На лице Северуса было написано напряжение от необходимости одновременно двигаться в ней и сдерживать собственный оргазм. Он был полон решимости за этот вечер взять ее максимально возможное количество раз. Не то чтобы ему не хватало секса – они трахались почти каждый день. Дело было не в этом. Эта ночь была напоминанием о том, что они живы – что сумели выжить. Шрамы остались внутри и снаружи, но Северус и Гермиона дерзко бросали вызов ужасным воспоминаниям, заменяя их новыми, гораздо более яркими и бесконечно чудесными. Эти ночи были значительными, потому что увековечивали торжество жизни… их жизни вместе.
Гермиона, задыхаясь, стонала и была близка к оргазму: Северус ощущал, как она сжимается вокруг него словно тиски. Внезапно она заставила его отстраниться и выйти, после чего потянулась, схватила липкий член и расположила его у заднего прохода.
– Когда будешь готов кончить, разверни меня, – тяжело дыша, проговорила она.
Гермиона успела слишком хорошо его изучить и знала, что это доведет его до безумия. И Северус тоже знал ее и прекрасно понимал, где и как она его хочет.
– Как пожелаешь, – промурлыкал он, прижимаясь к ней всем телом и словно обволакивая ее собой, насколько это было возможно физически. Он не собирался вторгаться внутрь слишком жестко, хоть и знал, что она выдержит это. Он хотел сделать все медленно и нежно: в конце концов, он действительно ее любил. Крепко обхватив ее за талию, он постепенно вдавил член внутрь, а затем, зарывшись пальцами в ее волосы, откинул их в сторону, осыпав горячими влажными поцелуями шею сзади.
Гермиона застонала под ним. Ее тело задрожало, когда он вошел глубже. Северус был уверен, что это не от боли, а от ошеломляющего ощущения наполненности заднего прохода и чувства того, как естественные рефлексы, пытающиеся вытолкнуть его, сдаются под напором. Он продолжал поглаживать кожу ее головы, а также целовать и вылизывать шею, и ощутил мягкую вибрацию у нее в горле, когда Гермиона замурлыкала.
Северус медленно вышел и снова скользнул внутрь. Восхитительное ощущение горячей тесноты заставляло его чувствовать себя так спокойно и уютно, что он почти был готов просто остаться там, чтобы ее прекрасное тело пульсировало вокруг его члена. Но Гермиона вскоре устанет. Она хочет кончить. И хочет заставить кончить его. Она уже подалась бедрами назад, заставляя его проникнуть глубже и подталкивая к точке невозврата.
Северус уже так долго находился на грани оргазма, что болели яйца. Но Гермиона всегда настаивала на том, чтобы видеть, как он кончает. По какой-то причине это было важно для нее, даже когда они трахались по-волчьи.
Прекратив толчки, он слегка отстранился, не выходя полностью. Наклонившись, он схватил ее ногу и поднял вверх, переворачивая Гермиону так, чтобы она оказалась лицом к нему, спиной уперевшись в спинку дивана. Вытянув одну ногу и положив ему на плечо, второй она обхватила его за талию – такая чертовски гибкая и прекрасная. Обняв Северуса за шею, она притянула его к себе и прижалась лбом к его лбу.
Гермиона видела свое отражение в его невероятных черных глазах, похожих на хрустальные шары, предсказывающие им будущее вместе. Ей нравилось смотреть на жар, пылающий внутри него, видеть и чувствовать, как он хочет ее, как его полный сдерживаемой мощи член плавно скользит туда-сюда. Такой секс казался грубым, но при этом невероятно сближающим: Гермиона ни за что бы не подумала, что когда-либо сможет так открыться кому-то. Но она поняла, что Северусу она открывается постоянно, и для них как будто бы не существует ничего запретного.
Гермиона могла позволить своим инстинктам взять над собой верх в эти ночи, могла отпустить себя и не бояться последствий. Она и раньше причиняла Снейпу боль: царапала, кусала, оставляла следы, которые исчезали через несколько дней. Но все же казалось, что ему это нравится: он никогда не позволял исцелять их или скрывать магией и постоянно непроизвольно касался заживающих ранок, когда читал книги, сидя рядом с ней, или за игрой в шахматы, обдумывая следующий ход.
Гермиона почувствовала, как напряжение опять нарастает, и новая волна возбуждения прошла по ее мышцам, вызывая желание снова укусить его. Его восхитительные сочные губы находились всего в нескольких сантиметрах от нее. Она так легко могла бы впиться в них зубами, испытывая Северуса на прочность, пока он вбивался в нее, но сейчас ей было трудно вздохнуть. Он все еще трахал ее в задницу, теперь уже быстрее, но также легко проник двумя пальцами во влагалище, несмотря на неудобный угол вхождения, и поглаживал клитор большим пальцем при каждом толчке.
Когда Северус так умело играл с ее телом, у нее никогда не возникало ощущение, что это один из его трюков, чтобы впечатлить ее: Гермиона просто знала, что он так же сильно желает угодить ей и доставить удовольствие, как она хочет угодить ему. В этом было что-то личное. Он знал ее тело и отлично понимал его нужды. Даже в эти экстремальные ночи он понимал ее.
Рванувшись вперед, она все-таки захватила его губы и начала лизать и посасывать, судорожно вздыхая.
– Я люблю тебя, – прошептала она, прижимаясь подрагивающими губами к его губам.
Северус отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза, и Гермиона увидела на его извечно строгом лице сложную смесь эмоций. Он позволил ей увидеть так много, и в такой момент. Его лицо исказилось, и по щекам хлынули слезы. Он был готов кончить. Как и она.
– Я люблю тебя, Гермиона, – его прекрасный баритон дрогнул, выдавая физическое и эмоциональное напряжение. – И я люблю тебя за то, что ты любишь меня… о-о-ох.
Он коснулся пальцами передней стенки влагалища и почувствовал, как его член начал сжиматься. Его голова запрокинулась назад, а тело вздрогнуло. Нарастающий стон сорвался с губ Гермионы, и Северус продолжал вбиваться в нее, пока она со звериным рычанием не содрогнулась. Ногтями она впилась ему в плечи, ее бедра дернулись, руки и ноги задрожали, а оба отверстия одновременно сжали его пальцы и член, как доильный аппарат, высасывая из него сперму струя за струей. И даже когда он иссяк, они продолжали сжимать его, пока не он почувствовал, что абсолютно опустошен и в то же время наполнен всепоглощающей любовью к ней.
С трудом разлепив отяжелевшие веки, Северус ощутил, что его грудь вот-вот взорвется из-за переполнивших его чувств при одном взгляде на Гермиону, такую открытую и уязвимую и такую восхитительно прекрасную: губы приоткрыты в экстазе, веки трепещут, глаза цвета карамели блестят, а по телу проходят последние отголоски оргазма, продляемого его все еще движущимся членом и пальцами.
Наконец Гермиона подалась вперед и рухнула к нему на плечо, мягко покачивая головой из стороны в сторону в попытках прийти в себя.
Через некоторое время она подняла голову и устало прошептала ему в щеку хриплым голосом:
– Пора спать, Севви?
Не говоря ни слова, он поднял ее и отнес в спальню – ту самую крошечную комнату с бегающими по стенам красными отсветами, в которой теперь, похоже, ей хотелось проводить больше времени, чем где-либо еще.
Прижав ее к себе, Северус лег и накрыл их обоих одеялом. Гермиона любила лежать на нем и отдыхать после секса: ее руки обвились вокруг него, ноги расположились между его ногами, а голова устроилась под его подбородком. Обычно они лежали так в полудреме, пока его неугомонный член не будил ее, настойчиво ткнувшись в живот, или она не проскальзывала рукой вниз, чтобы поласкать его, показывая, что снова готова.
За эту ночь они занялись сексом еще дважды. В первый раз Северус сидел, а она, обняв его за шею, присела на корточки над его членом и опустилась на него. Отталкиваясь сильными ногами, она двигалась на нем в неистовом ритме, от которого Снейп схватился за одеяло, чтобы не кончить за рекордно короткое время. Она трахала его так яростно и решительно, что все его тело содрогалось от ее сильных толчков. На этот раз определенно Гермиона была в ведущей позиции, а он – в принимающей. И тем не менее ее пристальный взгляд и страстные поцелуи словно говорили ему, что он может подчиниться ей без угрозы для себя, что она позаботится о нем. Что она и сделала. Он вскрикнул, кончая, и это было для него катарсисом, как и все происходящее. Каждое единение с ней было освобождением от еще одного кусочка той оболочки, которой он окружил себя и которая постепенно сменялась доверием друг к другу.
