Белобрысый метнулся за табуретами.

Мужчина подошёл к сидящему на кровати Славке. Лет ему, на вид, было за сорок. Белоснежная рубаха, светло-серые «с проблеском» брюки и такой же жилет с едва приметными узорами. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели внимательно и строго.

– Что с губой? – безо всякого интереса спросил он.

Славка машинально облизнул разбитую во вчерашней потасовке губу.

– Это он ударился, ваше благородство, – пояснил Аркаша, расставляя табуреты.

Доктор бросил неприязненный взгляд на белобрысого и сел. На второй табурет он поставил свой чемоданчик, закатал рукава рубахи, щёлкнул замками, достал упакованные в целлофан резиновые перчатки. Волосатое запястье доктора охватывал красный браслет. Значит, осматривать Славку приехал не простой врач, а, как минимум, руководитель какой-нибудь крупной клиники.

– Свободен, – сказал мужчина, натягивая перчатки.

Белобрысый бесшумно выскользнул за дверь.

Доктор вытащил из чемоданчика планшетку, включил её, быстро застучал по экрану пальцами, замер что-то изучая, потом удовлетворённо выдохнул и перевёл взгляд на Славку.

– Ну-с, дружок! Как тебя зовут?

– Рабом меня тут зовут, – буркнул Славка.

Мужчина кисло улыбнулся и снова застучал пальцами по экрану.

– Фамилия твоя Ладов, зовут Ярослав. Так?

– Нет, моя фамилия раб. И зовут меня раб.

Доктор вздохнул, положил планшетку на чемоданчик, встал и пошёл к выходу. Стоя на пороге, он что-то негромко сказал в открытую дверь и вернулся в комнату. Вслед за ним вошёл невысокий узкоглазый охранник.

Гвардеец с перекошенным лицом подскочил к кровати, ухватил Славку за нижнюю губу и притянул к себе.

– Ты что тут выступаешь! – зашипел он, брызжа слюной. – Отвечай на вопросы, паскудина сраная! Отвечай как положено!

Напоследок узкоглазый дёрнул так, что у Славки от боли задёргался глаз, а по подбородку из лопнувшей губы побежала струйка крови.

– Это было лишнее, – нахмурился доктор. – Но всё равно спасибо.

Охранник щёлкнул каблуками и удалился.

– Моё время очень дорого, – врач говорил таким спокойным тоном, будто продолжал ненароком прерванную светскую беседу. – И я не хочу обременять твою хозяйку лишними тратами. Понимаешь? Поэтому давай закончим побыстрее.

Он обтёр Славкин подбородок и лопнувшую губу едко пахнущей ваткой, бросил ватку на пол и снова взял планшетку.

– Так как, говоришь, тебя зовут?

– Ярослав Павлович Ладов, – ответил Славка.

Бунтовать больше не хотелось.

Мужчина, не отрывая взгляда от экрана, ободряюще кивнул.

– Так. Контрольную вакцинацию проходил в марте прошлого года. Правильно?

– Да.

– В половую связь когда последний раз вступал?

Славка замялся и едва слышно выдавил:

– Никогда.

– Да ну! – на восковом лице доктора проскользнуло некое подобие улыбки. – Экземпляр! Руку протяни!

Славка послушно вытянул руку.

Мужчина достал из чемоданчика небольшую серую коробочку с голубым светящимся экраном и приложил её к Славкиному запястью. Коробочка щёлкнула, уколола не больно и начала негромко попискивать. Когда писк стих, доктор, поглядывая в экран, опять застукал по планшетке.

Потом он попросил Славку лечь на живот, приспустить штаны и раздвинуть ягодицы. Прыснул чем-то прохладным, подождал секунд десять, посветил люминесцентной лампочкой и приказал переворачиваться на спину. Его руки двигались, как манипуляторы тонко настроенного робота. Его взгляд не менял безучастного выражения, независимо от того, что он в тот момент проделывал над Славкиным телом: засовывал ли ему в мочевой канал тонкий белый ёршик, проверял ли голову на вшей, прослушивал ли лёгкие или прощупывал лимфоузлы, стучал ли молоточком по коленке или светил лампочкой в оба глаза, оценивал ли состояние зубов или измерял температуру. Когда через час, не прощаясь и ничего не объяснив, доктор ушёл, Славка ощущал себя вывернутым наизнанку.

А ещё через полчаса вернулся тот самый узкоглазый охранник. Ничего не говоря и не объясняя, он быстро подошёл к сидящему у стола Славке и толчком ноги в грудь опрокинул его с табурета. После чего начал мыском армейского ботинка наносить не слишком сильные, но болезненные удары по голове и телу, сопровождая каждый словами:

– Отвечай, когда спрашивают! – удар;

– Молчи, если не спрашивают! – удар;

– Делай всё, что прикажут! – удар;

– Отвечай, когда спрашивают!..

Снова и снова, он вбивал эти правила в скорчившуюся на полу жертву. Завершился этот урок смачным плевком, звонко влипшим в Славкин разодранный подбородок.

**

Остаток дня он провёл взаперти в полном одиночестве.

К форточке больше не лазил. Смотреть из окна на залитый солнцем простор было всё равно, что разглядывать выставленные в витрине магазина кушанья, не имея возможности их купить. Он ходил из одного конца комнаты в другой и вспоминал: отца, Вальку Зуева, школу, карусель, занятия в хоре, классную руководительницу Марго, как учился играть на гитаре, как влюбился в школьную красавицу Мими, как погиб отец, как его допрашивали, как отправили в интернат для «белых», как устроился на работу в артель – шаг за шагом он мысленно проходил свой путь до того самого момента, как оказался запертым в этой комнате.

Но ни одно из этих воспоминаний не могло дать ответа на главный вопрос, который мучил его – что дальше?

Есть тоже не хотелось. Только под вечер, когда в пустом желудке снова заурчало, он отварил найденные в тумбочке макароны, вскипятил чаю и безо всякого аппетита перекусил. И почти сразу накатила усталость, начали слипаться глаза. Он прилёг на кровать и не заметил, как провалился в сон.

Проснулся он от грохота и треска, раздававшегося, казалось, сразу со всех сторон. Комната беспрерывно озарялась разноцветными всполохами, стены вздрагивали от гулких разрывов. Левый глаз заплыл настолько, что почти не открывался.

Как многое, порой, меняет сон. Будто всё то, что взбаламутилось в дневной суете, осело на дно глубокого безжизненного водоёма: всё лишнее, всё придуманное и надуманное, всё несущественное и ненастоящее. И сразу после пробуждения, пока эта мелкодисперсная взвесь вновь не начала кружиться и мельтешить, вдруг открывается общая картина произошедшего. Открывается с безжалостной откровенностью, вся и сразу, словно разглядываешь условный макет минувшего дня.

«Раб! – бабахало за стеной. – Раб! Раб! Раб!»

Сейчас, проснувшись в этом адском грохоте с распухшей губой и заплывшим глазом, он уже не сомневался, что нет никакого розыгрыша и нет никаких актёров и, главное, нет никакой надежды избежать уготованной ему участи. Хватит себя обманывать.

«Раб!»

Старая панцирная кровать застонала, когда Славка встал на неё, чтобы выглянуть наружу.

Даже одного глаза было достаточно, чтобы увиденное поразило.

Ночное небо, не темнеющее в это время года до обычной своей глухой черноты, полыхало от края до края. Огромные огненные шары вспучивались в вышине, соединялись в невероятные букеты, разлетались стремительными иглами, искрились, меняли цвет, разбивались на ослепительные осколки и гасли, чтобы уступить место всё новым и новым вспышкам.

А под этой феерией огней, как царская корона, украшенная драгоценными камнями, сверкал великолепный Дворец. Стены его подсвечивались лучами скрытых где-то у основания строения ламп. Сочно горела на бирюзе позолота. В высоких окнах плескался мягкий янтарный свет и двигались призрачные тени. Чуть в стороне среди чёрных почти человеческих силуэтов можжевельника сказочным шатром сияла беседка-ротонда. Фонтан тоже преобразился и расцвел волшебным цветком – каждая струя переливалась своим цветом, словно вместо воды из фонтана били струи сладких напитков. Меж высоких стоек уличных фонарей протянулись тонкие гирлянды с тысячью звёздно-мерцающих лампочек. Людей видно не было, но то и дело, в перерывах между разрывами, можно было различить отдельные выкрики и смех.

И вместе с тем, как оглушительно рвалась ткань ночного неба, рвалась на крохотные лоскуты и Славкина душа.