Ректор медленно обернулся, все еще держа руки за спиной, и внимательно посмотрел мне в глаза. На этот раз я устояла и не отвела взгляд.

– Значит, ты хотела новой и совершенно другой жизни. Даже если сейчас ты отрицаешь свое желание.

– Но я…

– Я пришел не спорить, а говорить, – оборвал он. – И тебя прошу послушать и подумать над тем, что я сказал.

Он ждал моего ответа, и я кивнула. Даже пуфик поставила и косу пригладила.

– Значит, сейчас никакого насилия не будет? – уточнила робко.

Ректор фыркнул, а потом отвернулся к окну, и его плечи начали подозрительно вздрагивать. Кажется, надо мной конкретно угорали. Нет, ну а что? В кабинете он меня пытался запугать, и у него вышло.

– Иди сюда, – позвал он. – Посмотри на свой первый на Лахусе закат.

Покосившись на пуфик, я покусала губы и несмело пошла. Насилие пообещали отложить, а вот вид из окна интриговал. Я во всей этой своей панике и не успела в него заглянуть.

Поравнялась с ректором, поднялась на цыпочки, чтобы увидеть побольше и охнула. А солнца-то три!

– Кошма-а-ар! – объявила я.

Ректор улыбнулся. Я мельком на него посмотрела и снова в окно. На одну секундочку даже вспыхнула совершенно неуместная и противоречивая мысль, что здесь красиво. На Лахусе этом. И мужчины у них тоже очень даже ничего. Но потом саму себя отругала и отвернулась от окна.

– И чего я там не видела? Горы с небом и у нас есть, – роворчала и пошла к кровати. Залезла под одеяло, отвернулась к стене, всем видом выражая нежелание продолжать разговор, и додумала: «А красивые мужчины, как показывает практика, все вредные и противные».

– Спокойной ночи, Валерия, – проговорил эсмин Вальд задумчиво. – Завтра будет новый день. Подъем в десять утра. С рассветом.

Обернулась, убедилась, что не ослышалась.

– В десять?

Его губы дрогнули в намеке на улыбку, и он кивнул.

– Говорю же, здесь не так и плохо. Тебе понравится.

Да щаз! Сказала бы я ему, и даже показала. Но надо быть паинькой, так что…

– И вам не хворать, – сказала, только чтоб ушел уже. А так, конечно, мысленно пожелала всех лахусских кошмаров.

Тихие шаги заставили меня напрячься, а вот со звуком закрываемой двери я наконец облегченно выдохнула. Ушел.

Я тут же вскочила с кровати и подбежала к шкафу. Залезла внутрь, нащупала в темноте дыру и только собралась позвать Кристину, как услышала ее тихий шепот:

– Я тебе сказала, больше с тобой разговаривать никогда не буду!

И тут же в ответ мужским голосом:

– Крисюш, давай без нервов.

– Не Крисюша я тебе! – зашипела она, заставляя меня зажать рот рукой. Кажется, я узнала Эринса. Он шикнул, после чего послышалось непонятное шуршание. За ним мычание.

– Ни разговаривать, ни тем более целоваться! – уже даже не стараясь шептать, предупредила Кристина.

– Это тебе за пирог.

Точно Эринс! И тут же снова мычание.

– А это я скучал.

– Да? А за побег как наказывать будешь?

– Через шесть месяцев узнаешь.

– Сделаешь мне третьего – сбегу навсегда!

И снова мычание. А за ним тихий стон явного поражения. Я дослушивать дальше не стала. Выползла из шкафа и уныло потопала к кровати. Кажется, только что рухнули мои надежды на побег. Я мало понимаю в любви, но эти двое, похоже, влипли.

Воздух, что ли, у них здесь особенный? Заснула моментально, а проснулась настолько свеженькой и бодрой, что самой не верилось. Часов в спальне не было, но за окном только пробился рассвет первого из солнц. Оно у них было слегка розоватого оттенка. Должно быть около десяти утра, как и говорил Вальд. Вид на горы с маленьким клочком озерца и фиалковым полем так и просил улыбнуться. Но меня не радовал ни тот факт, что я проснулась все там же, ни собственное отражение в зеркале. Последнее вообще удручало. Пятно в свете дня оказалось темнее, чем когда-либо в моей жизни. Как будто его специально подкрасили. Но сколько я ни терла, бледнее оно не становилось.

Сразу вспомнились все издевки, еще с садика. Мама всегда говорила, что я особенная, и ангел оставил на мне свою метку. Ей виделось, что оно напоминает форму крыльев. Ну допустим! Пускай особенная. А нельзя было оставить метку где-то на щиколотке? На спине? Да хоть бы на попе. Нет же! Этот «ангел» буквально пометил меня, чтобы все видели, что я «особенная».

Прикрыла левую и нелюбимую сторону лица ладонью и представила, какой могла бы быть. Я делала так каждое утро, мечтая, как сложилась бы моя жизнь. Я была бы уверенней в себе, добилась бы большего. Возможно, встретила бы любовь…

В дверь постучали, и я резко обернулась, опять потянувшись к пуфику.

Правда, выдохнула с облегчением, когда послышался голос Эринса:

– Эсмина Валерия, я принес ваш набор вещей. Можно войти?

Пригладив выбившиеся из косы пряди, я поправила на себе пижамку и крикнула:

– Войдите!

Я не упустила проскользнувшее на лице лаха удивление, как только он увидел мое пятно. Правда, через секунду он скрыл эмоции дружелюбной улыбкой (как будто не сдавал меня вчера) и смело шагнул внутрь комнаты с большой плетеной корзиной в руках.

– Доброе утро, – поприветствовал Эринс, явно предовольный жизнью. С Кристинки, небось, вчера все соки выпил, и теперь радуется. Садист инопланетный. А вообще, я на него посмотрела по-другому. Вчера он мне казался терпеливым ангелом, но сегодня я не могла не отметить знакомые черты. Его волосы тоже были черными, кожа смуглой, лицо пропорциональным, будто выточенным. Он несомненно отличался от ректора и министра, но типаж у всех был один – синеглазые брюнеты. Очень глубокой ночью и спутать можно. Хотя нет, от того же ректора у меня желудок сжимается в спазмах, а с Эринсом ничего такого.

Любезничать я не стала из вредности. Дождалась, когда он поставит корзину на кровать, и напала с допросом:

– А дальше что? Вы меня здесь долго держать будете? Министр давал указания, что со мной делать? Я здесь сидеть вечно не собираюсь, так и знайте. И мне к косметологу очень надо. У вас косметолог здесь есть? Или кто-то, кто мне объяснит, почему родимое пятно стало таким? Вы явно что-то знаете, Эринс.

– Эсмин Эринс, – поправил он. – Или профессор Эринс. Женщины всегда обращаются к мужчинам на «вы» и никогда не зовут по имени. А имя рода принято называть только женам и лахам-друзьям.

– Оу, – протянула я понимающе. И тут же догнала остальное. Кристина – его жена. Должна быть, если у них уже есть первый ребенок. Пока я переваривала информацию и думала, как к ней относиться, Эринс взял корзину и понес ее к шкафу. Он, что же, и вещи за меня раскладывать будет? Шкаф!

– Стой-те! – крикнула я и подбежала к нему, пытаясь отобрать корзину. Не дал. – А у нас считается дурным тоном, когда мужчина роется в женском белье.

Лах глянул на аккуратно сложенные стопочки и сломал мою систему обороны простым заявлением:

– Белья здесь и нет. Мы на Лахусе вообще не понимаем, зачем оно нужно. Только стесняет движения.

– А гигиена? – ужаснулась я, одновременно недоумевая оттого, в какое русло унесло наш и без того странный диалог.

– И с гигиеной у нас проблем нет, – заявили мне. – И ты скоро в этом убедишься.

Он окончательно вырвал корзину и поставил ее на пол, достав первую вещь. На вид ночнушка. Пошленькая такая, короткая, на тонких бретельках и полупрозрачная. Лах со всей серьезностью протянул ее мне и достал следующую шмотку. А вот это уже было похоже на платье. Ткань плотная, но не мнущаяся и стрейчевая, вырез и длина с виду тоже приличные. Одно подозрительно – белое, как у невесты. Собственно, вся одежда в корзине была исключительно белой. Вспомнила одеяние ректора, поморщилась.

– А почему тогда вы ко мне на «ты»? – спросила невпопад, лишь бы отвлечь его от шкафа. – У нас, если хочешь проявить уважение, ко всем на «вы», и к мужчинам, и к женщинам. Тем более мало знакомым.

Эринс тяжело вздохнул. Передал мне платье и отошел от корзины.