошая идея. Мамино лицо зажило, но не все ее раны были снаружи, не все было видно, но их тоже нужно было лечить.

В тот день я пришел домой и тут же направился в мамину спальню.

– Мам, я дома, – сказал я громко.

Она пошевелилась во сне и пожала плечами, отчего ее тело сильнее погрузилось в постель.

– Вставай, мам, – сказал я. – Я дома. Я дома.

В спальне стоял какой-то затхлый запах. Не то чтобы он был неприятный, но он не был чистым и свежим. Я вспомнил, как мама собиралась на работу. Ее одежда всегда выглядела опрятной и пахла приятно, как цветы. Я думал, что так должны пахнуть облака.

– Ади, – тихо сказала мама. – Будь умницей и поиграй в гостиной, ладно? Я очень-очень устала. Мне нужно еще немножко поспать. А потом я выйду, хорошо?

– Ты постоянно уставшая, – сказал я. – Мам, тебе не кажется, что нужно к кому-нибудь сходить?

– К кому сходить? О чем ты? – Мамин голос зазвучал резко, как расстроенная скрипка.

– Например… к врачу, – сказал я.

– Я просто устала, Ади. Мне нужно поспать, – ответила она. – И мне станет лучше. Врач мне не поможет. – Даже говорить ей было трудно.

– А вдруг, мам?

В ответ она отвернулась. Я перешел к другой стороне кровати. Мама не спала, просто смотрела в стену. Может, она никогда не спала, а лежала вот так, не двигаясь, разглядывая стены.

– Мам, – позвал я, но она даже не пошевелилась. – Мам! – сказал я громче. Она даже не дернулась. – Вставай! Ты должна! Тебе нужно на работу! – И снова я вспомнил, какой красивой была мама, когда собиралась по утрам.

Сначала мне показалось, что мама меня не услышала, но потом я заметил, как по ее щекам катятся крупные слезы.

– Я не могу, Ади. Я не могу туда пойти.

– А как же работа?

– Я сказала, что больше не вернусь. Это случилось… это случилось… – Мама дышала все чаще и чаще, будто ей не хватало воздуха. – Это случилось прямо рядом с магазином.

– Что, мам? – сказал я. – Что случилось? – Я боялся задавать этот вопрос с той самой ночи, как мама вернулась домой вся в крови.

– Они, – сказала мама и повернулась на другой бок, сотрясаясь от рыданий.

Я положил руку ей на плечо и почувствовал дрожь, всю ту боль, что пронзала ее тело. Прошло много времени. Мама успокоилась и заснула, и я тихонько вышел из комнаты.

До того как мама заплакала, я был зол на нее, и мне это не нравилось. Часть меня понимала, что мама не виновата. Но был в моей голове голос, который шептал: а старается ли она? Почему она не попробует встать с постели?

Но сейчас мне было только грустно и одиноко.

Я включил телевизор и сделал погромче, чтобы мама могла слышать через стену. Раньше мы всегда смотрели телевизор вместе. Мама смотрела мои передачи, а я – ее. Ей очень нравились кулинарные шоу, и я начал перещелкивать каналы, пытаясь найти какое-нибудь. Если мама не могла увидеть, что там готовят, то хотя бы могла послушать.

Но кулинарных шоу в это время не было, поэтому я включил новости. Там говорили о том, что обрушился старый заброшенный паб. Я его сразу узнал: он стоял рядом с нашей башней. Я ходил мимо него по пути в большие магазины. Паб был высокий, старомодный, с заколоченными окнами – он давно пустовал. В последний раз я заметил между кирпичами какие-то растения. У них были серо-зеленые листья и фиолетовые цветы, похожие на рожки мороженого.

Никто не мог объяснить, почему паб рухнул. Кто-то там недавно его купил и теперь был очень недоволен, что здание превратилось в груду камней.

Ведущие перешли к другой теме. Я вдруг понял, как громко они говорили, и мне стало стыдно. Я зажал кнопку на пульте. Звук становился тише и тише, пока не пропал совсем.

И я сидел в тишине, смотрел на экран, пытаясь угадать, что там говорили, по движению губ, как делала Гайя.

Но я ничего не понимал.

Я не оставил попыток достучаться до мамы.

На следующий день она попыталась вручить мне список покупок, но я решил, что пойду в магазин только вместе с ней.

– Ну, Ади, – сказала мама, когда я не протянул руку за дрожащим листочком бумаги. – Хлеб заплесневел. Ты же не хочешь есть плесневелый хлеб? Знаю, что не хочешь.

– Давай пойдем вместе? А потом зайдем к врачу? – спросил я.

Мама не ответила. Она начала часто дышать и отвела взгляд. Но я успел заметить в ее глазах упрек. На мгновение она винила меня в том, что дыхание дается ей с такой болью. Потому что я позвал ее с собой. Я вырвал список у нее из руки и выбежал из квартиры, спустился на лифте и перешел через дорогу. Только добравшись до магазина, я понял, что забыл взять деньги.

– Ади, прости меня, – сказала мама, как только я вошел. За все это время она не сдвинулась с места, будто ее приморозили. – Я понимаю, что для тебя это совсем не весело.

Я молча засунул руку в банку, где мы хранили деньги, и достал пятифунтовую купюру, сложенную несколько раз в маленький квадратик.

Я не мог смотреть на маму. Мне казалось, что я ее подвел, и это было ужасное чувство. Оно давило мне на грудь и не хотело проходить.

– Пойдем вместе. Это хорошая идея, – сказала мама.

Я обернулся. Она выглядела так, будто сейчас расплачется, но при этом кротко кивала, будто говоря «Да, да, я смогу».

– Точно, мам? – Мне не верилось. Было так радостно, что я даже не мог улыбнуться.

Мама еще раз странно кивнула. Она выпрямилась, слегка шатаясь, и пошла к двери, держа меня за руку.

Каждый шаг давался с трудом. Я вспомнил улиток и как они ползают, по чуть-чуть подталкивая себя вперед. Мама переступила через порог и сделала еще несколько крошечных шагов. Радости моей не было предела, но задача перед нами стояла непростая. Магазины и кабинет врача казались бесконечно далекими. Мы словно начали взбираться на гору, но не могли увидеть вершину, потому что ее скрывали плотные белые облака.

Около лифтов мама снова начала странно дышать. Она сильнее сжала мою руку, и я попытался сжать ее ладонь в ответ, чтобы подбодрить ее, но, по-моему, мама даже не почувствовала – так крепко она меня держала.

– Я не могу, Ади. Извини, я не могу.

Она развернулась в сторону нашей квартиры, встретившись со мной взглядом на мгновение. Ее глаза кричали: «Не заставляй меня, мне очень плохо».

А потом я остался в коридоре один. В пустоте эхом раздался хлопок закрытой двери.

Я сходил в магазин и почти смог вернуться домой, не заплакав. На кассе какая-то женщина положила мне в сумку леденец и сказала:

– Держи, малыш, не расстраивайся.

– Спасибо, – ответил я.

– Не за что, милый, – сказала она, и к глазам у меня неожиданно подступили слезы.

Я больше не хотел говорить с доброй женщиной и убежал, не дожидаясь сдачи.

Я шел мимо старого паба, который недавно обрушился. Теперь это была груда кирпичей, но я разглядел в развалинах вывеску с изображением мужчины. Я так переживал из-за мамы, что и забыл про тот выпуск новостей.

Когда я наконец вернулся домой, мама была в спальне. Я не стал заходить к ней. Я надеялся, что она спала, а не лежала в темноте с открытыми глазами, дожидаясь наступления утра.

Я знал, что мне нужно сделать, чтобы маме было проще. Я делал это раньше и продолжил делать сейчас.

До того как я попытался вытащить маму на улицу, я научился быть абсолютно тихим, чтобы не будить ее, когда я возвращался из школы. Я называл это игрой в тишину.