Спустившись, он заметил Эмму, стоящую на коленях возле тела Цербера. Пес был мертв. У мужчины не хватило духа, сказать сразу об этом Эмме и сейчас он ни о чем так не жалел в жизни, как об этом. Он не хотел привлекать к себе внимание, поэтому тихо, насколько это было возможным с его посохом, он приблизился к Эмме. Девушка неверяще гладила одну из голов зверя, что-то шепча под нос. Ее когтистые, подрагивающие пальцы погружались в шерсть, расчесывая ее. Он не знал, что сказать, как стоит поступить. Он не думал, что эта собака была так дорога ей. Рука, зарытая в шерсть, сжалась в кулак. Заметная дрожь пробежалась по ее телу. Румпельштильцхену захотелось протянуть руку, прикоснуться к ее плечу в утешающем жесте, но рука зависла на полпути, когда он услышал тихий всхлип. Стало страшно. Стало по-настоящему страшно.

Человек, наделенный магией, ничего не боящийся, тот, в чьем черном сердце жила злость, гнев, раздражение, мрак, тот, о котором говорили “нет души”, сейчас сидел обессиленно в его ногах и всхлипывал, как ребенок.

Румпельштильцхен знал, как успокаивать ребенка, намного хуже он знал, как успокаивать свою жену, и совершенно не знал, как успокаивать Темную. Но... схема же должна быть такая же, верно? Он тяжело опустился на одно колено. Больная нога неприятно заныла, но было терпимо.

— Эмма... — ему казалось, что она совершенно не заметила его присутствия, погруженная в свое горе. Он не осмеливался ее тревожить, поэтому ее имя шепотом соскользнуло с его губ. Ладонь невесомо коснулась ее плеча. Девушка вздрогнула и резко обернулась. В ее зеленых глазах, так почему-то сейчас напоминающих человеческие, он увидел ненависть к нему, отчего отшатнулся, отдернув руку и едва не потерял равновесие. Она никогда не смотрела на него так. Ее нижняя губа подрагивала, а слезинка скатилась по щеке.

— Ты, — скалясь, убивая взглядом, выплевывая слово за словом, она шипела ему в лицо. — Ты... это все из-за тебя. Если бы не ты, он был бы жив! Почему ты сразу не сказал мне?! Почему?! — ее слова срывались на крик, руки беспорядочно двигались, то ударяя кулаком о землю, то указывая пальцем на мужчину, то желая применить магию, которая снова пропала. — Почему ты не сказал мне?! Все из-за тебя. Только ты в этом виноват. Ты! Ты это понимаешь?!

Его сердце болезненно сжалось. Да, он чувствовал за собой вину. Не будь его в тот момент там, все было бы по-другому. Он не думал, что это существо так дорого ей. Было действительно больно, он чувствовал ее боль, что исходила из нее и пронизывала острыми копьями его сердце. Поддавшись порыву, мужчина обхватил девушку за плечи, желая утешить и прижать к себе. Ее лицо было мокрым от слез, еще кипящей в ней злости хватило на то, чтобы начать вырываться из рук мужчины. Он не слушал ее ругательств и обвинений, не обращал внимания на ее досадные, раздраженные, удары в грудь, на то, как она отпихивала его. Чем больше девушка сопротивлялась, тем сильнее становились его объятия, пока она не затихла, уткнувшись носом в его рубашку, которая со временем стала мокрой от слез.

Эмма не кричала, но продолжала обвинять его.

— Все будет хорошо... — его голос охрип, болезненный спазм сковал его горло. Сейчас Эмма была не Темной, а хрупкой девушкой, чьи плечи подрагивали от всхлипов, а дыхание было неровным и сдавленным.

— Не будет. Ничего не будет. Он мертв. Ты не понимаешь! Мертв!!! — она снова попыталась вырваться, но Румпельштильцхен крепче прижал ее к себе, одной рукой перехватив ее запястье, пытающееся ударить его. У нее не было магии, сейчас он был как-никогда рад этому.

— Он единственный, кто любил меня. Он единственный, кто у меня был... Кто не боялся меня... Это мой друг... друг... Единственный друг, он моя семья... — голос становился тише, совсем охрипший, надломленный, точно такой же, как она сама. Они оба знали: она сломалась. Сможет ли она теперь поддерживать тот свет, что боролся с ее тьмой. Станет ли она это делать? Румпельштильцхен бездумно погладил ее ладонью по спине, успокаивая, слушая ее сопение, чувствуя неровный стук сердца. Мужчина прикрыл глаза, он не знал, что нужно сказать, как успокоить ее. Он знал, что такое лишиться семьи, но у него был Бэй. Далеко, но он был, был жив и здоров и любил его. А теперь она совсем одна. Со своими кошмарами, со своей тьмой, демонами. Совершенно одна. Ему не хотелось думать о том, что теперь будет с ней. Она будет такой же или станет еще более дикой, отчужденной, испуганной. Или хуже... тьма могла полностью поглотить ее.

Рябь, прошедшая по ее телу, вернула Румпельштильцхена в реальность. Открыв глаза мужчина посмотрел на девушку. Ее дыхание участилось лишь на мгновение, затем стало спокойным и глубоким. Снова прошла рябь и он с ужасом заметил, как ее когти стали удлиняться, а рельеф пополз по рукам. Тьма овладевала ее телом, не было никаких преград, никаких клеток и барьеров. Была разруха и свобода действий.

— Эмма. Нет-нет-нет, — мужчина схватил ее за плечи и вынудил посмотреть ему в глаза. — Посмотри на меня! Эмма, ты здесь. Я с тобой. Эмма, ты не одна. Ты слышишь меня? У тебя есть я. Я рядом.

Ее взгляд стал осмысленнее, когда он ощутимо встряхнул ее за плечи. Он был напуган и растерян, его глаза бегали по ее лицу, задерживаясь на ее золотых глазах, в которых зрачок опасно подрагивал.

— Соберись, Эмма! Я здесь. Ты здесь. Я рядом. Ты не одна, — он спешно поднялся на ноги, не обращая внимания на боль. Нервно осмотревшись, он поднял посох.

— Слышишь? Борись. Я сейчас приду. Эмма! Ты не одна. Повтори за мной! Ну же!

— Я... не... одна...- рябь по телу уменьшилась, глаза посветлели, а зрачок сузился. Но этого мужчина уже не видел, он бежал в сад. Это было единственным решением. Глупым, спонтанным. Но он верил, что это могло им помочь. Когда он вернулся, Эмма все так же сидела на полу, рельеф уже добрался до ее шеи, а руки опасно подрагивали.

— Вот! — он опустился перед ней на колени и протянул ей ярко-желтую розу. — Это тебе! — Эмма безразлично перевела пустой, холодный взгляд на мужчину.

— Т-ты знаешь, что означает желтый цвет? Ну же, Эмма! — отчаянный вскрик мужчины, на мгновение отрезвил девушку. Ее взгляд сфокусировался на красивой розе, что источала медовый аромат с примесью цитруса.

— Да, — отстраненно отозвалась она. — Это... дружба.

— Да-да-да. Это дружба, — он придвинулся к ней ближе. — Ты мой друг, Эмма. Я благодарен тебе за все. Ты слышишь меня? Я обязан тебе многим, и своей жизнью. Без тебя бы не было сейчас ни меня, ни моего сына.

Его слова отрезвляли, рельеф пропадал, а взгляд становился заинтересованным.

— Вот... уже лучше. Все хорошо... Я здесь, рядом.

— Это была сделка. Ничего больше, — отозвалась она, но осторожно забрала из его протянутой руки розу.

— Сначала сделка, да. А потом? Ты мой друг. У меня никогда не было друзей. Слышишь, никогда? Меня... не любили в деревне. И называли деревенским трусом. Со мной никто не хотел общаться, но я был благодарен жителям лишь за то, что это не коснулось моего сына. Я никогда ни с кем не дружил, но мне кажется, что я могу называться твоим другом, а ты моим. Мне интересно с тобой общаться, хотя мы редко разговариваем, а ты чаще всего фыркаешь, — Эмма тихо фыркнула, уткнувшись носом в розу. Мужчина облегченно улыбнулся. – Вот, как сейчас. Ты интересна. Своенравна. У тебя вредный характер, но он мне нравится, у меня не лучше. Я считаю тебя своим другом и я буду верен тебе, как... пес, — последнее он сказал замявшись и немного неуверенно. Румпельштильцхен досадно почесал макушку, когда в ее глазах снова промелькнули нотки грусти.

— Разреши мне... я хочу оставаться твоим другом, — он неловко коснулся ладонью ее плеча. Эмма вздрогнула и посмотрела ему в глаза, буквально заглядывая в его душу, ища подвох, доказательства того, что он лжет, что все это игра ее разума или проделки магии. Но в карих омутах была искренность, верность и доброжелательность. Вздохнув, Эмма кивнула.

— Друг... — его губы искривились в легкой улыбке, которая исчезла, когда он заметил, что повязка промокла от крови.