Киан’дэ мрачно вздохнул, покачивая на руке девочку, которая инстинктивно прижалась к нему и начала тыкаться в плотную грудь ротиком, в слепых поисках еды.

«Пока накормлю физраствором. Он безопасный. Им кормят и яутских младенцев. А там посмотрим».

Войдя в лифт, он не желал слушать ничего, зная, что сделает дальше, а пока ему предстояла непростая бессонная ночь.

Этот рассвет я встречала так, словно он был последним в моей жизни. Несколько раз перед тем, как выйти из отсека, я думала, хочу ли я жить дальше — но малодушно признавалась, что хочу, и надеялась, что Киан’дэ передумает.

Столько пройти и вынести ради меня… и все напрасно.

Умывшись холодной водой, я не взяла с собой никаких вещей и никому ничего не сказала. Но девушки словно все поняли, сторонясь меня и тихо, вполголоса разговаривая.

Мне словно всю душу выпотрошили. Вынули сердце и вложили вместо него тяжелый камень. Прижав к груди ладонь, я буквально чувствовала физическую боль, и когда за мной пришёл один из охранников, молча пошла за ним в специальный лифт, хотя ноги почти не держали меня.

Пока лифт ехал наверх, я думала.

Быть может, если бы я смогла тогда выносить и родить ему ребёнка, он бы остался со мной? Нет, что за глупости. Он сказал, что здесь стало опасно.

Но расставание — это непереносимо. Может быть, лучше действительно умереть, но хотя бы вместе, чем жить порознь? Однако он сделал свой выбор.

Увижу ли я ещё когда-нибудь его? Не знаю. Но если нет, не представляю, как буду жить дальше. Может, девушки в гареме правы, что у них есть химическое влияние на нас. Привыкание.

Может, это и не любовь, а просто химическое взаимодействие. Но я вспоминала, каково мне было тогда, в плену у яутжа, думая, что Киан’дэ мертв и больше не вернётся. Я была просто живым трупом, и снова так жить не хочу.

Лифт приехал, меня вывели наружу.

Это было очень, очень раннее утро. В уже знакомой мне проходной комнате, где нас всех держали, когда привезли с материка, было два яутжа-охранника, мужчина-человек, очевидно, фиксирующий сделку, и сам покупатель.

Увидев его, я оторопела и замерла.

Лок’На! Это был он!

Я открыла рот, пятясь, но вдруг он пророкотал, обращаясь ко мне мысленно:

«Не дури и будь молчалива, уманка. Все это он делает ради твоего же блага. И лучше бы тебе не показывать, что мы знакомы».

Хорошо. Киан’дэ точно знает, что делает.

Доверяй мне.

Пока он и человек общались с помощью электронного переводчика, я думала, придёт ли Киан’дэ или нет. Но вот ещё одна створка отсека отъехала, и показался он.

Сначала я даже не обратила внимание на то, что он нёс в руках. Ноги перестали держать, и я одним усилием воли и уговорами самой себя выстояла, хотя хотелось подбежать к нему и крепко обнять, умоляя передумать.

Киан’дэ подошел к яутжа и человеку, и на лицах обоих отразилось непонимание и удивление.

— Простите… — человек кашлянул. — Что это? Откуда ребёнок?

Киан’дэ холодно посмотрел на него, отвечая телепатически. Человек внимательно слушал, глядя ему в глаза, после чего покачал головой.

— Ну… ладно. Но это только в порядке исключения. Понимаете? Это единичный случай. Не думайте, что можно так сделать ещё раз.

Киан’дэ прошёл мимо Лок’На ко мне, остановившись напротив. И тогда я увидела в его руках маленького ребёнка, ещё совсем младенца, завернутого в ровный, ловко отрезанный кусок серой ткани.

Прижимая ее к груди, он заглянул мне в глаза, и я поняла, что пропадаю в этом полном боли темно-алом море.

«Это… вместо нашего» — тихо сказал он и неожиданно подошел ко мне ближе, коснувшись меня плечом. Я прильнула к нему, но Киан’дэ тут же отдал мне свёрток. Ребёнок спал.

«Береги ее. Ее родителей в живых нет. Здесь бы ее убили» — хищник прикоснулся ладонью к моей щеке.

— Хорошо.

Я сглотнула, стараясь не заплакать, но все же глаза были мутными от слез.

— Можно? Хотя бы в последний раз? — попросила я у него. Киан’дэ тихо приблизился, и я тут же обняла его за талию, уткнувшись в тёплую чёрную ткань на груди лицом и вжимаясь в неё.

— Я не хочу, — прошептала я, задрожав.

«Я тоже».

Он отошёл назад и тут же отвернулся от меня, а после… после он прошёл мимо Лок’На, даже не взглянув на него, и быстро вышел из комнаты.

====== 39 ======

https://pin.it/ijq5nszskg2baa

Друзья, я в шоке: вылитый Киан’дэ, даже оружие похоже. Одежды маловато) Но зато мы представляем, как он выглядит неглиже)

Как вам?

Читаем под Five Fingers Death Punch — Wrong Side Of Heaven. Я прямо плакала 😅

Он смотрел, как отбывает небольшой серебристый двухместный корабль ман’корта-да, взлетая с платформы и устремляясь вдоль океанских волн — к далёкому материку. Его очертания виднелись в утреннем тумане, то исчезая, то снова показываясь.

Она прижала к груди ребенка и, тревожно оглядываясь, выискивала его глазами, будто чувствовала: он смотрит на нее. Лок’На указал на кораблик, и Рената, окинув платформу прощальным взглядом, быстро забралась внутрь.

Киан’дэ замер на краю платформы, чувствуя, как холодный ветер треплет полы его рваной накидки, черной, но уже порядочно выцветшей за все время его скитаний, и набросил на голову капюшон, будто пытаясь спрятаться от боли внутри, скрывшись под простой безобидной тряпкой.

Он сжал в руке тёмный локон, завёрнутый в кусок ткани, и подумал, что будет с его душой, когда он сгорит в огне своей мести.

Не увидеть ее больше — никогда. Каково это? Щёлкнув мандибулами, он медленно отвернулся и пошёл прочь.

Вот сейчас и узнаю, — подумал он.

Уже сегодня его ждёт бой, и он будет особенным. Хищно застрекотав, Киан’дэ шёл по просыпающимся уровням к собственному отсеку, чувствуя, что часть его навсегда покинула это место.

Лучшая часть.

А худшая, словно одержимая, жаждала смерти и крови. Киан’дэ приложил к сканеру ладонь и вошёл внутрь.

Что я натворил.

Хотелось что-нибудь сломать и разорвать в клочья. Он хотел разрушить и уничтожить. Что угодно. Кого угодно. Кипящий в нем гнев требовал подпитки для своего тёмного огня, но хищник устоял от искушения. Не сейчас и не здесь. Сегодня тому, кто с ним встретится, не повезёт — а пока он экипируется.

Никакой жалости, никакого милосердия. Пару раз он ощущал непривычное для него сожаление. Он крепко размяк, потому что она умудрилась сделать его добрее. Да, уманка что-то изменила в нем — но теперь, когда он потерял ее, цепь лопнула, и Киан’дэ захотел убивать. Голодный монстр взревел внутри и хотел причинять другим боль, чтобы унять собственную.

Совсем как тогда, в самом начале своего пути, когда все вокруг было для него одним общим врагом.

Что я наделал.

Он снял со стены два серповидных хатигани, скалясь под маской и проворачивая их в руках. Ликуйте, те, кто звал его жнецом и мясником: благие цели сдохли в муках, осталась только месть.

С удивительным хладнокровием, он стянул с себя накидку, осторожно опустил ее на койку и глубоко выдохнул, остановившись перед своей черной броней.

Он надел броню на торс, застегнул ремни на спине и боках, оправил плотную кожу на плече и застегнул заплечные ножны, в которые вложил оба крюка. На пояс он повесил изогнутый кинжал, и на другое бедро — кнут. Поправляя маску и фиксируя лучше на лице, он неожиданно в ярости сорвал ее и мощно швырнул в дальний угол, издав рокочущий рык.

Киан’дэ быстро прошел к круглой чаше, служившей раковиной, и подставил руки под поток воды. Опершись на каменные бортики, он налег на них своим немалым весом, тихо и утробно рыча, и поднял на стеклянную поверхность, которой была выложена стена, глаза. В ней слабо отражалось его лицо.

Его настоящее лицо.

Узкие миндалевидные глаза, красные и яркие, такие же цветом, как кожа. Узкая челюсть и высокие скулы. Левая верхняя жвала сохранила теперь только одно кольцо. А нижняя правая сломана и срослась очень криво, так, что неестественно уходила внутрь, будто еще один клык.