Звонок в дверь заставляет её оторваться от созерцания идеальной среды обитания — её милого кокона затворничества. Она идёт открывать не задумываясь и вдруг без объявлений и предупреждений обнаруживает у своего порога Хакса.

У него весьма обыденный вид, словно он уже не раз бывал тут. Словно она его пригласила или была какая-то договоренность.

— Милый дом, — замечает он дежурно.

— Привет.

— Зайти можно?

Но Роуз качает головой. На черта ей эти подачки?

Хакс принимает её отказ как должное и прислоняется к откосу, сцепляя по-деловому кисти рук.

— Хотел кое-что сказать, — это звучит так, словно минут пять назад они по какой-то невинной причине прервали разговор, а потом он поднялся к ней, чтобы его продолжить.

Роуз поверить в это не может.

— Где ты достал мой адрес?

— Что?

— Адрес, говорю, откуда взял?

Хакс терпеливо вздыхает.

— Это же универ. Ты просто съехала из общаги, а не участвуешь в программе по защите свидетелей.

Роуз молчит, изумлённая и озлобленная. Она вынесла урок из всей этой ситуации, ей не нужны нотации. Тем более от него.

— Ты, наверное, злишься, — замечает он разумно.

— Даже если и так, тебе какое дело? Твои занятия закончились, можешь спокойно пересдавать экзамены и жить себе дальше.

— Это всё понятно, — перебивает он её уже чуть недовольно. — Всё-таки, могу я пройти? Здесь очень некомфортно. А мне действительно нужно тебе кое-что сказать. Важное.

Роуз оценивает, не боится ли она остаться с ним наедине и насколько хорошо она его знает, чтобы пустить в дом. «Паучье чутье» не выдаёт опасности.

— Ладно, — заключает она.

Хакс проходит.

— Могу я взглянуть на твою комнату? — спрашивает вежливо.

Роуз скрещивает руки на груди и кивает на дверь, наблюдая, как он, даже не снимая пальто, проходит внутрь. Но сама она не идёт за ним следом. Если это какая-то ловушка, то она в неё не попадётся, сколько бы привлекательным он ей ни казался.

Но это не ловушка. Хакс, не закрывая двери, оглядывает её труды. Роуз тихо радуется, что ещё не успела устроить у себя свинарник, разбрасывая по привычке вещи и забывая убрать многочисленные чашки с чаем, которые таскает, пока часами сидит за ноутом на всех тематических форумах, где её уже хорошо знают.

Произведя краткий осмотр, словно детектив, Хакс кивает сам себе и смотрит на неё. Как и прежде — очень холодно.

— Ну и что? — спрашивает он её.

— Что «что»?

Они разговаривают через порог её комнаты.

— Чего ты так дёргаешься на свой счёт? Думаешь, ты прямо супер особенная?

— Ничего такого я не думаю…

— Думаешь, ещё как думаешь, — он слегка повышает тон, продолжая внешне оставаться образцом бесстрастия. — Подумаешь, гик. И что? Мало ли у людей тараканов. Это не делает тебя ни лучше, ни хуже. Так чего ты загоняешь себя под плинтус?

Роуз замолкает от его обидных слов. Она никогда ничего о себе не думала. Это другие думают и делают выводы, не она. Но спустя несколько секунд она всё же находится:

— Много ты понимаешь! Весь такой идеальный, откуда тебе вообще знать, как приходится девчонкам вроде меня?

— Я тебя умоляю… — бормочет он с раздражённой усталостью. — Роуз, посмотри на меня.

Хакс разводит руками: с щедрой порцией иронии в жесте, предлагая полюбоваться.

Роуз дёргает головой: мол, видела, и что ты мне этим хочешь сказать?

— Во мне в лучшем случае шестьдесят килограмм, что для мужчины моего роста попросту смехотворно. На первом курсе меня прозвали «Сморчок», потому что я был с виду бледный и хилый настолько, что даже никакого специального повода не нужно было, чтобы выдумать это прозвище. И потому что Кайло мудак.

У Роуз пропадает дар речи от степени внезапной откровенности.

— Я носил вытянутые свитера и слушал инди-рок. Думаешь, хоть одна девчонка с курса мечтала пойти со мной хотя бы в кино? Не говоря уже о другом. Я пытался отрастить бороду, потому что думал, что она добавит мне брутальности. Но с ней я был тот же задохлик, только ещё и с плешивой бородой. Так что перестань себя жалеть. Пожалей лучше тех своих однокурсников, у кого сейчас порядок со всем.

— Почему это?

— Потому что им не придётся решать свои проблемы. И через пять лет они не сделают из себя что-то особенное. Им ничего не нужно преодолевать, и большинство предпочтёт сейчас расслабиться и жить на полную катушку, а к выпускному курсу они вдруг обнаружат, что неприметная тихоня вроде Роуз Тико их уже во всём обошла. Ну, или не к выпуску, а ещё года через два-три. Знаешь, с помощью чего я себя сделал?

Роуз заторможенно качает головой.

— С помощью честолюбия и презрения. Я решил, что я лучше других. А значит, заслуживаю выглядеть лучше, получать лучшие баллы и лучшую работу. Ты, конечно, можешь возразить, что у меня есть отец со своей конторой. Но поверь, любой другой удачливый придурок на моём месте расслабился бы и просто позволил себе плыть по течению, надеясь, что за него всё порулят другие. Как, например, и сделал Кайло. Ведь его мать — не последний человек в универе. Я, кстати, со временем добился того, чтобы он избавил меня от прозвища.

— Я никого не буду презирать.

— Да ради бога! Найди себе собственную мотивацию. Ты вроде неглупый человек с целой кучей увлечений, неужели не видишь, что это здорово?

Тёплое чувство разливается в груди, глаза начинает щипать, но Роуз сдерживает дурацкие слёзы. А то будет выглядеть, словно ей впервые сказали добрые слова. Да так оно, в общем-то, и есть.

— Хватит прятаться за этим скучным фасадом и делать вещи для галочки, только потому что делают другие. Нет парня, потому что ещё не встретила такого же, как ты? Не хочешь ходить в театр, потому что это скучно? Ну так плюнь. Делай то, что тебе нравится.

Роуз опускает глаза в пол, закусывает губы. Его слова настолько резонируют с ней, что и приятно, и стыдно. Приятно, что он настолько понимает её. Стыдно — ведь они оба вроде взрослые и его роль наставника её смущает.

— Ага, — говорит она своим пушистым носкам.

Хакс вздыхает и не спеша проходит мимо неё ко входной двери. Она разворачивается вполоборота.

— Я тебе напишу? — доносится от порога.

Роуз поднимает взгляд. Хакс слегка хмурится, но впервые его глаза перестают источать холодность. Хотя и до теплоты там далеко.

— А ты попробуй, — улыбка невольно появляется на её лице.

Хакс ухмыляется в ответ и уходит, и волна тепла окончательно захлёстывает Роуз.

***

Учиться с ноющим сердцем невозможно. Рей думала, что Кайло мешает её учёбе, но оказалось, что его присутствие в её жизни не идёт ни в какое сравнение с его отсутствием. Нельзя думать ни о чём, кроме того, как с ним было хорошо.

Целоваться с ним было хорошо. Гулять с ним было хорошо. Шутить с ним было чудесно. Ощущать ежесекундно его опаляющее желание было просто волшебно, сказочно, невероятно.

Она тоскует, она злится, она изводится от желания, вспоминая все те драгоценные моменты с ним. И во всём этом: учёбе, оценках, заслугах, похвале нет никакого смысла, если Кайло не с ней.

Но, видимо, она его навсегда потеряла.

Рей собирает остатки гордости, чтобы не бежать к нему на квартиру и не умолять передумать.

На фоне этой ужасной хандры и апатии в голове бьётся ещё одна мысль: должна ли она поговорить с Палпатином?

И если поначалу ей не хотелось иметь с ним ничего общего, то на фоне одиночества Рей всё чаще раздумывает о том, что, должно быть, он тоже очень одинокий человек. Может быть, ему нужно, чтобы кто-то заглядывал к нему на чай в выходные и ел его ужасно древние сладости. И было бы интересно хоть что-то узнать о своей семье. Увидеть фотографии, послушать, как он жил. И возможно, возможно… — тут её сердце начинает биться особенно нервно — она что-то услышит о родителях. Она не стала бы искать с ними встречи, раз уж они не захотели воспитывать её, знать её. Но ей так хочется узнать, кто же она и откуда. Что делает её ею.