Хранителя Первой Печати, скрывающей Вокализ, восхищает плавная поступь во время весеннего равноденствия.

Вторая Печать есть знатная кровь, которую в час ужаса воспламеняет избранный.

Каменные великаны, что подпирают небо, стерегут Третью Печать, и лишь щедрое подношение отворит тайник.

«Сказание о Вокализе»

Маленький Леннарт завороженно наблюдал за разминкой мамы, одетой в чёрное трико. Оделия ухватилась одной рукой за поручень, изящно отвела ногу назад и легко подняла её выше своей головы. Потом танцовщица вытянула свободную руку, всей позой напоминая ласточку, скользящую по воздуху.

В саду, на который открывался вид через окна танцевального зала, оживлённо щебетали синицы. Хотят летать вместе с мамой – вообразил Леннарт, ненадолго отвлёкшись на пение птиц.

Закончив тянуться, Оделия кивнула пожилому мужчине, стоящему в противоположном конце зала. Убедившись, что танцовщица приняла начальную позицию, мужчина положил скрипку на плечо. Смычок заскользил по струнам, и спокойная музыка поплыла по залу, перекрыв птичьи голоса и шелест листьев за окнами.

Поймав внимательный взгляд сына, Оделия улыбнулась и провела носком по полу, очертив полукруг, а затем привстала на полупальцы. Магическая сила откликнулась на первые движения танцовщицы, знаменуя это ветром, ворвавшимся в зал, взъерошившим соломенную шевелюру Леннарта и колыхнувшим подол юбки няни. Воздушные потоки облетели помещение и взвихрились вокруг Оделии, задорно поигрывая её длинными золотистыми волосами, собранными в хвост.

Скрипач сменил мотив и ускорил музыку. Оделия сорвалась с места, семеня на цыпочках так быстро, что её поступь сливалась в одно движение. Танцовщица словно парила над полом. Леннарт спрыгнул с лавки и захлопал в ладоши, когда вокруг мамы загорелись искорки, мельтешащие, будто рой светлячков. Когда магия только-только собирается вокруг искусника, то далеко не всегда различима для глаз, но Оделия мысленно приказала ей проявиться, желая обрадовать пятилетнего сына.

Танцовщица закружилась и расправила руки. Стремительные па Оделии оставляли за собой яркие шлейфы, как если бы к её запястьям и стопам были привязаны сияющие ленточки, хотя Леннарт прекрасно понимал, что никаких ленточек нет и дело в волшебстве. Подражая маме, мальчик пустился в головокружительную пляску, чем вызвал у няни благосклонную улыбку.

Родители не раз предупреждали Леннарта, что нельзя приближаться к искуснику в момент чародейства. Но мальчик так самозабвенно отдался собственному танцу, что не заметил, как очутился рядом с мамой. Опомнилась няня и заспешила к Леннарту, тут же остановилась Оделия, словно её грациозные ноги налились свинцовой тяжестью. Потухли магические огни, и стихла музыка скрипки.

– Отведи Ленна, – повелела Оделия няне, схватившей мальчика за руку.

– Ну ма-ам, – обидчиво запротестовал Леннарт, – я хочу посмотреть на танец!

– Дорогой мой, дальше танец будет опасным, – терпеливо сказала Оделия. – Обещаю, в следующий раз потанцуем больше. Но сейчас мне нужно призывать грозную магию и тебе находиться здесь никак нельзя.

Сколь бы жалобно не хныкал Леннарт, мама осталась непреклонной.

– Когда вырасту, хочу танцевать как мама, – заявил Леннарт няне, когда они покинули зал.

– А хочешь быть скульптором, как папа? – поинтересовалась няня.

Если Оделия допускала мальчика любоваться разминкой и некоторыми танцами, то поглядеть на серьёзную работу папы почти не доводилось. Самое больше, что выпадало Леннарту, так это недолго постоять у порога мастерской и увидеть статуэтки причудливых существ, гнездящихся на табуретах; вдохнуть смесь резких запахов, идущих от красок и смолы. А затем разгоревшееся детское любопытство гасилось мягким, но неуступным требованием отца уйти. Как и Оделия, Арден опасался, что не уследит за сыном, и он прикоснётся к опасному магическому артефакту, или же сломает что-нибудь. К тому же когда творится волшебство, искуснику нужно быть предельно собранным и не отвлекаться на окружение.

Но, как и Оделия, Арден иногда всё же радовал Леннарта приятными мелочами своего Искусства, даря зачарованные фигурки сказочных зверей, которые передвигались и издавали звуки, как если бы были живыми. Вот только Леннарт нечасто видел сверстников, так что не перед кем хвастаться рукотворными зверушками. Арден и Оделия редко вместе с ним наведывались в гости, и ещё реже принимали гостей у себя, а потому друзей для игр у Леннарта не бывало. И это при том, что родители находились в доброжелательных отношениях с богатыми семьями, живущими по соседству, на той же самой площади, окружённой особняками и многоэтажными зданиями цехов.

Эта площадь была одним из немногих просторных мест в городе Вирма, с высоты птичьего полёта выглядевшим как паутина настолько узких улочек, что козырьки крыш почти соприкасались друг с другом, сохраняя между домами полумрак даже в самый яркий день.

– Можно как папа. Сделаю себе много фигурок! – Леннарт принял задумчивый вид. – Или буду играть как дядя Ансельм.

– Дядя Ансельм молодец, одно удовольствие слушать его скрипку. И хорошо играет для танца матушки, – поучительно сообщила няня. – Но, увы, родился Бездарным! Без Таланта музыка не подчиняет магию. Так что если станешь как Ансельм, то будешь годен только услаждать слух богатых господ, да помогать репетировать Одарённым.

– Зато мама не выгонит из зала! – парировал Леннарт, до конца не понявший всех слов няни, но возмущённый её уничижительным тоном в отношении дяди Ансельма.

Помимо отцовской мастерской было ещё одно место, будоражащее воображение Леннарта: в противоположном от танцевального зала конце особняка находился подвал. Папа всегда спускался туда один, и тогда мальчик, случалось, прислонялся ухом к запертой двери подвала, либо заглядывал в замочную скважину. Но ни слух, ни взгляд ничего не улавливали, кроме тишины и темноты. Когда же Леннарт заставал отца выходящим из запретного места, то последний имел очень усталый вид и отмахивался от детских расспросов. Если Леннарт интересовался у мамы о том, что хранится в подвале и чем там можно заниматься, то неизменно слышал:

– Ничего интересного.

Подметив разочарование в глазах мальчика, мама добавляла:

– Когда подрастёшь, то будешь помогать папе в мастерской. И в подвале…

Вечером того же дня, когда няня сказала о непримечательной доле Бездарного музыканта, Леннарт, как обычно, играл в детской. Прежде чем отлучиться по другим делам, няня заверила, что скоро вернётся, и наказала мальчику дальше «гонять зверушек» не выходя из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Леннарт окинул взором волшебный зоопарк, суетящийся под ногами: единорог грациозно выстукивал копытцами чечётку; грифон широко расправлял крылья; неопалимый огонь изрыгал дракон, казавшийся грозным, несмотря на миниатюрный размер; и неподвижный лев – самая что ни на есть обычная деревянная фигурка без магических изысков. К этому часу Леннарту успели наскучить игрушки, а потому он хлопнул в ладоши и все зачарованные звери, повинуясь команде, замерли, как деревянный лев.

Пренебрегая запретом, мальчик прихватил детскую лютню и вышел из комнаты. Бесцельно блуждая по особняку и непрестанно цепляя пальцами бутафорные струны, Леннарт набрёл на вход в подвал. Бросив взгляд на дверь, Леннарт обнаружил, что она приоткрыта. Рука мальчика застыла, так и не успев в очередной раз дёрнуть струны.

Он долго всматривался в изношенную грубо сколоченную дверь, так не похожую на прочие двери особняка, – узорчатые и лакированные – словно её сорвали с ветхого сарая и почему-то приладили здесь. Леннарт прислушивался, стараясь уловить стук шагов отца, который наверняка где-то рядом, и гадал: «Он сейчас внизу? Или ненадолго ушёл?» Но время шло, отмеряемое ударами маленького сердца как маятником часов, и этот ритм так и не сбил топот отца. Тогда Леннарт отважился.