Твой личный ад, Румпельштильцхен. Твое личное проклятие. Тебе с ним и жить.

Гладкость нити сменила шершавость и Лахеса разочарованно поджала губы. Румпельштильцхен убивал себя изнутри. Ему не стоило погружаться в собственные мысли, страхи.

— Румпель! — крякнула старушка. Мужчина отрешенно повел плечом, отмахиваясь от нее.

— Папа! — мальчик, схватив отца за локоть, потянул к себе.

— Бэй? Как… Ты же… Что случилось? — Румпель непонимающе уставился на ребенка.

— Ты обещал мне, — стальные нотки с оттенком упрека вонзились острыми иглами ему в сердце.

Тук. Тук…

Нить стала тоньше.

— Я…

— Обещал. Обещал, что все будет хорошо. Обещал, что откажешься от магии. Обещал пойти со мной. Обещал довериться мне. Обещал не убивать людей. Обещал, что мы всегда будем вместе. Обещал найти меня. Обещал, что ничто нас не разлучит. Обещал исправиться. Обещал. Обещал. О-бе-ща-л.

Слова, сказанные родным сыном, били наотмашь. Оставляя после себя кровавые раны, рубцы, шрамы, ноющие всю его жизнь, напоминающие о его ошибках.

Невидимые силки сдавили горло, неизвестно откуда появившаяся тяжесть давила на грудь. Становилось труднее дышать.

Перед глазами было лицо Бэя, мокрое от слез, с прожигающими, полными ненависти, глазами.

Он снова ошибся. Пустые обещания. Слова на ветер. Одиночество. Мужчина потерял единственное, что было ему когда-либо дорого. Захотелось покончить жизнь самоубийством. Захотелось вспороть брюхо собственным кинжалом. Желание сопротивляться, бороться ради вдоха, покинуло его. Осталась апатия.

Лахеса возмущенно дернула нить, направляя Румпельштильцхена из дома.

Боль, подобна вырванному сердцу, разлилась по его телу. Подталкивая мужчину на выход. Нужно было найти сына, нужно было доказать, что еще не все потеряно.

Все потеряно.

Прошло несколько лет. Ни одного выхода. Ни одной зацепки. Ни одной подсказки. Он обречен на вечные страдания и сожаления. Он будет одинок. Всегда. А где-то там его сын. Тоже один. Без отца.

Мысли угнетают. Чувство вины душит. И помогает забыться только алкоголь. Днем и ночью. Ты потерял себя. Мозг затуманен дурманом и надежда на новую встречу с сыном с каждым днем становится все призрачнее и призрачнее.

Но ноги приносят тебя на корабль.

Румпельштильцхен потеряно смотрит на Милу, которая смеется ему в лицо. И не смотря на все, маленький, тлеющий огонек прошедшей любви еще согревает его израненное сердце. Когда-то они любили друг друга. Чтобы не случилось, она являлась матерью Бэя.

Монстр довольно карабкается по руке мужчины и, добравшись до шеи, присасывается к ее основанию. Он вытягивает все эмоции, всю жизнь из Румпельштильцхена и Темный, сидящий в нем, охотно делится этими с монстром.

Почувствовав, как что-то вонзилось в его шею, Румпельштильцхен осознал, что мир постепенно меняет краски. Злость охватила его, желая вылиться на единственного, когда-то родного для него человека. Никакого сочувствия. Никакой радости. К Миле не осталось ничего. Эта женщина погубила его. Погубила их семью и разбила сердце любившего ее сына. А сейчас, она стоит и называет его трусом. Человеком, которого она никогда не любила.

Когтистая рука поднимается в воздух, а на лице Румпеля виден оскал. Лахеса крепко держит золотую нить. Она боится тянуть. Он сделал свой выбор, а ее противодействие лишь может оборвать его жизнь.

Рука вырывает сердце Милы из ее груди. Вслед за сердцем тянется обычная, серая нить. Мужчина хмурит на мгновение брови, лишь тогда, когда между ними появляется третья старушка.

— Атропа? — он бросает мимолетный взгляд на старушку, что держит у самой нити золотые, острые ножницы.

— Неотвратимая. Как и все в этой жизни, — старушка, сгорбленная к самому полу, высохшая, с бесцветными, водянистыми глазами одобряюще кивнула ему. Румпельштильцхен с наслаждением раздавил сердце в своей руке, а серая нить была умело перерезана ножницами. Вот и все.

На свете не осталось никого, кто действительно любил бы его. Пепел осыпается из сжатой ладони на землю. С тем, как жизнь покидала тело бывшей возлюбленной, бывшей матери его сына с тем самым жизнь стала покидать его тело. Он не справился. Человечность уступила тьме.

Возле них появляется Клото и выхватывает нить из рук Лахесы.

— Румпельштильцхен, не смей! Это не ты. Это монстр. Ну же, мальчик мой, -нить в руках старухи становится до безобразия тонкой, совершенно невесомой и она изо всех сил пытается спрясть для мужчины продолжение, прибавить толщины, золотистости, гладкости.

Лахеса, стоя между ними, хватает узловатыми пальцами натянутую нить и притягивает к себе.

— Я велю тебе сопротивляться, — женщина тянет нить на себя, направляя, посылая рябь. — Румпель, тебе есть для кого жить. Ты не одинок. Борись.

Атропа, глаза которой были переполнены печалью, сделала шаг к натянутой нити.

— Не подходи, — выкрикнули две старушки. Лахеса притянула нить ближе к себе, а Клото быстрее стала переплетать пальцы, набрасывая на нить защиту.

— Он сдался, сестры. Мы не можем… препятствовать его решению.

— Какой прекрасный день, — голос доносится с одной из мачт, на балке которой сидел Темный.

Румпельштильцхен дернул головой в сторону, Темного и прислушался к голосам. Тьма недовольно нахмурилась, осознавая свою ошибку. Румпель сосредоточился и попытался собрать разбежавшиеся мысли, попытался унять боль в груди. Попытался понять, на краю какой пропасти он сейчас стоит.

— Почему… — он с трудом облизал пересохшие губы. — Почему у меня такая судьба?

— Твоя нить жизни крепка и длинна, Лахеса всегда считала, что ты особенный мальчик. Она долго опекала тебя, но все же ей пришлось признать, что лучшим решением будет предоставить тебе плести свою судьбу, — Клото жалобно посмотрела на мужчину.

— Когда… когда я сам стал делать свой выбор? Тогда, когда пошел на войну? Или тогда, когда… -он охнул и пошатнулся. Атропа приблизила ножницы к нити, а Клото зло зашипела на сестру. — Когда встретил и послушал провидицу? Может тогда, когда я стал Темным?

— Милый, я совершила ошибку и не было ни секунды, ни минуты, чтобы я не раскаивалась об этом. Тогда, когда ты стал Темным я была рядом. Я вцепилась собственными руками в нить и оттягивала тебя от этой ошибки, но он, — женщина ткнула пальцем куда-то в небо, откуда послышался счастливый истеричный хохот. — Но он уже тогда, путал твою нить. Он обволакивал ее тьмой, сбивая меня с пути, делая нить настолько скользкой, что мои толстые пальцы не могли удержать ее в руках. Я сожалею, я не справилась со своей задачей, — в глазах Лахесы стояли слезы.

— Тик-так, Атропа! — прорычал Темный.

— Румпель, освободись от тьмы. Обещаем, мы больше не оставим тебя. У тебя все будет хорошо, только борись. Лахеса больше никогда не оставит тебя. Тебя никто больше не оставит. Ты не одинок. Белль ждет тебя. Белль любит тебя. Бэй простил тебя. Бэй пожертвовал собой ради того, чтобы ты смог спасти остальных. Ты не Чудовище, ты тот, чья линия судьбы запуталась. Не время прерывать ее, — Атропа с надеждой смотрела на колеблющегося мужчину. Ножницы медленно приближались к тонкой, как паутинка, нити, что едва отдавала золотом.

Темный затаил дыхание, и склонился, стараясь лучше рассмотреть Атропу в действии. Сегодня он обещал не вмешиваться, но речи не шло о его помощниках. Тьма радостно усмехнулась своей догадливости.

Румпельштильцхен неуверенно поднял руку к шее, где было жгущее сосущее чувство. Пальцы нащупали что-то пушистое. Он отрешенно, неуверенно скользнул взглядом по тетушкам, и каждая подарила ему одобрительную улыбку. Пальцы обхватили хвост и потянули. Монстр не отпускал, с силой всасываясь в кожу мужчины. Морщась от боли, Румпель дернул рукой, отрывая от себя пиявку.

Схватив собственную нить, мужчина обернул ее вокруг монстра.

— Тяни, — хрипло приказал он Лахесе. Старушка послушно кивнула и дернула нить, разрезая ею на части монстра.

Румпельштильцхен обессиленно, упал на колени. Положительные эмоции потоком вливались в его сознание, возвращая постепенно его тело к жизни. Нить ярко засияла, становясь толще и шелковистее.